Неизвестные Стругацкие. От «Отеля...» до «За миллиард лет...»:черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

Когда Комов предлагает Вандерхузе провести дополнительное обследование погибшего корабля вдвоем, Вандерхузе, кроме сообщения, что комиссия должна состоять как минимум из трех человек, добавляет: «…я сейчас не могу оставить Дика», и во время обсуждения проблемы с Комовым обещает: «Ничего, к завтрашнему утру я поставлю Дика на ноги, мы отправимся туда все втроем и проведем там столько времени, сколько понадобится для самого подробного отчета…» Об отчете Комов замечает: «В конце концов, все равно это материал для Исторического отдела…»

Крики умирающей женщины, которые воспроизводит Малыш еще до своего знакомства с прилетевшей экспедицией, в первом варианте отличались от окончательных. Если в окончательном варианте было: «Шура… — простонал совсем рядом хриплый женский голос — Где ты, Шура… Больно… <…> Что случилось? Где ты? Я ничего не вижу, Шура… — хрипела женщина, корчась от невыносимой боли. — Здесь кто-то есть… Да отзовись и Шура! Больно как! Помоги мне, я ничего не вижу…», то вначале это звучало так: «Спасите его, — простонал где-то совсем ряд хриплый женский голос. <…> Спасите его! Все что угодно, только спасите его! — хрипела женщина, корчась от невыносим боли. — Спасите! Он хороший, он добрый! Вы не пожалеете!»

Засыпая после трудного дня, наполненного слуховыми галлюцинациями и известием о гибели корабля, Стась первоначально не размышляет о совпадении («голос умирающей женщины моем бреду и умершая женщина в разбитом звездолете…» а предполагает: «А что, если завтра напроситься с ними на осмотр корабля? Занятие, конечно, малорадостное, но уж по крайней мере с людьми…» И описание утра на следующий день тоже отличалось от окончательного варианта: «Однако напроситься мне так и не пришлось. Просто случая не предоставилось. Утром как всегда, встал на полчаса раньше остальных, сбегал на кухню посмотреть, как там с завтраком, сбегал в рубку посмотреть, там мои ребятишки, а потом выскочил наружу делать зарядку, Солнце еще не поднялось над горами, но было уже совершенно светло и очень холодно. Ноздри слипались, ресницы смерзал я изо всех сил размахивал руками, приседал и вообще спешил поскорее отделаться и вернуться в корабль. И тут я заметил Тендера. Это меня удивило: обычно Тендер по утрам выходил из своей каюты последним, прямо к завтраку».

Описание второго рабочего дня Стася тоже отличаете окончательного варианта:

Я следил за работой своих ребятишек, читал, принимал радиограммы, беседовал с Вадиком и с Ниной (было утешительно обнаружить, что у Вадика тоже вовсю играет музыка), я за уборку помещений, я составил роскошное меню с расчетом на необходимость подкрепления духовных сил, я даже рискнул вздремнуть, потому что как-никак поднимался ночью три раза поглядеть, как спит Дик, но главным образом из опасения, как бы роботы не выкинули какой-нибудь новый курбет. И все это в громе, в звоне, в завывании флейт и в мяуканье нэкофонов. В общем, я старательно, безжалостно и с пользою для себя и окружающих убивал время. И все это убиваемое время меня неотступно грызла терзающая мысль: откуда Тендер узнал то, что я ему не рассказывал, и что он в связи с этим намерен предпринять. Тендер ставил меня в тупик. Теперь-то я понимал, что необычайно раздерганное его состояние за завтраком объясняется совсем иными причинами, чем нервность Дика. Конечно, копаться в склепах — занятие тяжелое, но ведь еще вчера вечером Тендер так хладнокровно предлагал Вандерхузе немедленно, прямо ночью заняться экспертизой погибшего корабля. Нет, дело здесь было не в корабле. Эти его недоумения, возникшие после осмотра стройплощадки, этот разговор о шизоидах, эта странная интерлюдия в дверях кают-компании — совершенно ясно было, что Тендер каким-то образом узнал о моем позоре… Елки-палки, ведь он предложил мне лететь с ними, он явно опасался оставить меня здесь одного! Неужели все-таки это так заметно? Но ведь вот Вандерхузе ничего не заметил… Впрочем, Вандерхузе, наверное, просто был очень занят Диком.

Разговор Стася с Диком после возвращения комиссии, обследовавшей погибший корабль, в общих чертах повторяет окончательный вариант, но некоторые мелочи в черновике любопытны. Дик называет мир этой планеты не «выморочным миром», как Майка, а: «Проклятая и гнусная планета. Кастрированный мир», о безопасности на этой планете говорит: «Вот мы здесь четвертый день, и четвертый день я удивляюсь, как можно было все это затеять? <…> Биологически пассивная? Да! Но почему она такая? Двадцать гипотез существует по этому поводу, но я-то знаю, что годится только одна. Была здесь жизнь когда-то, настоящая, большая, богатая, а потом вспыхнула звезда, и в один миг все кончилось». Об организаторах проекта: «…зря я так резко об организаторах проекта. По сути-то дела они правы, то есть если подходить чисто реалистически, прагматически, что ли…» Есть в разговоре и мнения о Вандерхузе и Тендере:

— Тендеру, по-моему, здесь тоже не по себе, — заметил я по возможности небрежно.

