Сокровища кряжа Подлунного - И Сибирцев

Глава тринадцатая

СЫН ПРОФЕССОРА

В это ненастное июньское утро Игорь Михайлович Стогов проснулся необычно рано. Собственно, пробуждения не было, как не было и сна. Тридцать лет прожил Игорь Стогов, но во всей его жизни не было ночи страшнее и кошмарнее, чем эта. Сейчас, когда он вздрогнул и открыл глаза, то почувствовал, что уже не сможет впасть даже в то тяжелое, не успокаивающее, а еще сильнее изнуряющее забытье, которое заменяло ему в эту ночь сон. Игорь вновь и вновь, уже в который раз, начал вспоминать события этих бесконечных суток. - Когда же это началось?.. Ах, да! Еще вчера он, как и всегда, легко и безмятежно спал вот в этой самой постели. И в ту минуту, перед самым пробуждением, ему снился непонятный совсем несуразный сон. Игорю снилось, будто он, почему-то в одних трусах, точно на пляже, в совершенно нелепом виде стоит на главной площади Крутогорска. Вокруг шуршат по асфальту автомашины. Пассажиры и прохожие удивленно указывают пальцами на него, одинокого и полу голого. И вдруг кто-то, видимо, особенно возмущенный, начал изо всей силы барабанить в окно дома, как бы намереваясь пожаловаться на поведение Игоря. При этом стучавший все время повторял: - Товарищ Стогов!.. Товарищ Стогов!.. В ту минуту Игорь Стогов вздрогнул во сне и проснулся. Как и всякий другой в его положении, он обрадовался, что вся эта нелепица ему только пригрезилась, и намеревался было уснуть снова, как стук в створку окна опять повторился, и незнакомый голос негромко, но требовательно произнес: - Товарищ Стогов, проснитесь! Проснитесь! Теперь это было уже наяву, Игорь протер глаза и, окончательно смахнув с себя остатки сна, вскочил с постели, подбежал к окну. Он увидел незнакомого человека со значком народного дружинника на груди. В сердце Игоря сразу же шевельнулась еще неясная, смутная тревога. Незнакомец строго и торопливо спросил: - Товарищ Стогов? - Да, - в тон ему быстро ответил Игорь. - Имя, отчество? - Игорь Михайлович. - Вы - сын профессора Стогова? - Да, - наполняясь все большей тревогой, торопливо отвечал Игорь. - Ваш отец, профессор Стогов Михаил Павлович, сейчас с вами на даче? - с неускользнувшей от Игоря надеждой в голосе спросил приехавший. - Нет, - замирая от охватившего его тягостного предчувствия, сообщил Игорь, - он остался ночевать в нашем городском доме. - В Крутогорске, по улице Нагорной, номер двадцать три? уточнил вдруг побледневший собеседник. - Да, - отозвался Игорь и, теряя самообладание, почти закричал: - Да скажите же, наконец, что случилось? Что все это значит? - В вашем городском доме в Крутогорске произошел пожар. Вам необходимо выехать со мной на место происшествия. - Пожар? - с трудом постигая смысл этого ошеломляющего сообщения, побледневшими губами переспросил Игорь: - Пожар?! А как же... Как же отец? - Пока ничего не известно, - чуть запнувшись, ответил дружинник и, словно спохватившись, добавил: - прошу вас поскорее одеться. B`xe присутствие в Крутогорске необходимо. Игорь, не задумываясь, не отдавая себе отчета в том, что и как он делает, машинально натянул спортивные шаровары, набросил прямо поверх майки пиджак, всунул босые ноги в дачные тапочки и выбежал на крыльцо. Все, происходившее потом, Игорь видел, как бы через зыбкий туман. Сначала они вместе с дружинником очень медленно, как показалось Игорю, ползли на автомашине к Крутогорску. Но, когда Игорь сказал об этом соседу, тот удивленно взглянул на него и указал на фиксатор скорости. Стрелка прибора застыла на красной критической черте, под которой стояло жирное число 200. Впрочем, Игорь тотчас же забыл об этом эпизоде. Атомный автомобиль бежал по такой знакомой младшему Стогову Нагорной улице. Еще минута, и сын профессора увидел фасад знакомого, окруженного стеной деревьев домика, теперь закопченный, заляпанный жирными мазками сажи, с окнами без стекол. С криком: "Отец! Отец!" - Игорь бросился в распахнутые двери... Кто-то натянул на него противогаз. Потом он увидел распростертое на полу сильно обгоревшее тело человека... Не замечая ничего вокруг, Игорь склонился над трупом, приник лицом к полуистлевшим остаткам одежды и замер. Когда труп вынесли на улицу, чтобы погрузить в машину, Игорь, сняв противогаз, при ярком солнечном свете еще раз внимательно вгляделся в окостеневшие черты мертвеца и едва сдержал готовый сорваться с губ крик: скорее сердцем, чем разумом, он вдруг постиг, что лежавший на носилках мертвец, очень похожий