Ботфорты капитана Штормштиля - Евгений Астахов

Дядя Гога постучал ногтем по стеклу анероида.

— Да, он, пожалуй, прав, давление резко падает. И даже если дождь кончится скоро, то Улыс, действительно, еще несколько дней не войдет в берега. Дело дрянь…

Он вынул бинокль, посмотрел в ту сторону, где через реку были перекинуты стволы деревьев. Сейчас там неслись грязные потоки воды, кружились вырванные с корнем кусты, сухой плавник и обломанные ветром ветки. Валуны скрылись под водой, и только по высоким пенистым бурунам можно было догадаться о месте их расположения.

Путь на Дуабабсту был отрезан.

— Как там у нас с продуктами? — спросил Ираклий Самсонович Володю.

— Считайте — подчистую, — ответил тот. — Лишний день ведь просидели.

— Та-а-а-к, — Ираклий Самсонович потер переносицу пальцем. — Что будем делать, Георгий Александрович?

Совещались недолго. Разделили продукты поровну, уложили рюкзаки с образцами и все ненужное в пути оборудование в глубокую яму у ствола приметного бука и пошли вдоль ущелья, в обход разлившейся реки.

— Судя по карте, — сказал дядя Гога, — идти нам не меньше двух суток. Это если будем шагать по тридцать километров в день. Тридцать километров — максимум возможного.

— Да, — согласился Ираклий Самсонович. — На голодный желудок больше не протопать…

Хабаджа шел впереди. Он что-то мурлыкал себе под нос и вырубал цалдой на стволах деревьев глубокие косые засечки.

Голодные и мокрые, едва переставляя ноги, брели геологи по скользкому от дождя склону. К ботинкам липла глина, и от этого идти становилось еще труднее. Время от времени кто-нибудь останавливался и устало скоблил подошву о выступавший из земли корень.

«Хорошо, что не взяли Тошку, — думал дядя Гога. Он с тревогой посматривал на проводника, но Хабаджа по-прежнему шел, как и полагается идти проводнику, впереди, бесшумно ступая легкими каломанами.[27] — Ведь ему сто лет скоро, а вот гляди — вторые сутки вышагивает почти что натощак, и ничего!»

Наконец перебрались на правый берег Улыса. До Дуабабсты оставалось еще километров тридцать. Но где было взять силы, чтобы пройти такое расстояние? Из продуктов — всего лишь Володина баночка с солью да горсть чесночных зубчиков. Даже Хабаджа перестал мурлыкать, и его зарубки на деревьях становились все менее и менее глубокими.

Лес начал светлеть, и через полчаса отряд вышел на большую поляну. Она была небрежно вспахана и засеяна дынями. Володя сел на землю, разбив о колено дыню, жадно впился зубами в ее твердую, незрелую мякоть.

— Амш! — рассмеялся Хабаджа. — Амш!..

Володя со злобой отшвырнул дыню — она оказалась горькой и противно вязала рот. Он обиженно глянул на Хабаджу и вздрогнул — старик, пригнувшись, стаскивал с плеча кремневку.

В дальнем конце поляны, широко расставив короткие мускулистые ноги, стоял громадный секач. Наклонив клыкастую голову, он злобно сверлил глазами непрошеных гостей.

Одиноко бродящий кабан очень опасен. Встретившись с ним, всегда лучше уступить дорогу. Он не боится человека, а раненный, бросается на него, пуская в ход длинные, остро отточенные клыки. Редко кто рискует охотиться на кабанов, не присмотрев заранее, на случай промаха, надежного убежища — глубокой ямы или дерева.

Но Хабаджа, видно, забыл об опасности. Он медленно поднимал кремневку, не сводя с секача прищуренных глаз. Ружье весило килограммов шесть, стрелять из него с руки было неудобно. И никто ничем не мог помочь проводнику: двустволку и патроны было решено оставить на Улысе, чтобы не тащить лишний груз. Какая уж там охота в такую непогодь!

— Может, подставить плечо, а? — шепотом спросил Володя. — У него же руки дрожат.

— Не надо мешать! — так же шепотом ответил дядя Гога.

У Хабаджи кремневка и вправду подрагивала: давали себя знать усталость и голод. Усилием воли подавив на секунду дрожь, старик плавно потянул за точеный стальной шарик, заменявший спусковой крючок. Грохот прокатился по ущелью. Он полетел вниз, смешавшись с грохотом Улыса. Секач сделал резкий прыжок вперед, но, словно ударившись о густое облачко порохового дыма, тяжело повалился на землю. Он яростно рыл ее своими страшными, загнутыми назад клыками. Хабаджа перезарядил кремневку, выстрелил еще раз. Кабан вздрогнул и затих…

Через час, когда первый голод был утолен, Хабаджа, смущенно поворошив палочкой угли в костре, отозвал Ираклия Самсоновича в сторону. Путая абхазские и русские слова, он долго объяснял, что раз нужные камни теперь найдены, то, значит, понадобится очень много денег, чтобы построить дорогу и мосты. Иначе как придут сюда большие машины, которые роют землю?