— Тендеру? — Дик усмехнулся. — Ну уж нет. Тендер как раз типичный человек без чутья… то есть без того чутья, о котором я говорю.

Да, подумал я, всякого другого чутья у него предостаточно.

— За Тендера и Вандерхузе не беспокойся, — продолжал Дик с горечью. — Тендер живет только своими идеями, а Вандерхузе беспокоится только о нас. Он ведь ни о себе, ни о планете не думает. Вандерхузе я как раз хорошо знаю, не впервые с ним работаю.

Предложение Вандерхузе прочесть Стасю экспертное заключение о гибели корабля вызывает отказ. Причем в рукописи Стае, думает: «…да и, в конце концов, толку от того, что я прочту заключение, было бы не слишком много…» — и продолжение раз говора: «В крайнем случае, сказал я, Дик потом изложит мне все своими словами. Ладно, сказал Вандерхузе, все равно сейчас пор обедать. Прислать тебе обед? Я сказал, что скоро кончу и чтоб, начинали без меня».

Майка при обсуждении высказывает недоумение такими словами: «Я другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, человек умирает…» Дик же при этом говорит: «, вот другого не понимаю. Почему он стер бортжурнал? Ведь был же удар, у него все кости сломались, он умирает. И последние силы тратит на то, чтобы стереть бортжурнал».

О кибере, превращенном в шьющее устройство, Вандерхузе говорит Стасю: «У кого-то из них, видимо, у женщины, было несколько необычное хобби». В рукописи он добавляет: «…необычное, конечно, для космолетчика, а не вообще…»

Обсуждение отчета о погибшем корабле и решение, что делать с останками, вызывает у Стася такие мысли: «Как-то все это происходило слишком по-деловому, слишком бюрократически. Такие вопросы голосованием не решаются». Майка же об этом говорит: «…должно же быть какое-то уважение к погибшим… минута молчания какая-то…»

После, когда Стась и Дик остаются одни, они разговаривают:

— Просто Тендер старается поскорее от всего этого отделаться и вернуться к своей ксенопсихологии…

Дик, прищурившись, взглянул на меня.

— Ты так думаешь? — спросил он.

— Ну да, — сказал я. — Вот завтра со мной или с тобой что-нибудь случится, он точно так же закрутит машину и прежде всего начнет хлопотать, чтобы прислали нового квартирьера или нового кибертехника.

— Это вполне возможно, — произнес Дик, усмехаясь. — Но я-то не об этом.

— А о чем?

— А я о том, что если бы Тендер действительно хотел от всего этого поскорее отделаться и заняться своей ксенопсихологией, он бы не стал сам заниматься… ну, останками и консервацией архива. Он бы тебя послал на это или меня.

Некоторое время мы молчали. Я переваривал сказанное Диком.

— Ну, — сказал я, — это ты тоже… не то. Посылать на такое дело тебя или меня даже Тендеру, наверное, в голову бы не пришло…

— Неважно, — отмахнулся Дик. — Мог бы попросить Вандерхузе. Не в этом дело. Я только хочу сказать, что у Тендера что-то на уме. И Вандерхузе это понимает, только не знает, как Тендера зацепить… А может быть, считает, что это неважно.

— А может быть, это в самом деле неважно, — пробормотал я неуверенно.

— Да я и не говорю, что это важно, — возразил Дик с досадой. — Мне просто не нравится, что Тендер так себя ведет в этом деле. Не понимаю я его. И вообще он мне не нравится! — сказал, почти выкрикнул Дик, стукнув кулаком по столу. — Мне о нем все уши прожужжали, а я теперь хожу и считаю дни, сколько мне с ним работать осталось… В жизни больше никогда с ним работать не буду!

Вспоминая развлечения на базе в ожидании формировки («Вадим, скажем, ни с того ни с сего орал на всю столовую: «Капитан! Принимаю решение сбросить хвостовую часть и уходить в подпространство!» — на что какой-нибудь другой остряк немедленно откликался: «Ваше решение одобряю, капитан! Не забудьте головную часть, капитан!» — и так далее»), Стась вспоминает еще и такие фразы: «У меня заклинило органику бортового поворота!», «Уходя в подпространство, не забудьте погасить свет!» — и поясняет: «Конечно, не бог весть какие шуточки, каменный век, я бы сказал, но нам тогда здорово надоело ожидать назначения, да и всем ребятам тоже, так что к нам относились снисходительно. Но мне бы и в голову не пришло, что Вандерхузе способен заниматься чем-либо подобным». Это Стась думает по поводу услышанного разговора Вандерхузе и Дика, который на самом деле имитирует Малыш. И позже, когда Стась приходит к Дику, разговор их в рукописи более длительный: