В польских лесах - Иосиф Опатошу

— Поди сюда, сука! — поманил ее крестьянин пальцем.

— Я — сука? — Крестьянка повернулась к любопытствующим, выглядывавшим кто через открытую дверь, кто через окно. — Если б у вас была совесть, вы не дали бы так оскорблять бедную вдову! Завтра кто-нибудь из вас тоже может овдоветь!..

— Во раскричалась! — качал крестьянин головой. — Орет точно корова, которая телится!

— Разве от такого отелишься? — еще громче вопила крестьянка. — Удивляюсь, как она живет с таким!

Подошел мальчишка лет десяти с деревянным коньком в руке, с карманами, наполненными снежками.

— Чего ты так кричишь, мама?

Крестьянка начала подробно рассказывать ребенку, как все было, словно говорила со взрослым. Мальчишка дрожал от злобы, угрожал крестьянину коньком и тоже орал:

— Отдай свинью!

Это придало храбрости матери, и она перелезла через забор. Мальчишка — за ней. Крестьянин схватил ее за волосы и стал трясти с такой силой, что она села в снег. Мальчишка запустил крестьянину в лицо комом снега, завертелся меж его ног, пищал так, будто с него сдирали кожу, и с такой злобой впился зубами крестьянину в голень, что тот отпустил его мать.

— Разве можно поднимать руку на женщину, да еще на вдову? — Мордхе надеялся восстановить справедливость.

Крестьянин еле отделался от мальчишки, увидел Мордхе и стал оправдываться:

— Пусть не лезет!

— Отдай свинью! — визжала крестьянка, удерживая сына, который снова рвался к крестьянину.

— Уплати убытки!

— Отдай ей свинью, отдай, Мацек! — На поле боя вдруг появились несколько соседей.

— А пусть она пообещает, что больше не будет пускать свинью ко мне во двор!

Крестьянка. молчала, стоя по колено в снегу, и лишь просила сына, чтоб он пошел домой. Но десятилетний мальчишка все рвался в драку, грозил соседу маленьким кулачком и кричал:

— Он будет бить мою маму? Мою маму он будет бить?

Потом он вырвался из рук матери, отбежал на несколько шагов и снова стал швырять в крестьянина снежки. Крестьянин бросился к нему. Мордхе погнался за ним вслед. Он увидел, что крестьянин отстал, утомившись бежать по глубокому снегу, и, запыхавшись, поворачивает назад. Тогда Мордхе, заметив шинок, зашел туда, чтоб наконец перекусить: он с утра ничего не ел.

На Мордхе никто не обратил внимания. В большой комнате, у передней стены, стояла неубранная кровать, где лежал румяный малыш с поднятыми кверху ножками и кричал. Над кроватью висел образ Божьей Матери в раме без стекла. От времени он стерся. Между печкой и стеной была протянута ситцевая занавеска, за которой углом стояли еще две кровати. На одной из них сидела худая женщина и, давясь сухим кашлем, играла с маленьким ребенком. Старуха в платке, из-под которого выбивались пепельно-седые волосы, очень похожая на ведьму, чистила картошку, машинально открывая и закрывая провалившийся рот. Возле двери, у комода, на котором стояли две пары медных подсвечников, сидел высокий молодой человек с вьющимися пейсами и кудрявой бородой и, слегка раскачиваясь, читал книгу.

Мордхе осмотрелся, подумал было, что он не туда попал: если б не бочка пива и баллоны с водкой, он ни за что не поверил бы, что это шинок. На комоде, на скамейках лежали книги. Геометрические фигуры, вырезанные из картона, валялись на полу. Из-за занавески раздался слабый голос:

— Довид, Довид, клиент зашел!

Молодой человек вскинул голову, будто отгоняя муху, взялся за бороду, с минуту еще читал, а потом вдруг прервал себя:

— Хана, зачем я тебе?

— Наконец-то ты услышал! — проворчала старуха и показала на Мордхе. — Подойди к клиенту, а потом пришли сюда прислугу. Чего она торчит так долго в хлеву? Я скоро оглохну от ее байстрюка.

Молодой человек оставил книгу, встал и спросил по-польски:

— Пан чего желает?

— Можно получить у вас что-нибудь из еды? — спросил Мордхе по-еврейски и одновременно с любопытством подвинулся к раскрытой книге.

Молодой человек смутился оттого, что заговорил с евреем по-польски, и, заметив любопытство Мордхе, закрыл книгу, но потом, передумав, протянул ее гостю и сказал, запинаясь, как будто был виноват в чем-то перед этим чужим человеком:

— Не обижайтесь… Я думал… Если хотите посмотреть — пожалуйста… Это «Гиват а-Море», комментарий к «Путеводителю растерянных» Маймонида…

— Ты слышала, Хана? — прошамкала старуха. — Приходит клиент, хочет поесть, а он кормит его книгами!

— Не сердитесь, бабушка! — Мордхе хотел ее успокоить.

— Я и не сержусь! Я только говорю, что соловья баснями не кормят!

— Что вы будете есть? — улыбнулся молодой человек.

— Если можно, яичницу…

Молодой человек посмотрел кругом, будто ища кого-то, несмело отдернул занавеску, где стояла кровать, и тихо спросил:

— Хана… Хана… Ты спишь?

— Чего ты хочешь? Я иду, уже иду! — Старуха встала и стряхнула с передника картофельную шелуху. — Принеси яйца из кладовой!

Мордхе открыл другую книжку: это была «Геометрия и теория треугольников».

Он догадался, что геометрические фигуры, вырезанные из картона, имеют отношение к геометрии Виленского гаона. Он не заметил, как старушка подошла, откашлялась и заговорила с ним, точно со старым знакомым:

— Видит Бог, я ничего не могла сделать, я вынуждена была взять к себе в дом эту нечисть. — Она указала на образ Богоматери. — Моя дочь всю зиму так болеет, а малютка требует своего, нуждается в кормилице… Мой зять, дай Бог ему здоровья, богобоязненный… Сидит над своими книгами. Хоть бы все вверх дном перевернулось — его ничто не касается. К тому же он не способен к торговле. Я говорю: «Раз ты не годишься в купцы, сделайся раввином. Ты ведь уже отец семьи!» Он не отвечает. Целыми ночами не спит. И что, вы думаете, он делает? Где только найдет коробку, тут же ее разрезает, делает игрушки, как маленький… Вон они валяются по дому, — показала старуха на геометрические фигуры. — Я вас хотела просить, вы не обижайтесь, замолвить словечко… Может быть…

— Мама, чего ты так разговорилась? Позови лучше прислугу. Ребенок плачет, он голоден!

— Кто разговорился, кто? Слова нельзя сказать! — развела старуха руками, как будто на нее возвели напраслину, открыла дверь и начала звать: — Франка, Франка, чего ты торчишь так долго в хлеву? — И прибавила по-еврейски: — Чтоб ты сквозь землю провалилась!

Франка, широкоплечая, как мужчина, вошла с вязанкой дров. Она швырнула дрова у печки, схватила малыша, легла на кровать и дала ему грудь. Раскрасневшийся мальчишка начал вырывать грудь изо рта ребенка, крича: «Это моей мамы, моей мамы!» — и заливался слезами. Женщина высвободила вторую грудь, приложила к ней мальчишку, растянулась во весь рост на кровати, и по шинку понеслось довольное ворчание, напоминавшее хрюканье поросят, когда они сосут матку.

Мордхе оглядывал обстановку, трех женщин, которые вели хозяйство и обращались с молодым человеком, как с подростком, выцветшую Богоматерь, разбросанные книги, веревки, которые тянулись вдоль всей кухни. На них сушились пеленки и висели вязки чеснока и лука.

Молодой человек подошел к нему:

— Издалека идете?

— Из Плоцка.

— У вас, вероятно, дела в усадьбе?

— Нет.

Молодой человек хотел еще что-то спросить, но, увидев, что вошла старушка с яичницей, умолк. Мордхе принялся за еду и продолжил разговор:

— Зарабатываете?

— Еле сводим концы с концами.

— Некоторые ведь богачами стали?

— На нашем деле, на шинке, никто не разбогател. А если кто богат, так это неспроста: он наверняка промышляет крадеными вещами, контрабандой, водку из Пруссии получает… Ведь работаем-то на помещика! К тому же это неприличное занятие…

— Что вы этим хотите сказать?

— Да ведь приходится сидеть и молить Бога, чтобы человек напился, потерял образ человеческий… Если б я это раньше знал, я бы своих пару сотен злотых приданого не вложил…

— Сколько примерно вы вложили в это дело?

— Тысячу злотых!

— А если б вы имели теперь эти деньги, что бы вы сделали с ними?

— Что я сделал бы? — Молодой человек сдвинул шапку на затылок и рассмеялся. — Половину я бы оставил своей жене, а с пятью сотнями злотых уехал в Берлин.

— Учиться?

Собеседник Мордхе явно чего-то не досказал; он посмотрел вокруг, не подслушивает ли кто, и заговорил тише:

— Дело вот в чем: я написал сочинение, противоречащее книге «Иль мешулаш»[58]. Я назвал его «Иль меруба».

— Вы не согласны с геометрией Виленского гаона? — Мордхе перестал есть.

— Не то что не согласен, — поморщился молодой человек, как бы досадуя на то, что его не понимают. — Виленский гаон ничего нового не открыл. Он сам признается, что следует системе Евклида… Правда, до него никто по-древнееврейски так ясно и точно не разъяснил этот вопрос… Моя же система прямо противоположна евклидовой. И всякую проблему я разрешаю в соответствии со своей системой — как Евклид со своей… Но не думайте, что моя система правильнее! Нет, это значит только, что система Евклида не единственная. Понимаете? Несчастье в том, что люди постоянно говорят о пространстве, а на самом деле мы до сих пор еще не знаем, что это такое, и само собой выходит, что каждая вещь, которая в наших глазах выглядит странной, неестественной, считается нами невозможной! Понимаете, — сверкнул глазами парень, воодушевленный своими идеями по Евклиду, — сумма углов треугольника не может быть меньше ста восьмидесяти градусов, а если мы допустим, — закончил молодой человек, покраснев, — что она может быть меньше ста восьмидесяти градусов (что сие возможно, я и доказываю в моем сочинении), — это должно привести к новой геометрии, которая противоположна евклидовой…