Откровения знаменитостей - Наталья Дардыкина

— А эти далекие наши соотечественники как-то влияли на пересмотр ценностей?

— Представь монотонный звук дождя. Индийский муссон целый месяц изводит душу, и в одиночестве возникают какие-то видения. Ночь. Дождик льет, льет, и под этот шепот и шорох вдруг появляется сначала махатма — учитель. Потом она, Елена. Чую — немножко сдвигаюсь рассудком. Идет, слегка покачиваясь, в балахоне типа большого широкого дождевика.

— Ты, наверно, впадал в сон?

— Все всплывало в полусне. Но вдруг меня осенило — у нас с этой просторной женщиной завязываются какие-то отношения — ин-фер-нальные. Ее огромные синие глаза, безумно красивые, прямо надо мной. Смотрят на меня из ночи, как две сияющие звезды… Преодолев наваждение, я вдруг осознал — если начну писать о ней в дождливой Индии, меня просто увезут в тамошнюю психушку. И я отложил свой роман о великой женщине XIX века до Москвы…

— Были какие-то свидетели твоих «общений» с гостями из прошлого?

— Появился однажды жук и присел вблизи. Три часа я чирикал авторучкой, а он все сидел. Пять часов прошло, а он застыл. Но стоило мне подумать: «Да куда же ему деться, если дождик не перестает?» — он вдруг пропал. Исчез. Испарился. Подумалось мне тогда: а чего же она, талантливейшая женщина с синими глазами, сидела в Индии? Ведь тогда не было никаких прививок, а вокруг всякие заразные болезни. Сколько там кладбищ с европейцами! Сидела бы себе в России или в Европе госпожа Блаватская. Нет! Не терпелось ей уехать в любимую Индию. Моя любовь к Индии соединилась с этой великой русской женщиной.

— Елена действительно возбуждала в мужчинах страсть?

— Убежден! Есть женщины, для которых возраст ничего не значит. Мне рассказывал Рене Герра про Одоевцеву. Она признавалась: «Любого мужика соблазню, если захочу». И когда она его однажды поцеловала, огненный француз понял: русская женщина это сделать может.

— Саша, ты часто бываешь в окружении тоненьких, изящных индианок. В их маслиновых глазах — сама нежность и тайна. Испытывал соблазн?

— Соблазна в Москве достаточно. Индианками могу только восхищаться. Индия для меня все же отдохновение от трудов моих. Но однажды что-то со мной произошло. Заброшенная деревня километрах в семидесяти от Наггара, где жили Рерихи. Еду я туда вместе с Наташей Великодной из программы «Среда» на НТВ снимать сюжет в деревне.

Приглашают нас в дом, на второй этаж, где пылает очаг. Сидим у огня, дым через трубу в потолке уходит наружу. Появляется молодая женщина с ребенком. Мадонна! Нас три мужика: режиссер, оператор и я. Мы рты разинули от изумления. Ей лет семнадцать. Она кормит грудью ребенка. И глаза у нее такие синие, как у Блаватской. Очевидно, сказалось влияние древних греков. И возник у меня тоже старинный и смешной порыв: надо ее украсть. И она словно поняла это мое озорство, и между нами, мне показалось, пробежал ток. Ее муж выглядел нескладным, каким-то корявым стариком.

И вот эта юная красавица по-крестьянски непосредственно показала мне окрестности, а потом еще и коровник, овчарню. Шла она босиком, ее ноги были изящны, словно она сошла на эту гористую местность из другого измерения. И мне показалось чушью увидеть себя в роли похитителя красавицы. Далеко бы я не ушел — сбросили бы меня в пропасть головой вниз. Горцы — это все же горцы. Вот там, в горах, я понял: есть мир, куда нельзя входить. Им можно только наслаждаться, не сливаясь с ним. Иначе он тебя уничтожит, как в «Тамани» Лермонтова.

— Слава Всевышнему, в тебе в самый ответственный момент побеждает библейская заповедь — не преступи. В рассказе о гималайской юной матери я почувствовала бережную интонацию не только философа, но и поэта.

— Могу признаться, в моих чувствах к этой молодой особе не было никакой пошлости. Когда мы шли с ней по опасным тропинкам среди заснеженных гор, мне хотелось верить, что я тоже принадлежу этим горам. Такого ощущения у меня больше никогда не было.

— Саша, гималайские маршруты опасны, особенно зимой. Но ты вновь и вновь отправляешься в Гималаи.

— Настолько привык к Гималаям, что часто ловлю себя на мысли: если не приеду туда хоть раз в году, то истомлюсь. Словно я сел на наркотик, брежу горами. Хочется оказаться рядом с небом, тянет постоять на краю пропасти, пройти по тропинкам Рерихов в Наггаре. Там, вблизи их дома, почувствовал духовное родство с этой семьей.

— В Риге я видела фрагменты телефильма по твоему сценарию, снятого в Гималаях. Впечатляет. Чему ты поразился во время съемок?

— Солнечным днем снимали кусочек совершенно безлюдной гималайской земли. Начинает танцевать девочка Юлия, москвичка, в одежде индианки. Звучит мелодия этих мест. И вдруг откуда-то, словно из самой земли, появились люди, множество любопытных. Их собрала мелодия, танец. И в кадре у нас не массовка, а реальное бытие народа. Такой вот гиперреализм. Люди искренне испытывали интерес и удовольствие. А как только закончился танец, они тут же исчезли, растворились в горах. И установилось надолго безмолвие.

— Да, Сенкевич, Индия вливает в тебя и в твою поэзию омолаживающую кровь. В твоих стихах нет пейзажных зарисовок. Там своя страсть и философия.

— Образный замес моих стихов восходит непосредственно к Индии, к индусской традиции.

— Не тешишь себя надеждой стать махатмой, учителем?

— Искушение имеется, но я его преодолеваю. Любой поэт честолюбив. Ему дорого поклонение публики, но я стараюсь эту гордыню усмирить.

— Скажи, психоаналитик победил в тебе чувственника?

— Не люблю этого слова! Я живой человек, но в щелочки не заглядываю на голеньких девочек. Могу любоваться великой живописью с обнаженными. Но не терплю порнуху.

— Поэт ты влюбчивый. И все-таки тоже прошел через множество увлечений.

— Пощади, Наташа! Сейчас я больше эстетически воспринимаю новых спутниц. Знаешь почему? Начитался о судьбах шахов и султанов. Ничего хорошего!

— Но у тебя есть восторженное восклицание о том, что быть бы тебе ханом — «сидеть в шатре, брать женщин, пить кумыс…»

— Дальше-то у меня побеждает иное желание: «И медленно, как ветер над барханом, песок времен передвигала б мысль». Когда был молодым, несдержанным скакуном, мне нравились только восточные женщины. Белых просто не воспринимал. Первой моей женой стала кореянка. И моими возлюбленными были казашка, туркменка, узбечка, таджичка. Мною владел протест против национального снобизма. Меня захватила совершенно шизофреническая идея — иметь детей от всех наций. Один мой друг эту идея реализовал, и не скрывает этого.