Обмен заложниками - Иван Наумов

— Мы в древней земле Валигель, — настаивала на своем Лэлли. — Сюда возносятся лучшие воины, убившие в себе страх. Непонятно только, почему я здесь одна из всего моего народа.

— Этот уголок совсем не похож на остальные, — ни с кем не спорила Эва. — Как только встретила Лэлли, все стало другим.

Стас молчал, потому что ему пока было нечего сказать. Живые люди, тепло, еда и кров — все напоминало сказку, но он не знал в детстве похожих сказок.

Да и вся жизнь у присутствующих прошла уж слишком по-разному.

Максвелл жил в Окленде.

Когда американцы в тысяча девятьсот шестьдесят втором превентивно ударили по Кубе, а Москва ответила соответственно, уже не было времени копать бункеры.

Северное полушарие уже трещало по швам, но ни жесткое излучение, ни радиоактивная пыль еще не стали ежедневной реальностью для Новой Зеландии.

Отец Максвелла оставил ему в наследство склад цветных металлов и небольшой грузовой флот. Не так уж много смысля в ядерной физике, Максвелл приказал обить флагманское судно от киля до рубки свинцовой фольгой, скупил несколько тонн консервов — и успел вовремя, потому что между делом досталось и Австралии. Когда первое облако пришло в Окленд, Максвелл с верной командой уже уходил на восток в открытый океан.

— Раздолбали планетку! — жизнерадостно говорил капитан свинцового ковчега. — Семь дней творения — семь на разборку. Я это понял почти сразу. Русские и американцы так приперчили друг друга, что кетчуп уже не понадобился. Я сдуру прикупил несколько счетчиков. Как дождик начинается, включишь, а оттуда: «Хрхрхрх!» Была у нас идея походить по островам, пособирать уцелевших. А в Калифорнии треснула плита, так волну погнало такую, что половину островов накрыло целиком.

Максвелл бесцельно водил свое судно между Новой Зеландией, Антарктидой и Чили. Начала вымирать команда. Пустые дни, пустой океан, в эфире — белый шум.

— А в тот день я сразу понял — пришел наш час. Вошли в туман, счетчики взбесились, я к рулевому — двое нас к тому времени осталось, а он уже не дышит. У меня-то тоже и волосы вылезли, и не ел я ничего который день, ногти слезли… Вышел на палубу, начал молиться. А потом чувствую, стоим! И нет корабля, нет океана, нет тошноты и озноба… Мы все давно мертвы, Дункан. Благодарение Господу.

Дункан отказывался благодарить кого бы то ни было. Стас знал его историю — или очень похожую — из старинных фильмов, но благоразумно помалкивал. Потому что пытался понять, где правда, где ложь. Или розыгрыш. Или…

Дункан считал, что он горец. Бессмертный горец, отрубающий головы таким же, как он. Прошедший за тысячу лет все страны мира в поисках мира и покоя, но снова и снова сталкивающийся с многоликим врагом.

Но волшебной энергии в мире не становилось больше, потому что из поколения в поколения рождалось все больше бессмертных.

Когда Стас услышал рассказ Дункана впервые, то подумал, что сценарий дал сбой, и эта механистическая мысль первой легла в копилку сомнений.

Cogit ergo sum.

Рафинированный шотландец непринужденно описывал в подробностях мировые войны двадцатого века, когда великие кланы делились на два лагеря и заливали кровью континенты.

Однажды «простых» людей не осталось, а унаследовавшие Землю миллиарды бессмертных начали игру на выбывание. А если из миллиарда вычитать по чуть-чуть, то раньше или позже останется только один.

А в сравнении с историей Лэлли все рассказанное Дунканом выглядело вполне правдоподобным.

Норники-двалы живут под землей. Добывают камни и металлы, куют оружие и доспехи, обтесывают камни. Они не любят открытых пространств, и выходят на поверхность из своих шахт и пещер лишь для того, чтобы торговать с людьми. Или воевать.

И люди, и двалы привыкли к такому положению вещей. «Днем торгуем, ночью воюем». Сменялись тысячелетия. Среди людей не появлялось искусных мастеров — всё ценное делалось под землей.

И когда двалы изобрели Подземный огонь, участь людей была решена. Неприступные крепости в одночасье проваливались под землю. Дороги превращались в зыбучие пески, а поля и броды — в трясины.

Норники вышли из-под земли и воцарились. Последних людей они даже жалели. Пытались разводить в неволе, собрали в резервацию. Но те не восприняли гуманного к себе отношения, и в последнем мятеже полегли все до одного. До одной. На раненую Лэлли, перехватившую меч в левую, и прижавших ее к реке двалов опустился спасительный туман. Преимущество надо было использовать. Сначала она по звуку добила ослепших в тумане норников и потом уже начала искать путь к спасению.

