Перст судьбы - Елизавета Дворецкая

К Ладоге подошли на второй день, еще до сумерек. С пригорка отчетливо виднелись вдоль Волхова столбом стоящие дымы, тянущиеся из окошек. Земляные избы завалило снегом почти по крыши, и иные из них только по дымовому столбу удалось бы различить среди сугробов. От одной к другой в снегу пролегали тропинки.

В ожидании вечера «стая» устроилась в заброшенной избе за мысом, на котором в прежние времена стоял Любошинский городок. Заснеженный белый Волхов со следами санных полозьев лежал между ним и жильем, как граница Того и Этого Света.

Глава 8

Самый короткий день в году тянулся так долго, что Велемила уже не чаяла дождаться его конца. Несколько раз она выходила из дома, поднималась на мыс и смотрела через Волхов на восток, туда, откуда должны были прийти «волки». Она дрожала, обхватив себя за плечи, не столько от холода, сколько от волнения. Уже в третий раз ей предстояло «ходить с волками», и каждый раз ее трясло в ожидании обряда. Мать говорит, что так и должно быть. Что трясет от близости духов, от предчувствия Того света, который в эти дни и ночи подходит совсем близко, так, что оба берега бытия почти сливаются. И ее в свое время так трясло, и Яромилу, и даже бабку Радушу — а уж она была знатная ведунья.

И все же сегодня было что-то не так. Она ждала не просто «волков». Ее колотило от мысли, что сегодня она, наверное, его увидит. Наверное… Жив ли он вообще? Полтора месяца в зимнем лесу — не шутка, это не круги водить под березой. Недаром же парням, кто одну зиму в «волках» отходил, уже жениться можно — значит, добытчик и взрослый муж! Стеня парень сильный и смышленый, но все же он тут чужой — и среди людей, и среди нелюдей найдутся такие, кто пожелает ему зла…

Все дни первозимья походили один на другой. С утра — уход за скотиной, как стемнеет — павечерницы. В последние пару лет, с тех пор как Велемила стала баяльницей, ладожские девушки обосновались в брошенной избе вдовы Родоумихи и в зимние ранние вечера со всех сторон спешили туда по снегу, неся с собой куделю — у кого побольше, у кого поменьше, а у девчонок, младших сестер, которых старшие тащили за собой за руки по узким тропинкам, — совсем маленькие. Собирались девчонки и девушки от шести лет, кому пора начинать учиться рукоделию, до шестнадцати — кому замуж идти.

Когда-то и ее, шестилетнюю Велеську, закутанную матерью в кожухи и платки, Яромила и Дивляна так же таскали за собой на павечерницы, держа за обе руки и хохоча. Они тогда дразнили ее «куделью», потому что она очень напоминала комок взбитого и подготовленного к прядению волокна.

— Говори: Макошь-матушка, научи меня прясть, и ткать, и узоры брать! — наставляли они ее, а потом показывали, как надо взбивать расчесанный и теребленый лен, раскатывать на столе, взбрызгивать водой и сворачивать в куделю, катать, смочив с боков, заправлять концы и подсушивать.

Она росла, росли и ее кудели, стоящие рядком на лавке. Яромила была отличной пряхой, Дивляна тоже была ловка и нить делала тонкую, но часто отвлекалась на болтовню и за старшей сестрой не поспевала. Но и само искусство поначалу казалось Велеське непостижимым — пальцы не слушались, нить выходила кривая и толстая, неровная, в тонких местах рвалась. А Яромила прядет, будто поет — левой рукой вытягивает волокно из кудели, правой крутит веретено, накинув нитку петелькой, скручивает, постепенно отводя руку сколько можно достать, потом сматывает готовую нить на пальцы и навивает на веретено. Хорошая пряха даже по звуку, не глядя, могла определить, хорош ли лен в кудели, много ли в нем кострики осталось — она трещит, когда прядется, а чистый лен только шелестит.

Самая первая выпряденная Велемилой нитка — коротенькая и толстая, «червячок», как говорят, и теперь хранится у Милорады в чуровом куту. Это лучший оберег невесты, уходящей из родительского дома.

А хорошо или плохо умеешь прясть, ведь не скроешь. Когда одна на донце[34] сидишь, то от скучной однообразной работы, да в полутьме при лучине, глаза сами собой закрываются, начинаешь носом клевать… Поэтому пряхи собираются вместе — разговоры и песни сон отгоняют, и на людях лентяйкой или неумехой показаться стыдно, вот и стараются, у кого пряжи будет больше и лучше. Никто не хочет остаться «жабой» — неткахой-непряхой, которую замуж не возьмут.

Постепенно и Велеська перестала «водить червячков», теперь и у нее нить бежит тонкая и ровная, легко перемещаясь с одной стороны кудели на другую. И нет уже на павечерницах старших сестер. У Яромилы сынок Огник, она уже не дева, а Дивляну и вовсе увезли за тридевять земель. И теперь сама Велемила, когда все девки соберутся, кланяется деревянной резной Макоши возле печи и говорит за всех:

— Макошь-матушка, научи меня прясть, и ткать, и узоры брать!

В девичьей избе тоже были свои обычаи и порядки. Прялочный копыл назывался «конем», кудель — «бородой», веретено — «ровненьким», нитка — «долгенькой». Это был особый девичий язык, передаваемый от старшей сестры к младшей; особые слова, «прядильные» песни и игры, в которые играют без парней, делали избу-беседу неким особым местом, святилищем, где не просто прядутся нити, а создаются судьбы грядущего года. Иногда «небесные пряхи» ссорились, не поделив что-то во время игры или выясняя, кто сегодня «осталась жабой», и тогда баяльница, взяв виновную за косу, железной рукой растаскивала ссорящихся по разным углам. Если совсем выгонит — беда: непряху замуж не берут, пропадай как знаешь или ступай в «поигралицы»[35] при гостином дворе.

И все же скучно: вечер тянется еле-еле, ровный и бесконечный, словно нитка из кудели. Даже говорить особо не о чем: парней и мужиков в Ладоге почти нет, повидаться не с кем, ничего не случается. «И слава Макоши!» — как говорит мать, если кто-то жалуется на скуку. Да уж! От худого убереги чур, а хорошего что может случиться зимой, когда весь мир завален снегами, так что девке или бабе и не пройти, кроме как по натоптанной тропинке — до хлева, до нужного чулана, до соседней избы, до беседы в самый дальний край! И то под подол задувает… Осенние свадьбы сыграны, женихи и молодые мужья в лесу за куницами гоняются, а длиннокосые «куницы» прядут себе на приданое и то поют, то рассказывают разные байки, то болтают о своих ушедших в лес ясных соколах, серых волках. Мигают лучины, и только солнечные знаки на лопасках прялок напоминают о солнце, укатившемся с неба в темное Кощное.

Но чем короче становился день, чем более приближался Корочун, тем сильнее замечалось оживление. Снова стали на павечерницах вспоминать, как оно было в прошлую зиму, хихикать, обмениваться намеками и попреками, непонятными для непосвященных, а молоденьких девчонок, для кого эта зима первая в девичьей «стае», строго наставлять: смотри, не выходи в Корочун из дома! Которая «волкам» в лапы попала — после не пеняй!