След человеческий (сборник) - Виктор Полторацкий

Галками назывались разноцветные стеклянные шарики. Их делали хлопцы, ученики стеклодувов. Когда расплавленная стеклянная масса в горшке почти полностью была выбрана и ее оставалось совсем немного, только на донышке, в ней появлялось много свили и «мошки». Выдувать из нее хорошие изделия было уже нельзя. Тогда мастера передавали свои трубки хлопцам, и те, практикуясь в хитром деле, выдували из «подонка» ровные гладкие шарики — галки. Самыми привлекательными бывали галки из цветного стекла — рубиновые, желтые, синие, а то и пестрые, когда стекло набиралось из подонка разных оттенков.

Одарив нас галками, старый мастер спросил:

— Ну, ребятки, видели, как делается стекло?

— Видели! — хором ответили мы.

— Все поняли?

— Все!

— Нет, ребятки, главного-то секрета вам и не показали. Чтобы знать его, надо сходить к Трем ключикам и посмотреть в воду. Тогда, может быть, и откроется вам главный секрет.

Мы заулыбались в ответ на шутку старого мастера, но потом самый близкий из моих школьных товарищей — Санька Фролов только мне одному сказал:

— Все-таки давай сходим к Трем ключикам…

Тремя ключиками в Гусь-Хрустальном назывались три родничка живой хрустальной воды. От Трех ключиков расходятся три дороги. Направо — Стружаньская. Она вьется вдоль берега речки, среди зарослей черемухи, крушины и черной смородины. Прямо — Вековская, уводящая в темную чащу казенного леса. Влево — Кунья тропа, или Швейцарская просека. Эта дорога легла по крутым увалам, поросшим высокими прямоствольными соснами и сизыми кущами можжевельника, из сухого голубоватого мха то там, то здесь выступают каменные глыбы, покрытые зеленоватым лишайником.

Три ключика были излюбленным местом ребяческих сборищ. Весной отсюда начинались походы на Стружань за черемухой, летом — в казенный лес по грибы и по ягоды, а на Швейцарской просеке по воскресным дням устраивались гулянья.

Много раз мы с Санькой ходили к Трем ключикам и глядели в живую чистую воду, но кроме самой воды ничего не открыли.

Частенько встречали мы там и взрослых людей, сидевших у какого-нибудь из родничков, пристально наблюдавших, как бьет и играет вода в светлом песчаном гнездышке. Может быть, и они хотели узнать какой-то секрет?..

Лишь много лет спустя, сам уже будучи взрослым, я догадался, что старый мастер не в шутку посылал нас к Трем ключикам. Он хотел сказать о работе, такой же вечной, как работа живой родниковой воды.

Гусь-Хрустальный работает. Он дает третью часть всей сортовой хрустальной посуды, производимой в стране, и пятьдесят процентов всего технического стекла. Мастеров из нашего города можно встретить на многих стекольных заводах страны. Встречал я их за Байкалом, на стекольном заводе в Улан-Удэ и на заводе «Дагестанские огни» у берегов Каспия. Встречал в городах Горьком и Ашхабаде. Изделия гусевских хрустальщиков видел на художественных выставках, на семейном застолье друзей и на торжественных приемах в Кремле. И всюду, словно свет струи кристальной, свет росы июньской ранью, дивный город Гусь-Хрустальный мне сиял алмазной гранью. И до конца дней своих буду нести я в душе своей этот свет, неиссякаемый, как родники далекого детства.

Поклон идущему впереди

1

С давних пор я знаю эти места. В детстве они казались мне сказочно, неистощимо богатыми. Мы жили в рабочем городке Гусь-Хрустальном. Летом все ребятишки нашего городка с утра до вечера пропадали в лесу и приносили оттуда полные лукошки белых грибов, черники, малины, а осенью собирали на болотах крупную темно-алую клюкву. И странно было мне слышать жалобы мещерских мужиков на неизбывную бедность.

— Бедна у нас землица, — вздыхая, говорили они, — ах как бедна!

«Да что же это такое? — думалось мне. — Ведь одной клюквы здесь столько, что хоть лопатой греби ее».

— Клюква-то есть, да хлебушек не родится, вот в чем беда…

Уже потом, с годами я понял, какая горькая правда была в этих мужицких жалобах.

В деревне Нармучь, угнездившейся на самом краю обширного Гусевского болота, жила семья Василия Горшкова, батрачившего на мельнице, принадлежавшей местному кулаку-богатею. Всю жизнь Василий мечтал о том, как бы скопить деньжонок, купить лошадь да хоть бы десятину земли и стать самостоятельным хозяином. Но батрацкого заработка едва хватало на то, чтобы прокормить семью. Накопить денег на покупку лошади не удавалось, и, убедившись, что самому уже не вырваться из тяжелой нужды, Василий Горшков возлагал все надежды на младшего сына Акимку.