Ее встретил Дункан. Надежда, что неведомая армия людей идет на помощь, вспыхнула и угасла. Последняя воительница древнего рода, увидев, как зарастает ее рана, тоже уверилась, что находится в царстве мертвых.

Поведал свою историю и Стас.

Получилось, что только Эва молчала. Любой вопрос о своей жизни она отклоняла ловко и непринужденно, переводя все в шутку или встречный вопрос.

Лишь однажды она сказала Стасу, не скрывая своей печали:

— Где-то есть целые миры! Там живет — или жило — столько людей. В городах-мегаполисах и замках-дворцах, селах-деревнях и сами по себе. Как жалко, что этого никогда не увидеть!

— А сколько людей жило в твоем мире? — спросил Стас, но Эва уже перебила его:

— Лэйла показала мне танец. Посмотри: тебе нравится?

И закружилась в танце, не смущаясь мелькающей наготы, доверчиво улыбаясь Стасу — и, конечно же, он забыл предмет разговора.

Случайно Стас открыл, что пиктограммы, которыми он привык пользоваться, в основном, видит только он сам. Другим открывалось что-то свое совсем на других плитках. Если двое видели один и тот же узор, то оба могли пройти дальше.

По-настоящему для всех был открыт доступ только в пять-шесть комнат. Собирались обычно в «тронном зале», как его назвала Лэлли — из-за высокого деревянного кресла, в котором обычно располагался Максвелл. Эва никак не могла найти путь в «библиотеку», почему-то пыталась просить за это у остальных прощения и иногда подолгу пропадала, видимо, прыгая сквозь туманные стены в поисках новых пиктограмм.

Лэлли частенько, хищно оскалившись, утаскивала Дункана с собой. Горец почему-то не возражал. Стасу снилось, что он нашел комнату, куда могли войти только он и Эва. Что снилось Эве, она никогда не рассказывала.

Однажды Стас рассказал остальным про сеть и гиперссылки.

— Интересная штука, — позавидовал Дункан. — Когда-то у меня был друг Норберт, любил возиться с цифрами, придумывал что-то похожее. Жаль, не успел ничего сделать — зарубили в тридцатом.

— Если каждую комнату представить страницей гипертекста, — продолжил Стас, — то можно попробовать набросать схему взаимосвязей. Каждому открыта только часть проходов, но если мы объединим наши знания, то наверняка найдутся и новые пиктограммы, и мы сможем расширить наше пространство.

— Это не наше пространство, — сухо возразил Максвелл. — Вы подходите с человеческими мерками к божественному творению. Вам даровали высшую жизнь, так не ковыряйте действительность. Поломаете что-нибудь!

— Я думаю, инопланетянам это понравится, — рассмеялся Дункан. — Валяй, Анастас, подними земную расу в их глазах! Раскурочь тут все, найди главный рубильник, тут-то мы с ними и поговорим!

— Писать нечем, — сказал Стас.

Через несколько дней, если считать дни от сна до сна, они обзавелись кремнем, трутом и огнивом, подожгли Стасовы сломанные лыжи, надышались вонючего дыма, но получили два десятка обугленных обломков, которыми можно было если не рисовать, то хотя бы делать наброски.

А добывать огонь их научил Хыш.

Дело было в обеденной комнате.

Сначала Стасу показалась, что перед ними скрючилась обезьяна из энциклопедии Брэма. Существо сидело на корточках, готовое к прыжку.

Дункан и Лэлли явно готовились к бою.

— Мир очагу, — прорычало существо. — Хыш пришел.

Максвелл забился в кресло. Лэлли неожиданно сделала шаг вперед и подняла в приветствии открытую ладонь.

— Мир путнику! Будь с нами.

Хыш поднялся на ноги, доказав, что владеет прямохождением, и закосолапил к столу. Костюм из шкур сидел по фигуре.

— Еда-мясо-буйвол — хочу! Делиться — да?

— Плохая охота, — развлекаясь, сказал Дункан. — Есть личинки. Жирные, крупные.

— Мясо — хочу! Личинки — буду! — объявил Хыш.

Внимательно оглядел остальных и протянул Максвеллу сверток.

— Огонь!

Когда суета улеглась, Хыша распросили, откуда он, подразумевая, что случилось с его миром.

— Лед до неба, — сказал неандерталец, запихивая за щеки белые шматки, которые с тех пор так и стали зваться личинками. — Земля кончаться, вода — злой рыба. Хыш лезть вверх. Другие лезть вниз. Рыба сыт. Хыш идти снег, снег. Буйвол нет, дерево-огонь нет, путь — терять!