Тьма египетская - Михаил Попов

С всадниками общались только водоносы, приплясывая голыми пятками на раскалённом песке. Они подтаскивали им кожаные ведра с тепловатой колодезной водой. Азиаты выливали себе полведра за шиворот, полведра за пазуху. Доставалось немного и ушастым лошадкам. Они удовлетворённо фыркали и переступали на месте, меся мелкую тёплую грязь широкими копытами.

День перевалил далеко за половину, у цирюльников становилось всё больше клиентов. На улице появились женщины, семенящие в сторону рынка с широкими плетёными корзинами. Дети с соответствующими воплями перебегали из проулка в проулок, заставляя азиатских лошадок по-собачьи дёргать ноздрями и неодобрительно фыркать. Довольно скоро семьи соберутся каждая под крышей своего глинобитного домика на ужин при свете масляного светильника, а когда будет доеден последний кусок, дома погрузятся во мрак, и во мрак погрузится весь город. И всадники, постояв ещё немного, медленно потянутся в сторону пристани, к гарнизонной цитадели. Мокрые панцири будут поблескивать в лунном свете.

А пока пара толстоносых стрелков обратила внимание на одного бредущего по улице горожанина. По правде говоря, не обратить на него внимание было нельзя. Первое — он был чудовищно грязен, весь в струпьях засохшего ила. Не только житель большого города, но и простой крестьянин не позволит себе появиться на улице в такой набедренной повязке, в таком рваном переднике. Второе — этот человек передвигался так, чтобы на него не обращали внимание. Человек с чистой совестью идёт в вечерний час по середине улицы. Если он негр, то напевает и скалит зубы, если ливиец — всех задирает и беззаботно сквернословит. Этот старался держаться поближе к стенам и оградам. Прислонялся к стволам деревьев и оглядывался. И третье — и перед этим третьим бледнело и первое, и второе — этот человек был вооружён. Это было запрещено, это было запрещено строго, с незапамятного времени и на веки вечные. Египтянин не мог иметь при себе оружия, ни на теле, ни в доме. Только храмовым стражникам разрешалось ходить с дубинками, но всё же не с копьями. К тому же о любой храмовой процессии было известно заранее, и впереди всегда бежали глашатаи, оповещающие — вот идёт храмовая процессия. О появлении этого грязного воина никто заранее не оповещал, и глашатай ему не был предпослан.

Не сговариваясь, всадники ткнули коленями в бока своих разумных лошадок, и те зашагали навстречу странному человеку. Надо было выяснить, кто он — преступник или сумасшедший.

Вот уже пять дней всем воинам шаззу перед заступлением на пост твердили одно — ищите мальчика. Ростом до плеча, строен, черноглаз и очень ловок. Самое же главное — у него особый знак на левой ягодице. Мальчик может быть не один, с сопровождающими, он не обязательно будет идти сам, вполне возможно, его будут нести на носилках или везти в повозке. По обнаружении отметины мальчика следует схватить, не калеча, и немедленно доставить к гарнизонному начальнику.

Грязный египтянин нисколько не походил на мальчика, но то, что его следует остановить, сомнений не вызывало.

Лошади, побуждаемые лёгкими движениями колен, продолжали неторопливо приближаться к грязному гиганту. Руки гиксосов незаметно легли на рукояти. Один начал чуть отставать от второго, как полагалось по затверженной наизусть патрульной науке.

Са-Амон увидел всадников и сразу резко свернул с улицы, что вела к пристани, в боковую узенькую улочку-щель. Она тут же впутывалась в дебри бедняцкого района, именуемого в городе Собачьим из-за обилия там мелких, лишайных, злобных собачонок.

«Эй!» — крикнул передний гиксос египтянину, и лошадка его сама собой побежала резвее. На круглом, толстоносом лице всадника выразилось недоумение — неужели этот несчастный рассчитывает скрыться в этом городе трусливых предателей? Клинок меча с удовлетворённым шипением выехал из ножен. Всадники один за другим свернули в проулок.