Сын рос хотя и не очень крепким, но ловким и сметливым пареньком. После окончания трех классов деревенской школы его удалось определить на хорошее место — в лесную стражу. Целыми сутками, да что там сутками — педелями, дежурил он в лесу, на высокой сторожевой каланче, наблюдая за тем, не дымится ли где, не видать ли угрозы лесного пожара.

Вынужденное одиночество приохотило мальчика к чтению книг. Читал он все, что удавалось достать у деревенского учителя. Однажды в руки ему попал учебник по счетоводству, и Аким отважился самостоятельно изучить бухгалтерское дело. Об этом случайно узнал управляющий лесными угодьями Иван Петрович Полюбин и в поощрение перевел смышленого мальчишку в контору лесничества. И быть бы Акиму Горшкову конторщиком, но в тысяча девятьсот шестнадцатом году ему исполнилось восемнадцать лет, его призвали в солдаты и отправили в запасной полк, формировавшийся в приволжском городе Кинешме. Там молодой человек подружился с рабочим из Иваново-Вознесенска, также призванным в армию, а через него сблизился с большевиками-подпольщиками, которые вели среди солдат революционную пропаганду.

После Февральской революции 1917 года подпольщики стали выступать уже в открытую против буржуазного Временного правительства, за прекращение империалистической войны и передачу власти Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Чтобы избавиться от «смутьянов», полковое начальство решило поскорее отправить их на фронт. В список смутьянов попал и Аким Горшков. Узнав об этом от знакомого писаря полковой канцелярии и предупредив товарищей, Аким не стал дожидаться расправы, а взял да и уехал в Мещеру.

Деревни в то лето бурлили мужицкими сходками. Из города приезжали разные агитаторы — эсеры, большевики, анархисты. Разгорались споры: за кем идти, чьей стороны держаться. Акима в Нармучи уже называли большевиком, хотя тогда он еще не состоял в партии.

Осенью из Петрограда пришла весть об Октябрьской революции, а в самом начале 1918 года Горшков уехал из Нармучи в город Муром, записался добровольцем в Красную гвардию и тогда же вступил в партию большевиков. Его направили на работу в ЧК — Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией.

Весной с отрядом муромских коммунистов он выехал на Восточный фронт. Воевал против белых в знаменитой дивизии Азина. Был ранен, а после излечения его командировали в Москву на курсы партийных и советских работников.

Гражданская война к тому времени окончилась, и после курсов Акима оставили в Москве работать в судебно-следственных органах Краснопресненского района.

Работал он добросовестно, и жилось ему в Москве хорошо. Но все-таки тянуло в деревню, на родину. А тут еще приехали из Нармучи товарищи юных лет и стали уговаривать: приезжай, вместе будем деревенскую жизнь перестраивать.

Так и надумал Горшков вернуться в деревню.

Родные и друзья были рады его приезду, однако нашлись в Нармучи и такие мужички, что встретили приезжего язвительными усмешками:

— Этта, надо полагать, на побывку прибыл, Аким Васильевич?

— Нет, насовсем.

— Значит, не зря говорят, что земля круглая.

— При чем тут земля?

— А как же? Чай, не забыли, как ты в семнадцатом году агитировал: «Вперед, граждане мужики, к светлой жизни!» Пошел-то словно бы и вперед, а прибыл опять на старое место. Вот и выходит, что земля круглая — пойдешь по ней вперед, а придешь туда, откуда вышел.

В деревне Аким стал секретарем сельсовета, а кроме того, ему приходилось работать в небольшом отцовском хозяйстве. Тут же, в деревне, он и женился на золотоволосой Пане, дочери мещерского лесника.

С мужиками он частенько заводил разговоры о том, что, ковыряясь в одиночку на своей полосе, из нужды не выберешься. Надо работать сообща, коллективно. Но коллективный труд был тогда еще непривычен крестьянину. Недаром и поговорка сложилась: «Одна голова не бедна, а и бедна, так опять — одна». Но все же молодому деревенскому большевику удалось собрать хоть и небольшой на первых порах, зато надежный круг земляков, поверивших в силу трудового коллектива.

Так осенью 1928 года возникла первая в Мещере сельскохозяйственная артель, или, как тогда называли, коммуна. Записалось в нее всего шесть семей: братья Гусевы, Яков и Селивестр Смирновы, Тимофей Бирюков и, конечно, Аким Горшков. Его и выбрали председателем, хотя он был самым молодым из них.