Ванька-ротный - Александр Шумилин

— Вопросы есть?

— "Канешно!", — А пушки будут?

— Держите ушки на макушке, вот вам и пушки!

— Да не ушки, а пушки! — поправил я.

— Вот я и говорю, пушки!

— Вот это дело! — подумал я.

Мы переглянулись с Татариновым и стали собираться.

Когда мы подошли к деревне и расположились на опушке леса, стало совсем темно. Кругом темнота, никакого освещёния. На небе ни звёзд, ни луны, впереди неясные очертания деревни. Что здесь, где? Куда собственно наступать и где лучше идти? Где у немцев пулемёты, окопы, солдаты и зенитки?

Я вспомнил слова комбата, — "Ночью в темноте немцы не поймут, сколько вас на самом деле. Примут вас сотни за две, а вы не теряйтесь. Шума побольше. А сами вперёд!". Как всё хорошо на словах получается!

Пролежав с полчаса, я поднялся и перешёл на другую сторону дороги, где лежал Татаринов со своими солдатами. Я присел около него и сказал вполголоса, — Слушай Татаринов! Возьмём человека по три и пойдём вместе в разведку! Может что нащупаем, а может и увидим! А потом и решим, куда наступать.

— Я согласен! — ответил он.

Небольшая группа в восемь человек оторвалась от темной опушки леса. Мы пошли по обочине дороги с правой стороны. Мы с Татариновым впереди, а сзади наши солдаты.

Слева у самой дороги стоял одинокий сарай. Мы остановились, и Татаринов зашептал, — "Ты иди со своими и обследуй сарай. Следующий объект после него будет мой".

Я кивнул головой в знак согласия.

— Я лягу здесь справа от дороги и прикрою тебя на всякий случай.

Я махнул рукой, подозвав своих солдат, и сказал им, — Двигаться тихо! Мы пойдём к сараю! Команды подавать не буду. Будете делать всё так, как буду делать я!

Мы перешли дорогу и направились к сараю. Ни звуков, ни шороха, всё как будто замерло в ожидании, когда мы подойдём к нему. Выбираю направление на середину. Вероятно, ворота с той стороны, сарай стоит лицом к деревне.

Медленно приближаюсь к сараю, в руке на всякий случай наган. Солдаты идут пригнувшись чуть сзади, винтовки у них наготове. Подходим к сараю и плашмя спиной прижимаемся к стене. Нужно немного отдышаться и успокоиться. Хоть мы не бежали, а только шли, дыхание и удары сердца учащены. У сарая по-прежнему всё тихо, я начинаю подаваться к углу. Делаю шаг, и снова замер. Солдаты бесшумно повторяют мой маневр. Угол можно рукой достать. Я стою и решаюсь.

Но вот, что-то перевернулось у меня внутри, и беспокойство исчезло. Я вышел за край стены и посмотрел за угол. С противоположной стороны сарая из-за угла на меня смотрел немец. Я отпрянул назад, на мгновение задумался, и, обходя сарай с другой стороны выглянул за угол. Здесь тоже стоял немец, глядел и молчал. Выстрелов с их стороны не последовало.

Я вернулся назад к середине сарая, показал солдатам рукой, чтобы следовали за мной и пошёл обратно. Мы вернулись к дороге, где лежал Татаринов. Я сказал ему, что немцы с двух сторон у сарая, и что нужно их обойти полем и попробовать захватить.

— Ты берёшь своих людей и обходишь сарай слева, а я со своими иду на сарай по дороге, — предложил Татаринов. Я согласился.

Возвращаемся на опушку, забираем своих солдат и уходим в темноту. Татаринов уже у сарая, я обхожу его кругом. И в этот момент раздаются выстрелы. Слышу визгливые крики немцев, топот ног и снова тишина. Я подбегаю к сараю, Татаринов уже стоит в проеме ворот. Немцев конечно, как ветром сдуло.

И тут началось. Мы успели только забежать за сарай, пробежать метров сто и залечь в ложбину. Немцы в нашу сторону открыли такой бешеный огонь, что казалось живого места не осталось до самой опушки леса.

Часа через два огонь несколько утих, но мы смогли выбраться из ложбины только под утро. Потери были небольшие, всего трое раненых. При таком бешеном огне, мы даже не решились стрелять в их сторону. Мы отлежались и кой-как добрались лесом до своих.

— Ну что там? — спросил комбат, когда мы вернулись.

— Сам слышал! — ответил Татаринов, — Зенитки и пулемётный огонь, по крайней мере из пяти пулемётов.

После новой перебранки с замкомполка по тылу от нас отвязались. Нас отвели за Тьму, где мы начали рыть траншею. Но это скандальное дело было не кончено. Мы узнали, конечно, что командир полка Шпатов попал к немцам.

Вскоре нам прислали на полк другого, майора[68] из разведбатальона. Заместитель по пп был знакомый нам Матвеевцев.

Мы углубляли траншеи, рыли котлованы под землянки, валили деревья, возводили накаты. Новое полковое начальство посылало к нам своих проверяющих. Помню, однажды ночью прибежал к нам Максимов. Он был в то время старший лейтенант. Максимова я запомнил, потому, что потом мне пришлось с ним много раз встречаться.

Шли дни, земля покрылась толстым слоем снега. Линия фронта располагалась по обеим сторонам реки Тьмы. Немцы с наступлением зимы больше нас не трогали. Даже винтовочных выстрелов не слышно было с их стороны. Мы рыли траншеи, хода сообщения и тоже не стреляли. А что было стрелять? Они нас не трогали, и мы были не дураки.

Пальни разок в ту сторону, и начнётся пере[стрелка]палка. А начальству что? Солдаты гибнут, на то и война!

Снегу насыпало, на метр поверх траншеи. Ни немцев, ни нас вовсе не видать. Ни дорог, ни проехать! Одни вытоптанные в снегу солдатскими ногами узкие тропинки. Но все они пролегли на переднем крае |вдоль траншеи. А кто пойдёт их топтать в тылу, для тыловиков. Тыловики пересели на сани.|. Глубокий снег, и полное затишье на фронте.

Когда траншея и землянки в роте были закончены, из полка, как в насмешку поступил приказ. Участок обороны сдать вновь сформированной роте и перейти на совершенно голое поле и уже прихваченную морозом корку земли. Я пожимал плечами, хмыкал и удивлялся. А мои солдаты крайне недовольные, выражали своё возмущение матерясь всем в глаза, — "Старались, старались, а тут пришли чалдоны и сели на готовое!".

Больше того. Когда мы закончили оборудование землянок и накатов, в роту явились саперы и по приказу [штаба] полка отобрали у нас шанцевый инструмент. Сославшись, что пехоте иметь двуручные пилы, топоры и большие сапёрные лопаты не положено. А мы их несли на себе из укрепрайона. |Солдаты думали, что их опять посадят в ДОТ.|

Я думал, что это так надо и приказал старшине большую часть инструмента отдать, раз из штаба полка есть такое указание.

Но на следующий день из того же штаба поступил приказ сдать готовую траншею и перейти на голое место. Правду сказать, после этого я рассвирепел.

— Ну и прохвосты! — процедил я в присутствии штабного работника.

Эти мои слова быстро дошли до Карамушки[69] и Матвеенцева.