Воспоминания об Илье Эренбурге - Илья Эренбург
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И всюду, в этих пестрых толпах делегатов со всех концов мира, в этих дневных и ночных заседаниях, в беседах с новыми, вступающими в движение людьми, среди ветеранов борьбы за мир, на демонстрациях, на митингах, на пресс-конференциях — всюду вы увидите полного энергии, неутомимого человека с усталым лицом и живыми глазами — увидите Илью Григорьевича Эренбурга. Прекрасно зная обстановку, следя за враждебными выпадами, ободряя сторонников мира, рядом с Александром Фадеевым, он исполняет свои ответственные обязанности вице-президента Всемирного Совета Мира.
Первые конгрессы полны особого величия и особой драматичности. Второй Всемирный конгресс должен был состояться в Шеффилде, в Англии. Эттли, возглавлявший лейбористское правительство, гордо заявил: "Англия свободная страна. Никто не будет мешать тому, чтобы конгресс сторонников мира состоялся в Шеффилде". А когда он увидел, с каким энтузиазмом англичане принимают первые прибывшие делегации, он сократил наполовину визы для делегатов, потом отменил специальные авиационные рейсы для перевозки делегатов на конгресс. И наконец, английское правительство выслало обратно прибывшего в Дувр славного борца за мир, мирового ученого Фредерика Жолио-Кюри.
Но конгресс состоялся в Варшаве, имел огромное значение в истории движения, потому что положил основание созданию Всемирного Совета Мира. Я видел Эренбурга на трибуне конгресса, до этого слышал, как он сказал про английских правителей, узнав о том, как они не пустили делегатов в Англию: "Рано или поздно они поймут, что им никто не простит этого".
И по иронии судьбы, через несколько лет после съезда, Эттли прилетел с лейбористской делегацией в Москву. Потерпев крах в своей политике, он, как простой член делегации, попал в Советский Комитет защиты мира и тут встретил Эренбурга. В ходе беседы Эренбург с большой иронией напомнил ему о Шеффилде и его отношении к сторонникам мира в те дни. Он сказал ему о том, что время справедливее людей, оно восстанавливает правду, которую он видит хотя бы в том, что, не пущенная в Англию, она привела Эттли в Москву в Комитет защиты мира, сторонников которого он не хотел пустить в Шеффилд.
Попытка пошутить в ответ у Эттли не вышла. Она была неубедительной, как и его политика.
Но все эти постоянные занятия делами мира требовали от Эренбурга много времени, много труда. Постоянно в поездках, перелетая из страны в страну, участвуя с утра до вечера в совещаниях по самым разнообразным проблемам, он встречался со множеством самых удивительных людей. В дни конгрессов и конференций участники их исчислялись тысячами. И каждый хотел активно участвовать, то есть хотел если не выступать на трибуне, то иметь хоть самую краткую беседу или встречу.
Эренбург облетел все материки — так мне кажется. Он был и в Америке, и в Азии, и в Африке, не помню только, побывал ли он в Австралии.
Его друзьями были самые разные деятели, больше всего было французов. Это естественно, он так любил Францию и так много жил в ней. Особенно он бывал доволен, когда сессия бывала в Париже. Но он мог легко переправиться через воздушные просторы и оказаться совсем в другом, далеком месте, скажем, в Коломбо.
Его выступления на конгрессах и конференциях всегда выслушивались с большим интересом. Отличие его речей от выступлений, скажем, Александра Фадеева заключалось в том, что он переводил всю большую тему в глубокую лирическую публицистику, в которой он был большой мастер. Фадеев строил свой доклад на четких формулах, прямолинейных примерах, на фактах политического звучания, его речь была речью государственного мужа, облеченного высоким доверием говорить от имени Советского Союза. Это производило большое впечатление. Он имел всегда успех.
Эренбург готовился к своей речи очень тщательно. Когда она была готова и требовался ее перевод, так как переводчики в кабинках должны были иметь речь заранее, он проверял сам французский текст, чтобы не было нигде недоговоренности или приблизительного перевода, не говоря уже о неправильности или двусмысленности.
Эренбург превращал свою речь в беседу, обращенную к чувствам слушателей. Поэтому она была полна цитат, удачных сравнений, живописных строчек, иногда даже похожих на белый стих, взывала к сердцу, вызывала волнение, тревогу, негодование. Талант публициста, широко и вольно пользующегося всеми возможностями очень продуманной, но легко, плавно идущей речи, создавал великолепные возможности. Иногда, как это было в Хельсинки, в 1955 году, его речь была настолько отточена и эффектна, что ему хлопали среди речи много раз. Один участник ассамблеи тогда сказал восхищенно: "Это речь опытнейшего публициста, редактированная поэтом и положенная на музыку". Правда, это сказал восточный друг, склонный к гиперболизации.
Вот маленький образец из речи, произнесенной Эренбургом в Стокгольме в 1952 году. Он сказал: "Большие реки начинаются неприметно, как маленькие ручьи; они растут, ширятся, к ним спешат сотни других рек и речек; и великие реки пересекают материки, соединяют страны, меняют жизнь миллионов людей. Движение за мир началось в глубине возмущенных сердец, быстро оно разрослось, пересекло наш век, связало народы. Такого движения еще не знала история. Высокая ассамблея, перед которой я имею честь выступать, представляет не сторонников той или иной идеи, не правительства, в ряде стран эфемерные и случайные. Нет, это конгресс народов, которые живут разной жизнью, воодушевлены разными идеалами, но которые все жаждут закрыть дорогу войне".
В ходе каждого конгресса или конференции наступал момент, когда комиссии кончали свою работу, сдавали свои резолюции и рекомендации в президиум и начиналась выработка резолюции общей, призывов, рекомендаций и прочих общих документов. Вот тут доходило подчас и до ночных прений и заседаний. В зале объявлялся ночной пленум. Ораторы могли говорить всю ночь, а президиум заседал. Иногда в перерыве появлялись его измученные представители и жадно пили кофе или минеральные воды, чтобы немного освежиться. В клубах дыма от трубок, сигар и сигарет плавали зеленые лица обреченных заседать до утра. Это пожирало и здоровье и энергию, но мученики долга добивались полного согласия всех и по всем пунктам. Из недр этого полуночного помещения появлялся Эренбург с бледной улыбкой на бледном лице и говорил удовлетворенно: "Осталась одна поправка, все скоро кончится. Упрямец такой-то (называлось имя) отстаивает одну фразу, но он уже согласен на ее другое толкование…"
В пылу таких долгих споров и дискуссий иногда становилось просто по-человечески жаль немолодого, нервного человека, так много отдававшего своих сил. времени, энергии делу, которое каждый раз выдвигало на обсуждение новые проблемы, казавшиеся порой неразрешимыми. Но потом вы с удивлением убеждались в том, что ему — скептику и энтузиасту, неутомимому борцу за мир — все это нравится. Он просто все это любит, может быть, странной любовью, нервничая и проклиная те или иные трудности, но в целом он не может без этого жить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});