Пути и средства - Мария Синягина

– А дальше? – спросила Саша.

– Я отправился за девчонками на камералку, но рубля там уже не было.

– То есть с вечера пятницы до вечера субботы монета находилась на камералке, – уточнил Павел. – За это время ее мог взять кто угодно.

– Получается, что каждый мог взять с камералки артефакт, но, с другой стороны, никто и не знал, что монета лежит именно там. И кто же это был?

Тимур пристально всматривался в лица сидевших перед ним людей. Он пытался прочитать, уловить ту эмоцию, которая выдаст вора. И ничего не видел.

Все молчали. Василиса испуганно оглядывалась по сторонам, Ваня умоляющим взглядом глядел на Василису, Виталик по-прежнему хмурился, а Катя не мигая смотрела на Тимура.

Саша сказала:

– Тут еще Насти с Мишей нет.

– Ладно, – Тимур тяжело махнул рукой. – Все это бесполезно.

– Что вы будете дальше делать? – Катя подошла к нему, когда все уже почти разошлись.

– Я найду вора, – просто сказал Тимур. – И, кажется, я даже знаю как.

27

Заснуть в эту ночь Виктории так и не удалось. В вагоне стояла сонная тишина, ее немногочисленные попутчики еле слышно посапывали на своих полках. Поезд мерно постукивал колесами. Звезды вяло подмигивали с высоты.

Но время шло и постепенно на востоке небо начинало светлеть, звезды таяли, теряясь в рассветном зареве. А Вика все таращила бессонные глаза, думала и вздыхала под звуки музыки, льющейся из наушников.

Снова поезд. И близнецы рельсы куда-то ведут.

Снова поезд. Я полагаю опять не заснуть.

Снова поезд. Вчера был на север, сегодня – на юг.

Снова поезд. Замкнутый круг.3

На Белорусском вокзале девушку встречала Надежда. Она позвонила под утро и предложила приехать.

– Мне надо развеяться, спать не могу совсем. А так хоть рюкзак у тебя заберу, чтобы тебе на работу его не тащить. Заодно и парой слов перекинемся.

– Хорошая идея, – устало проговорила Вика.

– Выглядишь не очень, плохо спала в поезде?

– Вообще не спала, – призналась Вика, – не знаю, как работать сегодня буду. У тебя, кстати, тоже видок не фонтан.

Надежда сегодня была бледнее, чем обычно. Во взгляде – волнение и тревога, а под глазами – глубокие черные тени.

– Леня внес предоплату, в пятницу на следующей неделе операция, – казала Надя. – Вик, он пьет по-черному и совсем ничего не ест. Ощущение, что ничего вокруг, кроме бутылки, не видит. Как еще мое имя вспоминает, не знаю. Я так устала, не могу больше с ним рядом находиться.

Девушки прошли по перрону и, через арку вышли в город. Вика сняла рюкзак с плеч, чтобы не задевать им спешащих куда-то людей.

– Не знаю, что сказать. Ему, наверное, очень тяжело, – ответила Вика.

– Мне тоже трудно, но я держу себя в руках. Ради дочери.

Вечером после работы Виктория еле доехала до дома. В квартире было пусто – Дмитрий Владимирович уже уехал. Она набрала номер отца, не дозвонилась и отключила мобильный. Потом без сил прямо в одежде плюхнулась на диван и проспала до самого утра. Следующие дни прошли как в тумане. Из разговора с отцом она узнала, что маме будут делать операцию в тот же день, что и Серафиме. Дмитрий Владимирович уверял ее, что прогнозы врачей весьма оптимистичные, что мама в хорошем настроении и хочет вернуться домой.

– Почему она сама мне не звонит, пап? – иногда спрашивала Виктория.

– Ты разве не понимаешь, ребенок? Она боится тебя расстроить или напугать.

На это Виктория не знала, что ответить, возможно, потому что уже была и расстроена, и напугана.

Вика стала беспокойнее спать. Мысли о Тимуре отступили на задний план. Он пытался звонить, но Виктория не брала трубку. Он писал сообщения, она их не открывала. Тимур один раз даже приехал к ней домой – Вика видела его машину из окна. Дверь ему она не открыла.

В пятницу с раннего утра Виктория, Надежда и Леонид устроились на неудобном диванчике в больничном коридоре. В реанимацию ни Надежду, ни Леонида, конечно, не пустили.

– Дочь увидите, когда закончим, – отрезал врач, – не волнуйтесь и меня не дергайте, мне еще оперировать!

Надежда судорожно сжимала Викину руку, покачиваясь из стороны в сторону. Леонид отсел от девушек на соседнюю кушетку и молча смотрел в одну точку. Если бы от него не пахло застарелым перегаром и крепким табаком, Платонова можно было бы принять за мраморную статую. Вика старалась не думать, что в это же самое время операцию делают и ее маме. Когда тишина сделалась болезненно-острой, и молчать не было сил, она пошевелила рукой, ослабляя крепкий захват держащей ее руки, и сказала:

– Надя, она поправится. Все будет хорошо, слышишь?

Женщина кивнула, глядя куда-то в одну точку. По ее щекам медленно скатились две крупные слезы. И вдруг она заговорила.

– Ты знаешь, я раньше постоянно жаловалась, что с Серафимой у меня связаны руки. Я злилась, что у меня не хватает времени ни на себя, ни на мужа, ни на подруг. Она же меня постоянно дергала, я не могла ни в туалет спокойно сходить, ни поесть. Теперь у меня времени вагон. Что хочешь, то и делай – убирайся или готовь, гуляй или сиди дома. Хочешь на маникюр, хочешь в парикмахерскую или с подругами встречайся. Сейчас я могу даже телевизор посмотреть. И если я включу новости, то смогу услышать все, что скажет диктор. Но, парадокс в том, что я этого уже не хочу. Пусть только моя дочь вернется ко мне живой и здоровой, пусть она дергает меня постоянно и не дает ничего делать. Только б она жила.

– Надя, – Вика обняла Надежду за плечи, – она поправится, вот увидишь.

– Если бы ты знала, как мне страшно сейчас. Какая она проснется? Узнает меня? И проснется вообще?

Леонид резко вскочил, так что женщины, сидевшие на соседнем диване, вздрогнули и подошел к ним вплотную. Вике показалось, что он сейчас либо заорет на Надежду, либо ударит ее. Но он плюхнулся на пол с глухим стуком, обнял жену и заплакал, уткнувшись в ее колени.

Вике никогда не приходилось наблюдать ничего подобного, она растерялась и не знала, как себя вести. Мужчина плакал глухо и бессильно. Он не всхлипывал, но и не сдерживал себя, шумно и часто выдыхая и что-то наговаривая Надиным коленям. Судя по лицу Надежды, она тоже не ожидала от