Самый скандальный развод - Анна Богданова

Однако в эту ночь не спал никто – внизу до девяти утра истошно орал Кузя, наверху «молодожены» то ругались, то мирились. У меня даже сложилось такое впечатление, что их отношения построены исключительно на сладости примирения после отчаянной ссоры.

– Что у тебя болит, Кузенька? – спрашивали мы наперебой.

– Все б-боить! – заикаясь, кричал он и снова заливался диким ревом.

– Ничего у него не болит! Просто он симулянт! Весь в отца! – настаивала на своем Анжелка.

– Ты п-плохая-я-я!

К семи часам утра у Кузи поднялась высокая температура, но диатез тут был ни при чем – пятна бесследно исчезли с его худенького тщедушного тельца.

– Ты ведь врач! Почему он весь горит?! – через каждые пять минут язвительно спрашивала Огурцова Пульку, всякий раз пытаясь доказать ее профнепригодность.

– Потому что у него мать – дура! – не выдержала Пульхерия. – Потому что ты измотала его по этим никому не нужным кружкам и секциям! Потому что он слишком маленький для такого бешеного ритма жизни! Вот почему!

Во всем доме, похрапывая, спала только Адочка.

– Девочки, его, наверное, нужно срочно отвезти в Москву, – тревожно сказала Икки.

– Действительно, какая разница, когда ехать – в десять утра или в двенадцать. Все равно завтра всем на работу, – поддержала ее Пулька.

– Собирайтесь, я сам отвезу вас с Кузей в больницу, – предложил Влас Анжеле.

– Когда ты приедешь? – засуетилась я, осознав, что сейчас уедут все, а главное – Влас, и я снова останусь наедине с кузиной и Афродитой.

– Я даже не знаю, что тебе и ответить, любовь моя, – печально сказал Влас. – Эта неделя у меня будет сумасшедшая, а в выходные Илья Андреевич снова попросил уладить кое-какие дела с поставкой машин в его автосалон. Ты ведь знаешь, я никак не могу отказать ему.

Я знала это, и в глубине души начала ненавидеть старшего коллегу Власа, жизнь которого сравнима только «с судном посреди морей, гонимом отовсюду вероломными ветрами».

– Да, конечно, я тебе постараюсь позвонить, – пообещала я.

Наскоро позавтракав, все сели в машины, кроме... Иннокентия. Он вцепился в калитку и, кажется, не собирался никуда ехать.

– Если ты сейчас не сядешь в машину, я тебя уволю! – прогремела Икки.

– Кешенька, поедем домой, – высунувшись в окошко, попросила Света.

– Мне и тут хогошо.

– Я его сейчас вместе с калиткой на багажник заброшу! – воскликнул Влас.

– Ой! Пгостите, пожалуйста! – Иннокентий отцепился от калитки и сел рядом с «женой».

– До свидания, Машка!

– Не скучай! – кричали мне друзья наперебой.

– Овечкин, можно тебя на минутку, – позвала я Женьку. Он нехотя вышел:

– Ну, чего?

– Не обижай Икки.

– Да ну ее, она ничего не понимает!

– А что она должна понять-то? Ты хоть объясни!

– Рано еще объяснять. Пока, Маш, не грусти тут.

«Он точно что-то затевает, Икки права», – подумала я, глядя на удаляющиеся машины. Дышать сразу стало как-то тяжелее.

Так незаметно промелькнули еще две ночи нашего с Власом медового месяца.

В понедельник утром произошло два знаменательных события. Часов в десять заявился Николай Иванович и изо всех сил принялся ломиться в калитку. Адочка тут же среагировала – она выбежала на улицу, вытащила свое оружие (хвойный освежитель воздуха) и хотела было использовать его по «назначению», но тут я крикнула с крыльца:

– Не смей! Это мой отчим!

– Шляются тут всякие, – разочарованно проговорила она и пошла на кухню, доедать дольку апельсина, которая составляла Адочкин завтрак.

– Здравствуйте, Николай Иванович, – вежливо поприветствовала я изменщика и обратила внимание, что на брюках его коричневого бессменного костюма на самом интересном месте лоснится пятно от подсолнечного масла, а пиджак порван в районе правой подмышки.

– Это... Пусти меня... Это...

– Не могу. Мама строго-настрого запретила пускать на участок посторонних.

– Это я посторонний?! Мрак! – гаркнул отчим и одарил меня своим неповторимым, полным гнева, взглядом (в том смысле, что взгляд этот повторить никто не может): глаза его смотрели в разные стороны – левый на меня, а правый – на гараж, где раньше стоял «жигуленок». Как это ему удается – до сих пор не пойму.

– Ничем не могу помочь. Вот приедет мама, с ней и разбирайтесь.

– А где это она? – прищурившись, спросил он.

– В Германии, кошек ищет, которых, между прочим, ваша пассия туда отправила, – съязвила я.

– Я за машиной приехал.

– Вы ж забрали! – удивилась я.

– За «Жигулями».

– А-а! Так ее мама в Москву отогнала.

– Совсем распустилися! Мрак какой-то! – Николай Иванович начинал сердиться. – Это что ж за апломб такой у всех!

– Ну, я не знаю, я тут ни при чем. Мама приедет, сами с ней и разбирайтесь. – Я собралась было уйти, как отчим вдруг позвал меня так жалостливо:

– Маш, а Маш...

– Что?

– А ты мне не достанешь это... Ну... Лекарства...

– Какие еще лекарства? Купите в аптеке. В райцентре четыре аптеки.

– Да там не продаются такие, я спрашивал...

– Какие – такие?

– Ну... – он переминался с ноги на ногу. – Это... Китайское – «Суньмувча», или «Чих-пых»...

– Или «Трик-трах», – добавила я. – Нет уж, со своими мужскими проблемами справляйтесь как-нибудь сами, – решительно ответила я и пошла домой.

– Маш...

– Ну, что?

– Мама уехала, да?

– Да. А что?

– Как ты думаешь, она со мной... Ну, это... Я с ней... Когда она кошариков привезет, она со мной не того?..

– Не знаю. Вам лучше самому с ней поговорить – того она с вами или не того, – сказала я, и вдруг мне стало его жаль – неухоженный, исхудавший, несчастный, с пятном на брюках... – как она приедет, купите ей букет цветов, торт и приезжайте мириться, – посоветовала я от чистого сердца.

– Ага, я еще и виноват! Торт им с цветами! Может, вам и квартиру в Москве подарить?! – возмутился торговец рыбой и пошел на остановку дожидаться автобуса.

После визита Николая Ивановича к дому на велосипеде подъехал Баклажан, схватился обеими руками за наш почтовый ящик и, держась за него как за спасательную соломинку, мотылялся взад-вперед, пока я к нему не вышла – Сизый уже с утра был абсолютно пьян. Он протянул мне «Литературную газету» и попытался было тронуться с места, как рядом с ним вырос дед Становой:

– Тыртурку при... Тыртурк?

Баклажан икнул и отдал «баяну» письмо из Германии от моей мамы.

– Это мое, а это ваше, – я выхватила письмо, отдала старику его долгожданную «Тыртурку» и убежала в дом, немедленно читать мамашино послание. Вот что она писала:

«Здравствуй, моя кровинушка, единственная моя родственная душа!

Доехала я благополучно, а теперь также благополучно проживаю у двоюродного брата Карла Ивановича. Приняли, конечно, без русского хлебосольства (на то они и немцы), но хорошо, хоть приняли.