Посмертно подсудимый - Анатолий Наумов

Но главную ценность для Пушкина в этих записках представляли воспоминания автора о пугачевском восстании. В письме к их автору в 1833 году поэт писал: «Случай доставил в мои руки некоторые важные бумаги, касающиеся Пугачева (собственные письма Екатерины, Бибикова, Румянцева, Панина, Державина и других). Я привел их в порядок и надеюсь их издать. В Исторических записках (которые дай бог нам прочесть как можно позже) Вы говорите о Пугачеве – и, как очевидец, описали его смерть. Могу ли я надеяться, что Вы, милостивый государь, не откажетесь занять место между знаменитыми людьми, коих имена и свидетельства дадут цену моему труду, и позволите поместить собственные Ваши строки в одном из любопытнейших эпизодов царствования великой Екатерины?» (10, 431).

Просьба эта была Дмитриевым удовлетворена, и в июле – августе 1833 г. поэт получил доступ к его запискам. Сопоставление их содержания и пушкинского текста «Истории Пугачева» свидетельствует о том, что на основе именно этого источника Пушкиным были написаны страницы о казни Пугачева в восьмой главе его исторического исследования. Кроме того, в это же время Пушкин записал и устные рассказы Дмитриева об этом событии. В приложениях к «Истории Пугачева» пятый их раздел так и именуется: «Дмитриев. Предания». Из них видно, что поэт записал рассказы Дмитриева, например, об усмирителях пугачевского восстания – Чернышове, Потемкине, Панине, а также некоторые другие сведения.

После выхода «Истории Пугачева» из печати в 1834 году И. И. Дмитриев в письме к сыну H. М. Карамзина Андрею посетовал на то, что не получил авторского экземпляра этой книги. Пушкин счел необходимым объяснить это недоразумение в своим письме к Дмитриеву от 14 февраля 1835 г., в котором высказал свою признательность за предоставление ему материалов о пугачевском восстании: «Милостивый государь Иван Иванович, молодой Карамзин показывал мне письмо вашего высокопревосходительства, в котором укоряете вы меня в невежливости непростительной. Спешу оправдаться: я до сих пор не доставил вам своей дани, потому что поминутно поджидал портрет Емельяна Ивановича, который гравируется в Париже; я хотел поднести вам книгу свою во всей исправности. Не исполнить того было бы с моей стороны не только скупостью, но и неблагодарностью: хроника моя обязана вам яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми строгими читателями» (10, 525).

Вскоре после этого поэту удалось выполнить свое обещание, по поводу чего Дмитриев и Пушкин обменялись письмами. В своем письме от 10 апреля 1835 г. Дмитриев благодарит Пушкина за «приятный гостинец» и за «хоть и церемонное, но не меньше обязательное подписание», а также дает высокую и теплую оценку «Истории…».[213] Для Пушкина в связи с тем, что читающая публика довольно прохладно приняла его книгу о Пугачеве, высокая оценка его работы Дмитриевым многое значила, и он, со своей стороны, выразил в связи с этим свою дружескую признательность. В письме от 26 апреля 1835 г. он писал: «Милостивый государь Иван Иванович, приношу искреннюю мою благодарность вашему высокопревосходительству за ласковое слово и за утешительное одобрение моему историческому отрывку. Его побранивают, и поделом: я писал его для себя, не думая, что мог напечатать, и старался только об одном ясном изложении происшествий, довольно запутанных. Читатели любят анекдоты, черты местности и пр.; а я все это отбросил в примечания. Что касается до тех мыслителей, которые негодуют на меня за то, что Пугачев представлен у меня Емелькой Пугачевым, а не Байроновым Ларою, то охотно отсылаю их к г. Полевому, который, вероятно, за сходную цену возьмется идеализировать это лицо по самому последнему фасону» (10, 529).

В письме содержится намек на анонимный разбор «Истории Пугачева» в 1835 году в журнале «Сын Отечества». Пушкин, не согласный с критикой, ответил на нее статьей «Об истории пугачевского бунта», опубликованной в «Современнике» (1836 г., кн. 3).

Однако творческие связи Пушкина и Дмитриева вовсе не ограничивались работой поэта над пугачевской темой. В черновике VIII главы «Евгения Онегина» Пушкин называет Дмитриева наряду с Державиным, Карамзиным и Жуковским своим учителем: «И Дмитрев не был наш хулитель». Правда, в действительности творческие отношения между ними складывались не всегда гладко. Дело в том, что в 1820 году Дмитриев дал как раз неблагосклонный отзыв о «Руслане и Людмиле». В письме к П. А. Вяземскому от 18 октября 1820 г. он писал: «Что скажете вы о нашем «Руслане», о котором так много кричали? Мне кажется, это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы)»[214] По мнению самого Вяземского, этот отзыв, видимо, дошел до автора, что не могло не наложить отпечатка на их отношения и что Пушкин «не любил Дмитриева как поэта», однако позднее он «совершенно примирился с ним и оказывал ему должное уважение».[215] Разумеется, что зрелый Пушкин не мог не быть объективным в оценке подлинных заслуг Дмитриева перед российской словесностью. Кроме того, их переписка (1830-х гг.) свидетельствует о взаимной симпатии и творческой дружбе. Однако и в предшествующей работе поэта над «Историей Пугачева» годы вряд ли следует придавать большое значение замечанию Вяземского о нелюбви Пушкина к Дмитриеву. Образ последнего нашел, например, художественное воплощение в седьмой главе «Евгения Онегина»:

У скучной тетки Таню встретя,К ней как-то Вяземский подселИ душу ей занять успел.И, без него, ее заметя,Об ней, поправя свой парик,Осведомляется старик (5, 161).

По мнению самого Вяземского, этим стариком был И. И. Дмитриев. Его образ еще раз появляется на страницах «Онегина»:

Тут был в душистых сединахСтарик, по-старому шутивший:Отменно тонко и умно,Что нынче несколько смешно (5, 176).

Ничего недоброжелательного по отношению к Дмитриеву в созданном Пушкиным литературном образе конечно же не содержится. В юморе поэта легко проглядывается и определенная теплота, и необидное снисхождение молодости по отношению к старости.

О признании поэтом литературных заслуг Дмитриева говорит и то, что одним из эпиграфов к главам «Онегина» (наряду с цитатами из произведений Горация, Петрарки, Байрона, Жуковского, Грибоедова, Вяземского) в седьмой главе Пушкин приводит слова Дмитриева о Москве: «Москва, России дочь любима, где равную тебе сыскать?».

Д. В. Дашков (1788–1839) – активный член литературного общества «Арзамас», его арзамасское прозвище было Чу. В своем письме к С. И. Тургеневу (младшему брату А. И. и Н. И. Тургеневых) от 21 августа 1821 г. Пушкин пишет: «Кланяюсь Чу, если Чу меня помнит…» (10, 30). Дашков был старым приятелем одного из самых близких Пушкину людей – П. А. Вяземского. В 1836 году Пушкин в письме к Вяземскому от 7 мая просит помочь в предоставлении пенсии вдове губернского землемера (Рязанской губернии) С. С. Губанова: «Пожалуйста, мой милый, сделай это через Д. В. Дашкова, от которого это дело зависит» (10, 578). Начало карьеры Дашкова приходится на Коллегию иностранных дел (1816–1826), после этого он становится помощником министра внутренних дел, а в 1829–1839 гг. – министром юстиции. Дашков принимал участие в создании первого Свода законов Российской империи.