33

В описываемое время город, расположенный на левом берегу вечнотекущей реки, ещё не назывался стовратными Фивами, потому что до рождения отца истории Геродота, придумавшего это имя, ещё оставалось восемьсот лет, но претендовать на это название мог уже по праву. Город был громаден, площадью в четыре Мемфиса, хотя и запущен, как и все египетские города под гиксосским владычеством. В половине старинных заброшенных храмов правили павианы. Дикие акации и голодные львицы с разной скоростью проникали сквозь проломы в стенах из необожжённого кирпича. Змеи нежились на каменных плитах во дворах святилищ. Но с некоторых пор стали возникать и множиться повсюду признаки подспудного возрождения. Правление номарха Камоса, в уменьшенном и несравненно более осторожном виде, предвосхищало ослепительный и щедрый век великих Рамзесов, которому предстояло грянуть спустя совсем малые годы. Казна нома, даже после сочных выплат пасмурному демону дельты, тайком оплачивала медленные, но неуклонные работы по восстановлению храмовых хозяйств. Ладьи, груженные луксорским мрамором, бесшумно ползли по нильским водам и осторожно притирались тяжёлым боком к бесконечным фиванским набережным. Бесчисленные и молчаливые крестьяне, присланные из личных имений Камоса и Яхмоса, братьев-правителей, методично выкорчёвывали самовольную поросль в старых садах, чистили священные бассейны, вывозя гекатомбы грязи, водорослей и лягушек, заполняли их кристальной колодезной водой и заселяли благородными рыбами и лилиями. Храмы были не только восстановлены, но и одарены деревнями, лугами и пашнями, стадами, каменоломнями и целыми родами разнообразных ремесленников.

В северной части города, меж двумя дорогами, убегающими вдоль русла реки к Аварису, и рядом с храмом Сета располагался гиксосский гарнизон. Однако служба всадников в городе Уасет отличалась от той, что несли их собратья в других городах долины. Это был последний опорный пункт армии Апопа, и далее на юг «царские пастухи» забредать не решались или не считали нужным. Кроме того, воинам шаззу приходилось делить власть над городом с армией номарха, которой командовал уже упоминавшийся младший его брат Яхмос. Удачливый предводитель двух экспедиций вверх по реке в страну неразумных кушитов и через восточную пустыню к берегу Красного моря, где ему удалось вернуть под забытую руку Египта портовый город, через который прибывали товары из пахучей страны Пунт.

Формально эти походы собранных на время ватаг были совершены с согласия Авариса, но всем было понятно, что он дал согласие, чтобы не давать денег на посылку собственного войска и в твёрдом расчёте, что вылазка неумелых египтян провалится. Разрешив потратиться Фивам, Апоп не столько сэкономил, сколько упустил. Большая часть захваченной добычи была, разумеется, отправлена вниз по реке, но правящие братья всё равно остались в решающем выигрыше — они получили как бы законное право на постоянную армию. Аварис и на это посмотрел сквозь пальцы, соглашаясь считать эти две тысячи лучников и копейщиков просто личной стражей правителей. Собственная, пусть и маленькая, армия сразу же выделила братьев на два, на три роста среди других номархов Верхнего Египта. Фивы и так были богаче своих соседей, а теперь же стали политическим центром области, значительно выходящей за границы их исторического нома.

Начальник гарнизона начал слать в столицу обеспокоенные послания: мол, зреет измена, Аварис вскармливает опасного врага прямо с собственной ладони. Из столицы примчались два «царских друга» с инспекцией и пришло несколько дополнительных конных сотен. Вместе с тем братья, ещё довольно молодые люди, находившиеся под влиянием громадного авторитета верховного жреца храма Амона-Ра Аменемхета, повели себя в соответствии с его советами, то есть мудро. Проявили внешнюю покорность верховной власти, отправили в столицу новые щедрые дары. Сверх этого они устроили для гостей смотр сил, специально отобрав у солдат лучшее оружие и как можно неказистее расположив их ряды. В столицу инспекторами было послано искреннее донесение, что войско братьев — это всего лишь толпа отбившихся от полей бездельников, не знающих, где у лука тетива. Сотня всадников шаззу, в случае необходимости, разгонит эту рать. Результатом всего этого было окончательное узаконивание фиванской армии.

Это была вторая фиванская привилегия. Первой, ещё за несколько лет до походов Яхмоса своею хитростью, волей и терпением добился верховный жрец Аменемхет. Заключалась она в том, что ни начальник гарнизона и никто из высших офицеров гиксосов не имели сердечного друга во дворце номарха. Был один такой момент, когда верховный жрец рискнул всем и воспользовался внезапной кончиной сорокалетнего кретина, сидевшего на троне фиванского правителя и бывшего сожителем одного из гарнизонных сотников. Авторитетом чудодейственного Амона и с помощью громадной народной толпы, возбуждённой специально подгаданными храмовыми чудесами, он возвёл на престол не княжеского сына, уже предусмотрительно поражённого гиксосской заразой, а его племянника Камоса. Обиженный сын номарха почти сразу же скончался от непонятной горячки, даже не успев пожаловаться отдалённому царю. И Аварис, лишённый на время своих привычных возможностей, принуждён был смириться с правлением племянника, тем более что в столице были наслышаны о его хрупком здоровье и почитали фигурой временной. Очень быстро выяснилось, что воля Камоса в полном управлении у верховного жреца Амона-Ра, но исправить уже сложившееся положение можно было теперь только путём применения большой военной силы. Апоп не стал этого делать. Риск верховного жреца оправдался.