на отца, все же не профессор Стогов. Игорь совсем уже был готов сообщить окружающим об этом своем внезапном открытии, но неожиданно появившийся рядом светловолосый широколицый человек крепко сжал ему локоть и, словно читая его мысли, чуть слышно, одними губами произнес: - Спокойно, спокойно, Игорь Михайлович. Неожиданный собеседник властно взял его под руку и быстро повел к садовой беседке. Там их уже ожидала пышноволосая девушка, которую все называли Валентиной Георгиевной. Участливо и не без любопытства глядя на Игоря глубокими серыми глазами, она попросила его подробно расска зать о состоянии здоровья профессора Стогова. Игорь, с горестным чувством признаваясь себе, что он очень мало, в сущности, знал и анализировал состояние отца, рассказывал этой незнакомой девушке обо всех заболеваниях старшего Стогова. Он вспомнил и о сквозных ранениях в грудь и в плечо, которые получил инженер-полковник Михаил Павлович Стогов на фронте минувшей войны, и о перенесенных отцом приступах тяжелого заболевания сердца, и о тяжелой контузии на вершине пика Великой Мечты. Когда Валентина Георгиевна исчерпала свои вопросы, ее место напротив Игоря за чайным столиком занял новый собеседник. Он отрекомендовался Алексеем Петровичем Лобовым, в прошлом учеником профессора Стогова, напомнил Игорю о нескольких встречах с ним, тогда тоже студентом, и незаметно перевел воспоминания молодости в русло деловой беседы. Игорь подробно отвечал на многочисленные вопросы Лобова. И вот сейчас, восстанавливая в памяти детали беседы, он отчетливо вспомнил о недавних событиях, тогда показавшихся ему не заслуживающими внимания. Это было дней пятнадцать назад. Тот вечер Игорь решил провести в концертном зале Крутогорской филармонии. Там предстояло исполнение любимых и старшим и молодым Стоговым фортепьянных произведений Бетховена. Но против ожидания Игоря, намеревавшегося сделать отцу приятный сюрприз приглашением на долгожданный концерт, Михаил Павлович, вдруг сославшись на занятость и легкое mednlnc`mhe, решительно отказался. Игорь слишком хорошо знал отца, чтобы не различить в его голосе не совсем уверенные нотки и не заметить уже совсем необычного беспокойства, притаившегося в уголках всегда спокойных, не по-стариковски мечтательных глаз. "Возможно, что-либо неладное в институте", - подумал Игорь. Полное и безмятежное спокойствие, всегда так присущее младшему Стогову, в тот вечер покинуло, его. И то ли потому, что рядом не было отца, или из-за того, что приглашенная им на концерт лаборантка их института Верочка не пришла, или же по иной причине, но фортепьянная музыка Бетховена, против ожидания, оставила его равнодушным. С трудом дождавшись антракта, Игорь решил вернуться домой. Здесь его подстерегала новая неожиданность. Как и всегда, открыв своим ключом входную дверь, Игорь направился прямо в кабинет к отцу, чтобы рассказать ему о нелепо испорченном вечере. Войдя в кабинет, Игорь с трудом сумел скрыть свое удивление. У письменного стола, на котором стояли бутылка вина, бокалы, вазы с фруктами и с пирожными, удобно расположившись в глубоком кресле, сидел научный сотрудник инженерно-физического института Орест Эрастович Ронский. Это был весьма элегантный и представительный молодой мужчина немногим более тридцати лет, стяжавший в Крутогорске громкую славу души общества и покорителя женских сердец, и всячески поддерживав ший ее. Несколько лет назад Ронский был сотрудником и даже любимцем Стогова, но довольно быстро расстался с профессором, предпочтя исследовательской работе более привлекшее его поприще преподавателя и лектора-популяризатора. Теперь в научном мире Орест Эрастович был известен, главным образом, умением рассказать свежий анекдот и быть центром веселья на любой вечеринке. Игорь знал, что Стогов так и не простил Ронскому, которого считал обещающим ученым, его ухода из института ядерных проблем, никогда не поддерживал с ним никаких отношений и не оказывал никаких знаков внимания, кроме вежливых, но холодно официальных поклонов. И вот теперь Ронский - у профессора Стогова. Ради встречи с ним Михаил Павлович отказался от концерта, выпроводил из дому Игоря и о чем-то беседовал с гостем наедине в кабинете. Михаил Павлович, как всегда, приветливо улыбался Игорю, но сын слишком хорошо знал своего своеобразного отца и поэтому не сомневался, что профессор недоволен его внезапным возвращением. Недоумевая, так и не находя ответа на вопрос: почему такой далекий от отца человек, как Ронский, судя по всему, желанный гость Михаила Павловича, Игорь сел в кресло напротив Ореста Эрастовича, налил в бокал вина, взял с вазы грушу. Беседа текла внешне оживленно, но чувствовалось, что каждый из троих, поддерживая разговор, в то же время настойчиво думал о своем. Говорили о Бетховене, об исполнительской культуре, о необычно жарком для этого северного района Сибири лете, о фруктах, уже около года сохранявших аромат и свежесть после специального радиоактивного облучения. Ронский рассказал несколько пикантных историй из жизни местного театра. Поболтав так, Орест Эрастович стал прощаться. Его не удерживали. После ухода Ронского, так и не нашедший ответа на свои недоуменные вопросы, Игорь не удержался и все же спросил: - Скажи, отец, что означает этот странный визит? - А что же в этом странного, - с подчеркнутым равнодушием ответил старший Стогов, - работали в одном институте, недавно побывал в заграничной командировке, рассказывает много занятного. Я сам его пригласил. Кстати, у него есть некоторые интересные идеи по контрольной аппаратуре для нашей станции. А то, что Орест Эрастович теперь в науке звезда далеко не первой величины, так }rn, как говорится, бог с ним. Может быть, его звезда еще взойдет. А если и нет, то не всем же быть такими подающими надежды, как мой принципиальный сынище, - закончил Стогов, шутливо потрепав Игоря по волосам. Но даже эта внезапная ласка и шутливый тон не успокоили Игоря. Впервые в жизни ему стало совестно за отца: он почувствовал, что тот сказал неправду, и причиной непонятного приглашения в их дом Ронского явились отнюдь не те качества и достоинства Ореста Эрастовича, о которых говорил профессор, а нечто совсем иное. В доме Стоговых всегда существовало в отношениях между отцом и сыном неписаное правило, которого оба твердо придерживались: говорить друг другу только то, что можешь и хочешь сказать. Поэтому Игорь, чтобы не оскорблять отца своим недоверием, не стал расспрашивать его ни о чем. Он пожелал Михаилу Павловичу доброй ночи и ушел в свою комнату. Больше они с отцом о визите Ронского не говорили. Может быть, Игорь и совсем бы забыл об этом странном, с его точки зрения, визите, но визит повторился. Дней десять назад, заехав домой в такое время, когда, по его предположениям, отец должен был находиться в своей лаборатории в Обручевске, Игорь в дверях столкнулся с Михаилом Павловичем. Стогов провожал Ронского. Потом Игорь еще два или три раза за эти десять дней встречал отца и Ронского. Они вместе выходили из буфета в инженернофизическом институте, где Михаил Павлович читал курс лекций по ядерной энергетике. И, наконец, это было уже днем в субботу, Игорь снова видел их вместе. И сейчас, чем больше размышлял Игорь, тем сильнее становилось его убеждение, что это непонятное, как он называл, тяготение отца к Ронскому и явилось причиной несчастья со старшим Стоговым. Именно из-за этого тяготения, думал Игорь, из-за желания вновь наедине встретиться с Ронским, отец и отказался вчера вечером ехать с ним на дачу. Ведь еще утром он мечтал о рыбной ловле, о свободном дне в лесу и отказался. Новые тревожные вопросы зароились в мозгу Игоря. "Ведь это тяготение отца к Ронскому, - размышлял Игорь, чрезвычайно странно и непонятно. Отец с его увлеченностью наукой, граничащей с одержимостью, страшный нелюдим. Весь круг его знакомых здесь ограничивается профессором Грибановым, а в Москве, академиком Булавиным. С ними отца связывают и многолетняя дружба, и общность научных интересов. Есть, конечно, еще две-три семьи, которые бывали у нас. Это писатель Луговой, музыкант Рубин и начальник строительства станции Тихонов. И это все. Причем, такие интересные люди, и вдруг рядом с ними Ронский?" Теперь Игорь припомнил, что сразу же после первого визита Ронского, на протяжении всех этих дней в характере Стогова произошли некоторые, малозаметные для постороннего глаза, изменения. Обычно уравновешенный и спокойный, Михаил Павлович стал порою раздражаться по пустякам, часто задумывался, уходил в себя. Потом внезапная отчужденность сменялась непривычной для него веселостью, многословием, даже болтливостью. Но Игорь постоянно совершенно ясно чувствовал, что за словами, за показным весельем отец прятал от него, а может быть и от самого себя, не покидавшее его все время беспокойство. В то время Игорь расценивал все это, как признак того, что отцом овладела новая научная идея, которую он пока не раскрывает даже перед ним, хотя Игорь, как