Полиция памяти - Огава Ёко

— Нет-нет! — отозвался он и захрустел огурчиком. — Я просто очень устал.

24

Десять дней понадобилось старику, чтобы полностью восстановиться после того, как мы вернулись с дачи, едва не угодив за решетку. Вновь веселый и энергичный, он хлопотал по хозяйству, пока я была на работе, и даже помогал соседям счищать с крыши снег. Силы и аппетит вернулись к нему, словно никуда и не пропадали.

Мы решили не рассказывать R о том, что случилось с нами на станции. Все это слишком расстроило бы его, да и знай он об этом, изменить все равно ничего не смог бы. Что бы ни исчезало следующим и как близко ни подбиралась бы Тайная полиция к нашим секретам, все, что он действительно мог, — это оставаться в убежище целым и невредимым.

Ему же, однако, все не терпелось узнать, что же мы обнаружим внутри статуэток из хижины. Каждый день после нашего возвращения он поторапливал нас — ну, когда же, когда? — и суетился так, будто готовился к встрече со старыми друзьями, которых не видел уже лет двадцать.

Хотя, что скрывать, нам со стариком эта унылая работенка по расколачиванию чужих статуэток особой радости не приносила. Да и как ее выполнять, чтобы не повредить ничего внутри, мы понимали плохо. Но главное, мы заранее знали: какие бесценные чудеса ни оказались бы внутри этих фигурок, им уже никогда не растопить наших заледеневших сердец; а видеть, как R выбивается из сил, чтобы этими же чудесами нас подбодрить, было и вовсе мучительно. Гораздо больше нас заботило, сможем ли мы раздобыть чего-нибудь на ужин для всех троих или когда, не дай бог, нагрянет очередная зачистка.

Хотя, конечно, мы вовсе не собирались оставлять загадочный багаж нераспакованным до скончания века. А потому решили заняться им в ближайшее воскресенье.

Первым делом мы перенесли новые статуэтки в подвал и, выставляя одну за другой на верстак, простучали их все молоком. Самым сложным было угадать нужную силу удара. Некоторые статуэтки распадались на половинки от слабенького щелчка, но с большинством, увы, приходилось возиться гораздо дольше. Колотить же по ним со всей силы мы не решались. Не только потому, что могли повредить содержимое, но еще и потому, что нас было бы слышно снаружи. Да, по тропинке между прачечной и рекой обычно никто не ходит. Но уж Тайная полиция тут же примчится по ней к подвалу, если услышит такой подозрительный грохот.

Так мы стучали по очереди, передавая друг другу молоток, — пока один из нас пытался подгадать силу и угол ударов, другой подглядывал в щель двери прачечной за всем, что творилось снаружи. И как только кто-нибудь появлялся, мы тут же переставали стучать.

В итоге оказалось, что буквально в каждой из статуэток было спрятано по предмету, никак не похожему на остальные. R называл их изделиями. Одни изделия совсем крохотные, такие, что не сразу заметишь, другие обернуты в промасленную бумагу, третьи очень странной формы, голову сломаешь, пока разглядишь. Самые разные: черные, шипастые, крылатые, прозрачные, пушистые, блестящие…

Как с ними обращаться, мы понятия не имели. Можно ли брать их руками или сломаются? Не лучше ли пользоваться пинцетом? Можно ли оставлять на них отпечатки? Все, что нам удавалось без сомнений и опасений, — это лишь разглядывать их со всех сторон.

— Просто не верится, что они пролежали где-то целых пятнадцать лет, — сказал старик. — На вид такие свежие, нетронутые…

— Верно, — согласилась я. — Может, как раз потому, что уже исчезли?

Изделий из хижины было больше, чем когда-то хранилось в старом комоде под лестницей. Значит, некоторые из них даже в те времена мама держала где-то еще? Чем больше я вглядывалась в изделия, тем явственней отличала те из них, что встречала в ящиках комода, от тех, что раньше не видела. И где-то на задворках памяти, очень смутно и призрачно, всплывали истории, которые о них рассказывала мама. Вот только о чем были те истории, я вспомнить уже не могла. Омут памяти уже засосал их в свою пучину.

* * *

Все извлеченные изделия мы доставили в убежище на большом подносе. R уже ждал нас, нетерпеливо переминаясь под стремянкой со счастливой улыбкой на лице.

— Мы боялись, они сломаются, если нести в мешке, — сказала я. — Так что принесли на подносе.