Хабаджа знает в горах пещеру с золотом. Много-много золота! Он уже стар, ему оно не нужно. И дети его тоже живут своим трудом, зачем им золото? Завтра начальник пойдет с ним, и Хабаджа покажет пещеру. Начальник отметит на бумажке, где она находится: ведь Хабаджа может умереть, а в этих горах даже начальнику без бумажки не найти то место. где он побывал всего лишь один раз.

— Это надо идти на север и немножко на закат. В те места, откуда уже виден Морухский перевал.

— Добро, — сказал Ираклий Самсонович. — Мы пойдем на рассвете, вдвоем. Остальные вернутся на Дуабабсту. Тропа хорошо набита, они, пожалуй, не заблудятся…

Глава 13. Золотая пещера Хабаджи

Итак, до речки, в которой хорошо ловилась форель, нужно было идти от Дуабабсты примерно час. Причем рискуя встретить по дороге диких кабанов, медведя или даже рысь. Но Тошке везло — он так никого и не встретил, кроме одной и той же черной змеи. Всякий раз, когда Тошка приходил на речку, она лежала, свившись в тугие кольца, на большом, похожем на череп, валуне. Валун был горячий от солнца, и змея, видимо, это очень ценила. Когда Тошка проходил мимо, она слегка приподнимала голову и смотрела на него мерцающими глазами. В них не было ни страха, ни злобы, ни угрозы, ничего, кроме настороженного внимания.

Можно, было, конечно, убить змею. Взять длинную, тяжелую палку и ахнуть по черной, покрытой кольчугой спине. Змея была большая и толстая, но палка есть палка, тем более что под змеей не перина, а гранитный валун.

Можно было убить змею. И все же Тошка решил не делать этого. Наверное, она уже очень пожилая змея и никого не трогает, кроме мышей и лягушек. Возможно, она даже совсем и не ядовитая. И выползает на валун, чтобы погреться на нем, полечить свои змеиные болезни. А ее вдруг ни за что ни про что ахнут палкой. Что-то в этом поступке было нехорошее, и Тошка каждый раз проходил мимо, а змея, проводив его взглядом, снова втягивала шею в холодные кольца своего плоского, блестящего тела.

Тошке хотелось нарисовать на валуне углем круглые глазницы, треугольный провал носа и оскаленные зубы. Тогда валун был бы уже просто вылитым черепом. Но подойти к нему он побаивался. Как еще поймет змея его намерение? Мало ли что ей взбредет в голову? Возьмет да и прыгнет сверху, и потом доказывай ей, что хотел всего лишь нарисовать на валуне Веселого Роджера.

Поэтому Тошка просто проходил мимо, каждый раз развлекая змею новыми текстами.

То он декламировал Пушкина:

Из мертвой главы гробовя змеяШипя, между тем выползала…

То импровизировал собственными силами:

— Непревзойденный следопыт и охотник Антонио Топольчерро, по прозвищу Голубая Форель, легкими, неслышными шагами шел по берегу Змеиной реки. В твердой как сталь руке он сжимал винчестер тридцать восьмого калибра. Его орлиный взор привлекла пятифутовая мокассиновая змея, растянувшаяся под благодатными лучами Флоридского солнца. «Хелло, старуха!» — громко крикнул ей Антонио…

Так как Тошка действительно очень громко крикнул это «Хэлло, старуха!», — змея приподняла голову выше обычного. Гошка на всякий случай вытащил из-за пояса цалду.

— Хэлло, старуха! — повторил он потише. — Что нового на нашей доброй Змеиной реке?..

И тут он впервые подумал: а как называется эта самая речка. Попытался вспомнить, как называла ее Агаша. Или ее муж. Или Тумоша… Но сколько ни вспоминал, все получалось одно — просто речка.

Но речка ведь не ослица, тысяча чертей! У нее должно быть имя! Как же ее называли, как же?!.

«А вдруг!.. — у Тошки похолодело в груди. — А вдруг у нее нет названия и она, хоть и известная, но безымянная речка?..»

Форель нахально выпрыгивала из воды, ловко, на лету, хватая зазевавшихся ручейников. Но Тошке было не до форели. Он решил даже и не доставать запрятанную в кустах удочку, а сразу же вернуться на хутор и узнать, есть ли шансы назвать эту расчудесную речушку коротким и гордым именем Кло. Не опередил ли Тошку кто из аборигенов, навязав речке что-нибудь менее звучное?..

— Скажите, Агаша, как называется речка? — Это было первое, о чем спросил Тошка, вернувшись на хутор. В другие дни он обычно спрашивал: «Пришли ли наши?..»