Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов - Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставшись один, Кротов взглянул в окно.
Там чьи-то брюки остановились напротив выразительных женских ног.
Дверь снова отворилась, и голова заместителя сообщила:
— Федор Федорович, зарплату привезли.
Кротов, сохраняя приличия, посидел немного за столом, пожевал губами и поднялся.
Конец света концом света, а зарплату получать надо.
У окна
Алексей Егорович сидел у окна у себя на первом этаже, когда в переулок вкатили автобусы с киношниками. Из автобусов повыскакивали люди, стали вытаскивать аппаратуру, разматывать кабель, устанавливать большие прожектора — юпитеры называются, — в общем, переулок сразу преобразился из тихого — оживленный.
Признаться. Алексей Егорович обрадовался такому неожиданному развлечению. Он уже два часа скучал, сидя у окна. По телевизору ничего такого, что могло бы занять его, не шло, читать — глаза болят.
Самым главным среди киношников — и Алексей Егорович сразу это сообразил — был среднего роста человек в клетчатой кепке. Куда он тыкал пальцем, туда и устремлялись люди. Это был режиссер. Алексей Егорович еще почему его моментально раскусил: их, режиссеров, всегда в клетчатых кепках изображают в фильмах про кино. Такие фильмы, между прочим, тоже есть.
И режиссер вел себя в точном соответствии с подобными фильмами просмотренными в разное время Алексеем Егоровичем. Он захлопал в ладоши и закричал: «Внимание! Все по местам!»
В одно мгновение суета прекратилась. Человек в кепке скомандовал: «Начали!»
Вспыхнули прожектора и осветили молоденького красноармейца и девушку в белом платочке, туго стянутом сзади на затылке. Красноармеец шагнул к девушке и взял ее за руку. Видно было, что им обоим очень грустно. Так грустно бывает, когда любишь, а надо уходить, расставаться. Молодые люди смотрели друг на друга, словно хотели наглядеться на всю оставшуюся жизнь.
«Мальчишка совсем, — подумал Алексей Егорович. — Может, еще и восемнадцати нет. А ничего не поделаешь, надо. Надо прощаться».
Но тут режиссер захлопал в ладоши и заорал: «Стоп, стоп, стоп!» Красноармеец с девушкой оглянулись в его сторону.
— Олег! — раздраженно крикнул режиссер. — Я же просил, побольше чувства. Ведь вы же расстаетесь. Возможно, не увидитесь никогда. Так проникнитесь же, черт возьми, этой мыслью! Разлука у вас! Расставанье! Поняли?! Давайте по новой!
И снова все повторилось, как может повторяться только в кино. Снова сошлись в ярком свете двое.
«Тяжело прощаться, — думал Алексей Егорович. — Но приказ есть приказ. А она, бедная, одна остается. Может, у нее и родных-то совсем нет…»
— Перерыв! — прервал своим криком режиссер размышления Алексея Егоровича. Прожектора погасли, люди разбрелись по переулку.
Красноармеец примостился как раз возле окна, у которого с другой стороны сидел Алексей Егорович, и закурил.
— Что загрустил, сынок? — спросил Алексей Егорович.
— Загрустишь тут, — ответил красноармеец, — совсем замотал, дьявол!
— Ты не грусти, — сказал Алексей Егорович. — Мы вот на женщин напраслину часто возводим, и такие они, и сякие, а вот моя, например, ждала. Четыре года ждала. В госпиталь приезжала.
Красноармеец удивленно посмотрел на Алексея Егоровича.
— Да, такие, брат, дела, — сказал старик.
— По местам! — закричал режиссер, и красноармеец встал и побрел к своим.
Трудная голова
Воскресным днем мастер мужской стрижки Василий Петрович Трубников со своей женой Людмилой оказались на художественной выставке. Вообще-то они собирались в кино, но вокруг шли фильмы, которые они уже видели, и тогда возникла мысль посетить выставку. Для общего культурного развития.