старший научный сотрудник лаборатории профессора, являлся его постоянным помощником и первым восприемником рождавшихся в этом неутомимом мозгу идей. Так и не найдя ответа на свои вопросы, Игорь решил сейчас же, сегодня же встретиться с Ронским и расспросить его обо всем. Ведь Орест Эрастович, Игорь теперь был в этом убежден, являлся последним человеком, который встречался с отцом до несчастья. С этой мыслью Игорь вскочил с постели. Он принял душ, докрасна растерся полотенцем и несколько освеженный сел к столу. Быстро выпил стакан холодного кофе, без аппетита сжевал вчерашнюю булочку. Есть не хотелось, но Игорь заставлял себя глотать застревавшие в горле куски. Он понимал, что для осуществления задуманного потребуется много сил, нужно было обрести эти силы. Покончив, наконец, с завтраком, Игорь подошел к аппарату телевизофона. Несколько раз прострекотал диск, раздались длинные вызывные гудки. Наконец, где-то далеко собеседник Игоря поднял трубку. На экранчике появилось обрамленное пышной цыганской бородой лицо профессора Грибанова: - А, это ты, Игорь, - зарокотал в трубке его густой бас. - У тебя какие-нибудь новости? - Нет, пока ничего нового, Петр Федорович. Я хотел попросить у вас отпуск, хотя бы на недельку. Вы же сами понимаете, каково мне сейчас. - Конечно понимаю, сынок, - мягко прожурчал в ответ Грибанов. Добре, будет тебе десятидневный отпуск. Желаю всех благ, не вешай носа, Игорек. Изображение профессора Грибанова на экране погасло. Игорь облегченно вздохнул. Теперь, когда были улажены все формальности, он мог целиком отдаться осуществлению того замысла, который сложился у него сегодня утром. Одевшись, Игорь критически и оценивающе оглядел себя в зеркало. С обрамленного тяжелой дубовой рамкой толстого стекла на него смотрел не в отца статный молодой человек, с развитыми плечами атлета и мускулистыми широкими в кисти руками, с загорелым чуть удлиненным лицом, пышными темно-каштановыми волосами и такими же как у отца, темно-серыми с легким оттенком голубизны, чуть суженными у переносья глазами. Взгляд этих глаз был тоже "стоговский", чуть выжидательный, как бы ушедший в себя, и в то же время прямой, зоркий. Игорь погрозил своему отражению в зеркале и, чтобы отогнать все сильнее овладевавшее им сомнение в целесообразности плана, еще минуту назад казавшегося безукоризненным, сказал себе нарочито громко: - В дорогу, Игорь Михайлович, и не "пищать!" Поглощенный своими мыслями Игорь, озабоченный только тем, чтобы его ярко-зеленая четырехместная гоночная "Комета" все время двигалась с предельной скоростью, не заметил ни внимательного взгляда, который бросил вслед его машине недавно появившийся на соседней даче садовник, ни того, что едва его автомобиль проскочил развилок дорог, откуда-то сбоку на автостраду вышла такая же, как и у него "Комета", только окрашенная в коричневый цвет. Следовавший за ним автомобиль, в точности повторял все маневры Игоря и двигался след в след, ни разу не нарушив дистанцию в пятьдесят метров. Если Игорь и не замечал явного сопровождения, то он уж никак не мог знать, а тем более заметить того, что происходило в этой машине. Расположившийся на заднем сиденье человек несколько раз монотонно повторил в небольшой микрофон: "Сокол, Сокол. Я - Ласточка. Птенец вылетел из гнезда!" Прошли еще две минуты и это сообщение, уже отпечатанное на бланке, лежало на столе Лобова. Прочитав радиограмму, Алексей придвинул к себе микрофон и негромко сказал в него: - Охрану птенца продолжать. Донесение через час. Слова Алексея прервал раздавшийся из настенного динамика голос дежурного: - Товарищ Лобов! Вас просит начальник Управления. Лобов взглянул на часы. Было без двух минут десять. Ровно в десять он обязан был сделать очередной доклад о ходе операции. Положив в папку радиограмму, Лобов направился к Ларину. Андрей Савельевич встретил Лобова как всегда приветливо и вместе с тем торжественно: - Товарищ Лобов? Моим приказом в связи с болезнью Новикова, Ларин чуть выделил последние слова, - вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника отдела и непосредственным руководителем задуманной нами операции. Это будет для вас серьезным экзаменом. Надеюсь, что вы выдержите его. - Благодарю за доверие, товарищ начальник, - спокойно проговорил Лобов и поинтересовался: - Что, Иван Алексеевич уже выехал на курорт? Услышав утвердительный ответ, Лобов вновь спросил: - Разрешите доложить первые результаты? - Слушаю вас, Алексей Петрович...