Розовый костюм - Николь Келби

Когда Патрик и Кейт, заведя Маленького Майка домой, добрались, наконец, до «Мясной лавки Харриса», там стоял прямо-таки ледяной холод. Отопление со вчерашнего дня было выключено. Губы Патрика все еще пахли кленовым сиропом, когда он поцеловал Кейт. Но поцеловал он ее только один раз и сказал:

– Тебе нужно переодеться. У свинины особый запах, и ты потом просто так от него не избавишься. Наверняка еще придется принять ванну, а волосы ополоснуть лимонным соком.

Кейт оставалось лишь надеяться, что розовая шляпка не впитает этот противный запах. Шляпку и свое хорошее шерстяное пальто она отнесла наверх, в квартиру, и положила на кресло Пег – казалось, что там все это будет в безопасности.

Патрик, облачившись в белый халат, открыл дверь в холодильную комнату и деловито предложил:

– Как только переоденешься, можешь заняться колбасой. Я буду делать черную кровяную колбасу, и ты, если ничего не имеешь против вида крови, мне поможешь.

На самом деле Кейт как раз много чего «имела против вида крови» и, должно быть, сильно побледнела, потому что Патрик, взглянув на нее, заметил:

– Хотя, конечно, к этому нужно сперва немного привыкнуть.

Как только Кейт надела «мясницкую униформу», как называл Патрик это одеяние, ранее принадлежавшее Пег, она поняла, что с ее стороны было большой ошибкой предложить Патрику помощь. Халат оказался из дешевого нейлона и размера на два больше, чем нужно. Кейт подпоясала его мясницкой бечевкой, сознавая, что все это ей совершенно не подходит – ни халат, ни мерзкий запах свинины, ни ведра с кровью, – и вряд ли она когда-нибудь ко всему этому сумеет привыкнуть.

В холодильной комнате было еще холодней, чем в самом магазине, и царил полумрак. Собственно, над дверью горела только красная лампочка, отчего комната казалась похожей на сцену ада из уличного спектакля. От землистого запаха крови и гниения Кейт подташнивало. Она дернула за шнурок выключателя у себя над головой и зажгла верхний свет.

– Как ты что-то здесь видишь без света? – спросила она.

– Я на ощупь знаю, где что лежит, – сказал Патрик. – Мне вполне достаточно света от красной сигнальной лампочки. Зачем зря жечь электричество?

Голая лампочка под потолком покачивалась и действительно была слишком яркой; сперва свет даже немного ослепил Кейт, но вскоре глаза привыкли, и она увидела, что половина несчастной коровы по-прежнему висит на крюке, а длинные, обитые нержавейкой полки заполнены дюжинами бледных индюшачьих тушек, ощипанных и безголовых; тушки лежали в два ряда строго по размеру.

Патрик вручил Кейт ведро и сказал:

– Это жир со спины, он тебе понадобится. – Кусок жира был круглым, как гамбургер, и очень белым. – В магазине сейчас достаточно холодно, так что работать будем там. Там, кстати, и светлее. – Он выключил свет. – И электричество жечь не нужно.

Кейт посмотрела сквозь стеклянную витрину на улицу. Сейчас, в половине третьего, на Бродвее не было ни души. Телефонистки, правда, работали и по воскресеньям, но, возможно, у них как раз наступила пересменка. Во всяком случае, рядом с телефонной станцией не было ни души. Огромное здание выглядело как заброшенный улей.

– Готова? – спросил Патрик.

Нет, она не была готова. Все в этом мясном магазине имело свое место, и только ей, Кейт, здесь места не было. Она не знала даже, где ей встать.

– Вымой руки, потом надевай перчатки, – сказал Патрик. – Мой сперва очень горячей водой, а потом очень холодной, потому что если руки теплые, то от них на мясе остаются пятна.

Кейт никогда не думала, какой это сложный процесс – изготовление кровяной колбасы. На длинный стол Патрик поставил четырехлитровые ведерки, в которых лежали нарезанная кубиками свинина и спинное сало, а также несколько плошек со специями. Кейт сразу узнала только шалфей; все остальное было для нее загадкой.

– Все дело в правильной пропорции, – говорил между тем Патрик. – Положишь слишком много сала – колбаса будет слишком жирной. А не доложишь – получится жестковатой и грубоватой. Кроме того, она непременно должна быть достаточно соленой и сочной. Так что главное – научиться правильно составить пропорцию. Никакой особой премудрости тут нет. Просто практика, бесконечное повторение одного и того же.

Кейт не была уверена, что понимает, о чем говорит Патрик: то ли о жизни мясника, то ли о колбасе; однако она совершенно точно знала, что такая колбаса ей никогда особенно не нравилась. А уж после четырех часов возни с ее приготовлением стала нравиться и того меньше.

К половине восьмого оба вконец измотались, и Кейт минут двадцать отмокала в горячей ванне, чтобы избавиться от гнусного запаха свинины, которым буквально пропиталась ее кожа. Но и после ванны она все равно чувствовала этот запах. Сельский запах хлева.

– Ничего, через пару часов запах окончательно выветрится, – утешил ее Патрик и предложил надеть его старую рубашку из синей фланели, пока она не перестанет чувствовать «свинячий аромат». Он два раза подвернул на рубахе рукава, но они все равно были Кейт длинны, да и сама рубаха доходила ей до колен.

Оказывается, пока Кейт отмокала в ванне, Патрик вымылся в магазине, поливая себя холодной водой прямо из шланга.

– Ничего не имею против холодной воды, – сказал он испуганной этим сообщением Кейт. Кроме того, Патрик успел подогреть консервированный томатный суп, разлил его в кофейные кружки и подал с хрустящим соленым печеньем. – Я бы еще с удовольствием поджарил отбивные, но, знаешь, после возни с колбасой мне всегда требуется некоторое время, чтобы снова захотелось есть.

Кейт отлично его понимала. Ей даже слышать слово «колбаса» было противно.

В квартире было очень холодно.

– Я прожил в Штатах уже двенадцать лет, но по-прежнему очень неохотно плачу за отопление, – признался Патрик и протянул Кейт свитер своей матери. – Это ее любимый свитер, – сказал он.

Свитер был довольно старый, сильно потертый. И пахло от него каким-то отбеливающим средством, но все равно запах был лучше того, которым пропиталась почти вся остальная одежда Пег: странной смесью аромата ее любимых фиалковых духов и пыли. Ее одеждой был забит целый шкаф, и висела она точно в том же порядке, в каком ее оставила хозяйка.

– Для чего ты все это хранишь? – спросила Кейт.

– Я и сам толком не знаю, – ответил он.

Просто он очень по ней скучал. Как и Кейт.

Томатный суп какой-то неведомой фирмы, Кейт даже названия такого никогда не слышала, оказался практически несъедобным. И вкус у него был совершенно не томатный. Жуткая дрянь. И все же она быстренько его съела и осталась по-прежнему голодной, прямо-таки чудовищно голодной. Но сочла, что обидела бы Патрика, спросив, нет ли в доме какой-то другой еды. А попросту встать и самостоятельно порыться в буфете и холодильнике она не могла себе позволить. Это была не ее кухня и не ее кладовка. Пусть Пег умерла, но все это было только ее и всегда будет принадлежать ей.

Патрик как-то уж очень притих. Впрочем, и сама Кейт в основном помалкивала. Существуют разные виды молчания. Это молчание, например, было наполнено словами, которые никак не могли быть произнесены вслух.

В конце концов они не выдержали и включили телевизор.

– Хочешь стакан воды? – спросил Патрик.

– Да. Спасибо.

Кейт казалось, что они снова стали чужими друг другу.

Впрочем, скромности ей явно не хватало. Одетая в рубашку Патрика и свитер его матери, Кейт чувствовала себя очень неуютно, сидя рядом с Патриком в пустой квартире и глядя на экран телевизора. Хотя пьеса «Мои три сына» была очень симпатичная. Патрик сразу включил именно ее. У вдовца было три сына, очень милых, разного возраста и очень похожих на шотландцев. Впрочем, у них и имена были соответствующие: Фред Макмарри и тому подобные; но вслух их национальность никто не обозначал.

– Зато у них красивые волосы.

И как только Кейт это сказала, она тут же стащила с себя свитер Пег. Она уже и говорить начинает как Пег! Бормочет всякую чушь, глядя на экран! «Красивые волосы», надо же! Неужели с ее языка могло сорваться такое? Хотя ведь это чистая правда: волосы у Макмарри и впрямь лежали на редкость красиво, хоть и были весьма шаловливо растрепаны.

Патрик, казалось, настолько углубился в собственные мысли, что, пожалуй, и не видел, что происходит на экране; он сидел перед телевизором, и голубые отблески играли на его лице, высвечивая яркие, но усталые глаза.

Кейт точно не знала, когда именно ее сморил сон, но, когда она проснулась, ей показалось, что уже глубокая ночь. И в окнах телефонной станции не горел свет, как обычно.

– Наш телеканал завершает свои передачи…

Экран телевизора померк, и комната наполнилась пронзительным, как у свиньи, электронным визгом. Кейт поспешила выключить телевизор. Свиней с нее пока хватит. Все еще очень сонная, она не сразу сообразила, где находится, и громко спросила: