Закон и жена - Уилки Коллинз

Я нашла, что бесполезно будет спорить с ним, а потому промолчала. Он придвинулся к печке и полностью предался своему делу.

Я стала осматривать комнату. Та же страсть к ужасам обнаруживалась и здесь. На фотографиях, висевших на стене, были запечатлены разные виды сумасшествия. Гипсовые маски, расставленные на полке вдоль противоположной стены, были сняты со знаменитых убийц после смерти. Небольшой женский скелет висел в шкафу за стеклянной дверцей; на черепе была сделана циничная надпись: «Смотрите, вот основание красоты!» В соседнем шкафу, дверца которого была притворена, висело что-то похожее на рубашку из замши. Дотронувшись до нее и найдя ее гораздо мягче всякой замши, я вдруг увидела ярлычок, приколотый между складками; на нем были следующие кошмарные строки: «Кожа французского маркиза, дубленая в революцию 93-го года. Кто говорит, что дворянство ни на что не годно? Из него выходит прекрасная кожа».

После этого ужасного экземпляра в коллекции редкостей Декстера я не хотела более продолжать знакомство с комнатой и, возвратясь к своему креслу, стала ожидать трюфелей.

Вскоре голос поэта-живописца-композитора и повара позвал меня в альков.

Газ был погашен. Кастрюля и все прочие кухонные принадлежности исчезли. На мраморном столе стояло два прибора: две тарелки, две салфетки, два кусочка хлеба и перед ними блюдо, на котором лежали два маленьких черных шарика. Мизеримус Декстер с благосклонной улыбкой посмотрел на меня и положил один шарик на мою тарелку, другой — на свою.

— Приготовьтесь, мистрис Валерия, — возвестил он. — Это — эпоха в вашей жизни. Первый трюфель! Не дотрагивайтесь до него ножом, действуйте одной вилкой. И извините, пожалуйста, но это очень важно, кушайте медленно.

Я исполнила его наставления и выразила энтузиазм, который, по правде говоря, вовсе не чувствовала. Я думала про себя, что эта новая пища слишком приторна и пользуется незаслуженной славой. Декстер ел свой трюфель медленно, с наслаждением, запивая чудным бургундским и восхваляя свое поварское искусство. Я же горела нетерпением возобновить прерванный разговор и, побуждаемая этим чувством, вдруг задала хозяину дома самый рискованный вопрос:

— Мистер Декстер, не слыхали ли вы чего-нибудь о мистрис Бьюли в последнее время?

При этих словах выражение удовольствия и добродушия мгновенно исчезло с его лица и сменилось недоверием, которое я уже прежде замечала и которое теперь послышалось в его голосе.

— Вы знаете мистрис Бьюли? — спросил он.

— Я знаю ее, потому что читала о ней в отчете о процессе, — отвечала я.

Он не удовлетворился этим ответом.

— Вас заинтересовала мистрис Бьюли, иначе вы не стали бы спрашивать меня о ней, — сказал он. — Она интересует вас как друг или как враг?

Несмотря на всю мою отважность, я не решилась отвечать искренне на этот прямой вопрос. Его лицо довольно ясно говорило мне, чтобы я была осторожна, пока не поздно.

— Я одно могу сказать вам, — произнесла я, — что я должна вернуться к тяжелому для вас предмету, а именно — к процессу моего мужа.

— Продолжайте, — произнес он угрюмо и отрывисто, — я в вашем распоряжении, как мученик на костре. Разводите огонь, разводите сильнее.

— Я женщина несведущая и могу ошибаться, — продолжала я. — Но в деле моего мужа есть много неясного. Защита, по моему мнению, допустила большую ошибку.

— Большую ошибку? — повторил он. — Странно слышать это, по крайней мере от вас, мистрис Валерия.

Он старался говорить легко, равнодушно, выпил немного вина, но я заметила, что произвела впечатление. Рука его дрожала, когда он подносил кубок к губам.

— Я не сомневаюсь, что первая жена Юстаса просила его купить мышьяк, — продолжала я. — Не сомневаюсь, что она употребляла его тайком для исправления цвета лица, но я не верю, что она умерла от слишком большой дозы, принятой ею по ошибке.

Он так порывисто, такой нетвердой рукой поставил кубок на стол, что расплескал почти все вино. На минуту глаза его встретились с моими, но затем он опустил их вниз.

— От чего же, по вашему мнению, она умерла? — спросил он таким тихим голосом, что я едва расслышала его.

— От руки отравителя, — отвечала я.

Он сделал движение, точно вдруг хотел вскочить с кресла, но тотчас же опустился, поддавшись, как видно, внезапной слабости.

— Но не моего мужа, — поспешно прибавила я. — Вы знаете, что я уверена в его невиновности.

Он вздрогнул, руки его судорожно схватились за ручки кресла.

— Кто же отравил ее? — прошептал он, в совершенном изнеможении вдавливаясь в кресло.

В эту решающую минуту мужество изменило мне. Я боялась назвать ему имя того, кого я подозревала.

— Вы разве не догадываетесь? — спросила я.

Наступило молчание. Он, казалось, следил за ходом собственных мыслей, но это продолжалось недолго. Он вдруг приподнялся в своем кресле. Слабость, им овладевшая, вдруг исчезла. Глаза его возвратили свой дикий блеск, щеки горели более прежнего, руки больше не дрожали. Неужели он понял, почему я интересовалась мистрис Бьюли, и догадался о моих подозрениях? Неужели?

— Отвечайте мне правду! — закричал он. — Не пытайтесь обмануть меня. Это женщина?

— Да.

— Какая первая буква ее имени. Не одна ли из первых трех в алфавите?

— Да.

— Б?

— Да.

— Бьюли?

— Бьюли.

Он поднял руки над головой и разразился неистовым хохотом.

— Наконец я дожил до того, что нашел человека, который смотрит на дело так же, как я. Жестокая мистрис Валерия! Зачем же вы так долго мучили меня? Почему не сказали мне этого сразу?

— Что? — вскричала я, как бы заражаясь его волнением. — Не была ли ваша идея моей идеей? Неужели вы тоже подозревали мистрис Бьюли?

— Подозревал? — повторил он презрительно. — Здесь не может быть и тени сомнения: мистрис Бьюли отравила ее.

Глава IX. ОБВИНЕНИЕ МИСТРИС БЬЮЛИ

Я задрожала с головы до ног и взглянула на Мизеримуса Декстера. Я была слишком взволнована и не в состоянии вымолвить ни слова.

Я не была готова к такому твердому убеждению, которое чувствовалось в его тоне. Самое большее, чего я ожидала, это то, что он, так же как и я, подозревает мистрис Бьюли. А теперь я услышала из собственных его уст без малейшего колебания слова: «Здесь не может быть и тени сомнения, мистрис Бьюли отравила ее».

— Садитесь, — сказал он спокойно. — Чего вы испугались? Никто не слышит нас в этой комнате.

Я села и пришла несколько в себя.

— Вы никогда никому не говорили то, что сказали мне? — Был первый мой вопрос.

— Никогда, и никто не подозревал ее.

— Ни один из адвокатов?

— Ни один. Нет законных улик против мистрис Бьюли. Нет ничего, кроме нравственного убеждения.

— По всему думается, вы нашли бы улики, если б постарались.

Он рассмеялся при этих словах.

— Взгляните на меня! — сказал он. — Как человеку, прикованному к креслу, разыскивать доказательства? Кроме того, немало препятствий явилось бы мне на пути. Я не люблю выдавать своих мыслей, я человек осторожный, хотя вы, может быть, этого и не заметили. Но я не мог скрыть своей страшной ненависти к мистрис Бьюли. Если глаза могут выдавать тайные мысли, то она должна была прочитать в моих глазах, что я от души желал бы видеть ее в руках палача. С начала до конца эта мистрис Борджиа-Бьюли остерегалась меня. Могу ли я описать ее хитрость и коварство? Невозможно найти выражений для выполнения этой задачи. Попробую объяснить вам на некоторых примерах. Я достаточно хитер, дьявол сравнительно хитрее, мистрис Бьюли в превосходной степени хитра. Нет, нет. Если она будет когда-либо разоблачена, то сделает это не мужчина, а женщина, которую она не подозревает; женщина, которая будет подстерегать ее с терпением тигрицы, до изнеможения…

— Скажите, женщина, подобная мне! — прервала его я. — Я готова попытаться.

Глаза его засверкали, уста приоткрылись в злорадной улыбке и показали испорченные зубы. Он бешено забарабанил обеими руками по ручкам кресла.

— Вы действительно решились на это? — спросил он.

— Поставьте меня в положение, подобное вашему, — ответила я. — Сообщите мне ваше нравственное убеждение (как вы это называете), и тогда вы увидите.

— Я все сделаю! — вскричал он. — Только скажите мне одну вещь: каким образом дошли вы до этого подозрения.

Я употребила все силы своего ума на то, чтоб изложить перед ним различные элементы из судебных показаний, возбудившие во мне подозрения, и указывала как на главный факт на исчезновение мистрис Бьюли в то время, когда Христина Ормсей оставила одну мистрис Юстас Маколан (что сиделка показала под присягой).

— Вы на это обратили внимание! — радовался Декстер. — Вы дивная женщина! Куда она ходила утром в день смерти мистрис Маколан? И где находилась она ночью? Я могу только вам сказать, где ее не было. Ее не было в ее комнате.