Значит, пришли они на выставку и стали смотреть. Людмила все больше интересовалась живописью, а Василий Петрович тяготел к жанру скульптуры. Особенно привлекал его скульптурный портрет.
У одного такого портрета Василий Петрович и задержался несколько дольше. Какое-то время он изучал произведение искусства в одиночестве, пока к нему не подскочила женщина в пестрой шали с кистями, что-то черкнула в блокнот и воскликнула:
— Не правда ли, великолепная голова!
Василий Петрович решил, что промолчать было бы невежливо, и тоже высказал собственное суждение:
— Трудная голова.
— Ах, как верно подмечено! — всплеснула руками женщина. — Именно трудная! Простите, вы случайно не скульптор?
— Мм, — промычал в ответ Василий Петрович. Ему почему-то вдруг показалось неудобным признаться, что он не скульптор.
— Это, наверное, замечательно — быть скульптором! — пришла в восторг женщина.
— В нашем деле главное — не снять лишку, — уклончиво ответил Василий Петрович.
— Скажите, а где вы находите модели для своих работ? — не унималась собеседница.
Василий Петрович оглянулся по сторонам и промямлил:
— В гуще жизни… Там, знаете, и нахожу.
— Жить идя искусства, для творчества, испытывать вдохновение — что может быть прекраснее! — энергично встряхнула блокнотом женщина.
— А как же без вдохновения, — нашелся Василий Петрович. — Без вдохновения никак нельзя… Без него только людям праздник испортить… А у человека, может, свадьба или там день рождения…
— Вот-вот — искусство — это праздник, — закивала женщина. — Но и будни, напряженные будни. Сколько, наверное, проблем встает перед вами.
— Перво-наперво — ощущай форму, — ответил Василий Петрович. — Некоторым, например, затылок не дается, некоторым виски. А если форму чувствуешь, тогда все легко. Ну и, конечно, инструмент содержи в порядке. Хорошего мастера сразу по инструменту видать…
Туг Василий Петрович начал замечать, что разговор привлек любопытных. Несколько человек стояло рядом и прислушивалось.
— Очень, очень приятно было познакомиться, — проговорила женщина. — А теперь, на прощанье, позвольте узнать вашу фамилию.
— Трубников я, Василий Петрович.
— Разрешите пожать вашу руку, Василий Петрович.
Они обменялись рукопожатием, и женщина, приговаривая: «Очень приятно, очень приятно…», исчезла в толпе.
Трубникова кто-то дернул за рукав. Василий Петрович посмотрел вниз и увидел мальчика в вельветовой курточке.
— Дяденька, дай автограф! — строго попросил мальчик. За юным поклонником выстроился еще народ, видно, с той же просьбой.
— Иди, иди, мальчик, нечего тут! — сказал Трубников и отправился на поиски жены.
Когда возвращались домой, Василий Петрович чувствовал себя не в духе. Как будто был самозванцем каким-то.
— Вася, а что это за люди к тебе на выставке подходили? — спросила жена.
— Клиентов своих встретил, — ответил Василий Петрович.
— Уважают тебя, Вася, — сказала Людмила и прижалась к мужу.
— Хорошего мастера всегда уважают. Хороший мастер — это художник… скульптор, можно сказать…
И еще долго Василий Петрович размахивал руками, что-то кому-то доказывая. И прохожие оборачивались.
Иностранная машина
Вот тут мы и живем. Район, правда, отдаленный — из тех, что в бюллетенях по обмену жилплощади обычно просят не предлагать. Зато воздух хороший! Воздух у нас просто замечательный! Ну, что еще? Кинотеатр, универсам, прачечная, химчистка, две парикмахерских… Шум электрички, гомон ребятни во дворе, скрип качелей, глухой звук, который хозяйки палками извлекают из огромных, пыльных ковров…
Возвращаясь из булочной. Напраслин Ф.