Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

Сквозь занавески в спальне уже не сочился свет, тикали часы с «амурчиками». После таблетки анальгина от головной боли можно было бы и уснуть, если бы не громкий Женькин хохот. Минут через двадцать молодежь переместилась в соседнюю комнату. Стена содрогнулась. Женька взвизгнула, сдавленно захихикала и замолкла… Целуются! О, господи, пойти, что ли, с горя попить чайку с пирожком?

Попила! От четырех кусков песочного пирога уцелели две микроскопические крошки. Брошенная на столе трехлитровая кастрюля с грибным супом оказалась подозрительно легкой. Пусто! Котлетки тоже испарились. Женька — на диете, выходит, все смолотил ее Борька. Вот зятек кому-то достанется! Не позавидуешь!

2

Лене — антрекот с цветной капустой, чтобы не поправлялся, Женечке — одну капусту, а себе и вовсе стакан осточертевшего кефира. Перед «выходом в свет» в новом, темно-синем эластичном купальнике требуется срочно сбросить хотя бы два-три килограмма. Когда-то в Германии, на песчаном пляже в Зеддин-Зе, Ленечка шептал, целуя в голое плечо: «Ох, Нин, какая у тебя фигура! Из всех наших баб самая красивая! Худенькая ты у меня, а костей не видать». Несмотря на стройную фигурку, она и тогда стеснялась раздеваться прилюдно, теперь же, со своим пятидесятым размером, уже месяц только о том и думала, как неловко будет чувствовать себя на черноморском пляже, где полным-полно народа. Это тебе не у бабы Кати за огородом, где нырнула в воду, поплавала и завернулась в халат.

И все равно мысли о предстоящей поездке в дом отдыха, к морю, наполняли сердце по-детски нетерпеливой, бурной радостью. Сказать кому-нибудь — не поверят! Тетке пятьдесят лет, а она видела море лишь в кино и на картинах Айвазовского. И на самолете не летала никогда. Каждое лето на машине в Переславль. А как же! Ведь для старенькой бабы Кати приезд невестки и сына — самая большая радость в жизни, она ждет этого события целый год.

Капусту Женя смолотила моментально и потянулась за хлебом. Намазала горбушку толстым слоем масла… Что сие могло означать? Перехватив недоуменный взгляд, Женя как будто смутилась и тут же посмотрела с вызовом:

— Мамуль, кстати, спешу вам сообщить: мы с Борькой подали заявление в ЗАГС. И еще, поздравьте, мы ждем ребенка.

Остатки кислющего кефира из бутылки вместо стакана выплеснулись на скатерть.

— Женечка, ты серьезно?

— Конечно! А что же я не слышу ваших громких поздравлений?

У Лени на лбу выступили багровые пятна. Чувствовалось, что он обиделся и обозлился невероятно. Чересчур уж старательно изображал он ледяное равнодушие: не глядя на Женю, медленно размазал горчицу по корочке черного хлеба и словно между прочим поинтересовался, когда состоится бракосочетание.

— Двадцать пятого августа.

Еще не пережили одну ошеломляющую новость, так теперь другая!

— Женечка, как двадцать пятого августа? Мы же уезжаем.

— Ну и поезжайте. Приедете, отметим в тесном семейном кругу. Мы с Борькой считаем, что все эти свадьбы… — Женя презрительно, точь-в-точь как ее Борис, скривила губы. — Все эти белые платья с фатой и машины с кольцами — жуткая советская пошлятина!

— А зря! С пузом-то и в фате ты была бы уж больно хороша!

Незамужняя дочь ждет ребенка! — понятно, что эта новость сразила Леню, и все-таки он не должен был так грубо возражать девочке. Женя густо покраснела, склонилась над пустой тарелкой, и ее стало невозможно жалко. Еще и потому, что весь ее скепсис по поводу машин и платьев был сплошной бравадой. Разумеется, ей хотелось бы и красивое белое платье, и свадьбу в ресторане. Вертихвостка не упустила бы случая покрасоваться. Женечка пела с чужого голоса. За нее все решил Борис — видимо, редкостный скупердяй, если учесть, что за все время их знакомства он не подарил девчонке и цветочка.

— А где вы будете жить? У нас?

— Нет, мамуль. — У «мамули» сразу отлегло от сердца. — Нам Борькина тетка отдает свою комнату. А пока вы будете загорать, можем пожить здесь, покараулить.

— Видишь, Нин, как все отлично складывается. А чем занимается этот твой Борька, можно узнать?

— Ты разве не знаешь? Он журналист.

— Ага, ясненько. Бездельник, короче говоря.

— У тебя, пап, все бездельники! Один ты у нас ударник коммунистического труда!

Разгневанная Женька умчалась и в знак протеста изо всех сил долбанула дверью в свою комнату. У Лени задергалась щека.

— Дорогой, ты только не волнуйся.

— Не волнуйся?! Я ей покажу, как отцу хамить! Надолго запомнит! Соплюха такая! — Леня уже не владел собой: орал на весь дом и так стучал кулаком по столу, что подпрыгивали тарелки. «Выпустил пар» и, оглянувшись на дверь, перешел на шепот: — Можешь ты мне объяснить, что она нашла в этом жирафе? Журналист какой-то задрипанный! Красаве'ц! Длинный, лысый, морда наглая! — Сморщившись, он неожиданно очень ловко изобразил Бориса, хотя видел его, кажется, всего один раз. — Чего ты смеешься? Ничего смешного тут нет! Нашей Жеке серьезный мужик нужен, положительный, а не какой-то там бумагомаратель. Она и сама балаболка порядочная. Вот посмотришь, ничем хорошим это не кончится. Нашла красавчика! Отворотясь не наглядишься!

— Не кипятись, пожалуйста. На тебя ведь, Ленечка, тоже не угодишь. Этот некрасивый, Слава, наоборот, был больно красивый. Вспомни, как ты говорил: уж больно ваш Славка красивый! На нем всю жизнь чужие бабы виснуть будут! А у Инуси со Славой все хорошо, по-моему, он ее очень любит.

— Ах, по-твоему! — Не желая признаваться, что когда-то был неправ, Леня ехидненько усмехнулся. — Если жену любят, ее не заставляют тяжеленные сумки таскать. Прошлый раз, когда я Инку на вокзал провожал, чуть сам не надорвался. Ясное дело, в Горьком жрать нечего, но нельзя же девчонке, как носильщику, переть! Чего это за муж такой? Сделали из нашей Инки домработницу! Удобно устроились! Мамаша в театре дурака валяет, а Славка все диссертации пишет, пишет…

— Кто бы говорил, Лень? И ты писал диссертации.

— Чего? Хочешь сказать, ты у меня за домработницу была? — Леня обиженно отвернулся, подрагивающей от волнения рукой налил себе нарзана и выпил залпом, точно так, как в молодости выпивал залпом стакан водки, чтобы придать себе решимости. И губы вытер точно так же, по-солдатски, тыльной стороной ладони. — А то ты не знаешь, Нин, что ты для меня всегда была королевой! Я, может, только для тебя все эти диссертации и защищал! Что б тебе не стыдно было, что у тебя муж — дурак деревенский! Старался, вкалывал, а вы… Э, да что говорить!

— Что ты, мой дорогой! Если б ты знал, как