— Право, не стоило с ними так церемониться… — пробормотал он, окидывая радостным взглядом все, что мы с такой бережностью до него донесли.

В убежище было слишком тесно, чтобы выгрузить все изделия в каком-то одном месте, и мы расставили их на полках, а что не влезло — вдоль стены на полу. Осторожно, стараясь ни на что не наступить, мы пробрались к кровати и сели.

— Просто сон какой-то… — признался R. — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу их столько сразу… О! И этот здесь? У меня был точь-в-точь такой же! Но когда такие исчезли, отец его сжег… А вот эта стоила бешеных денег. Ее стоит беречь как большую ценность! Хотя теперь и не знаю, найдется ли покупатель, даже пожелай мы ее продать… Ох! А вот эту, потрогай вот эту! Не бойся, смелее. Приятно, скажи?.. Как же здорово, что твоя мама все это сберегла! Мы должны быть очень ей благодарны…

Он говорил без умолку, взахлеб. Брал в руки одно изделие за другим и подробно объяснял все, что помнил о нем: как им когда-то пользовались, как оно работало и так далее. Мы со стариком слушали, не успевая вставить ни слова.

— Я просто счастлива, что вы им так радуетесь… — сказала я, едва он закончил все объяснения и перевел дух.

— Да при чем же тут я? — встрепенулся он снова. — Все эти вещи прежде всего нужны вам самим!

— Хм-м-м?.. — задумчиво протянул старик.

— Я уверен, они помогут вашему сердцу измениться. Даже слабое, нечаянное прикосновение к ним может вызвать фонтан эмоций. Эти вещи воскресят вашу память!

Мы со стариком переглянулись и опустили глаза. О том, что R так скажет, мы, конечно, знали заранее, но едва он это произнес, не знали, что и ответить.

— Но, э-э… — протянул старик, с трудом подбирая слова. — Даже если мы что-нибудь вспомним… Что с этим делать дальше?

— Что делать с воспоминаниями, каждый решает сам. Тут никаких правил нет, — ответил R. — Внутри нашей памяти мы все абсолютно свободны.

— И все-таки… Когда мы вспоминаем, это происходит у нас внутри, в нашем теле, не так ли? Где-то здесь… или здесь… — Старик коснулся рукой головы, а затем груди. — И потому, какие бы чудесные вещи нам ни вспоминались, если их оставить как есть, они просто исчезнут, никем не замеченные, верно? Да так, что мы и сами не сможем поймать их истинные очертания. Ведь о том, что они были, никаких свидетельств уже не останется… Но, несмотря на это, вы говорите, что нам нужно вытаскивать исчезнувшие вещи из их ящичков на свет, пусть даже и насильно? Я правильно вас понимаю?

R глубоко вздохнул.

— Вам — нужно, — ответил он. — Самое страшное как раз и заключается в том, что воспоминания снаружи не увидеть. Их постоянно атакуют исчезновения, и даже когда спасать их уже слишком поздно, мы все еще не замечаем, насколько они были важны… Да вот, взгляните! — Он взял со стола мою рукопись. — Эта пачка страниц существует здесь и сейчас, вне всякого сомнения. Как и буквы, на них написанные, так? Невидимое нам сердце создало историю, которую мы можем увидеть! Они могли сжечь истории, но ты, сама по себе, никуда не исчезла! Вот она ты, сидишь сейчас рядом со мной! И точно так же, как вы помогли мне, я хотел бы спасти и вас…

Я посмотрела на страницы рукописи в его стиснутых пальцах. Старик прижал ладони к вискам, словно обдумывая все, что было сказано до сих пор.

— А если исчезнет все, что на острове есть? Что тогда? — пробормотала я.

Ни один из них не ответил. Похоже, я спросила что-то неподобающее. То, о чем они сами не говорили, боясь, что сказанное вслух может сбыться. И теперь, когда я все-таки это ляпнула, они просто не представляли, что будет дальше.

— Даже если исчезнет все, это убежище останется… — сказал наконец R, выдержав долгую паузу. Слова эти прозвучали спокойно, без всякого пафоса, но притягивали как магнит. Или как надпись, выгравированная на каменном постаменте. — Разве не потому здесь и хранятся исчезнувшие воспоминания? Изумруд, карта, фотография, гармошка, рукопись — все что угодно… Это место — самое дно. Дно омута нашего сердца. Последнее пристанище для воспоминаний.