Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

Вернулась она в конце марта бодрая, веселая, ярко нарумяненная морозом, с пополневшими горячими губами, вся сияющая искорками снега, запорошившего голубую беличью шубку, ресницы, брови.

— Все сидишь, — сказала она, обнимая Василия. — А там… Ух, как хорошо! Идти, ехать, дышать, падать — одно сплошное наслаждение. Я, знаешь, так окрепла, такая, знаешь, тугая стала. — Она согнула руку. — Потрогай-ка мускулы. Кажется, в любой мороз могу без шапки, простоволосая.

Она не могла успокоиться, все ходила и все вспоминала: ух, как хорошо.

— Ты хоть расскажи, что такое, — сказал Василий. — Ух да ух. Понимай как хочешь.

— Ну, снег, ну, ветер, ну, звезды, северное сиянье. Больше ничего не скажешь. А хорошо, будто меня в живую воду окунули. — Она огляделась, квартира из двух комнат, которая считалась по Игарке богатой, теперь, после тундры, показалась Марише тесной, сумрачной.

— Ну, что делать будем? — спросил Василий, чувствуя, что и ему в доме стало тесно.

— Не знаю. Разгром ваш, мусор подбирать — неохота. Отдыхать, спать… — Она пожала плечами. — Не знаю. Выдумывай ты.

— Тогда одевайся.

Оделись, вышли. Почуяв Василия, из-под крыльца выскочили четыре взрослых ездовых пса и щенок месяцев трех.

— Чьи? — спросила Мариша. — Завел?

— Завел. Твои. А щенок Наташкин. — Василий накинул на собак упряжь, впряг их в парту, щенка прогнал назад под крыльцо, кивнул Марише: — Садись!

Собаки были одна к одной, остромордые, с чуткими подвижными ушами, все чисто белые, такие белые, что издали невозможно было заметить их на снежном поле: казалось, что санки бегут сами собой.

— Хэсь! — крикнул Василий и щелкнул пальцами, получилось, будто щелкнул кнут.

Собаки мгновенно проскочили улицу, свернули на Енисей.

— Куда? — спросил Василий.

— Вдоль. — Мариша откинулась на спинку нарты, как бы устраиваясь в далекую дорогу. — Разве плохо? Теперь ты чувствуешь?

Он кивнул, — хорошо, — снял варежки и засунул руки в рукава к Марише.

Короткий мартовский день подходил к концу, предзакатное солнце плыло большим клюквенного цвета пятном и почему-то не круглым, а вроде копны сена. Снег на реке лежал ровно, без лывин и заструг, был давний и плотный. Нарта шла легко, с протяжным пеньем, от нее на всю ширь реки и дальше на тундру, на леса, куда глаз хватало, падала голубоватая тень.

— Нарта поет, пургу чует, — сказала Мариша. — Сень говорит, что это — самая верная примета. Перед пургой всегда теплеет, снег отмякает немножко и не так верещит, как в мороз.

Потом спросила, как зовут собак. Звали их трудными остяцкими и эвенкийскими именами. Мариша решила назвать по-своему. Начали обдумывать имена и, поскольку собаки были белые, дали и клички им — Зима, Снежок, Пурга, Тундра.

Потом замолкли.

Говорить почему-то не хотелось, молчать было лучше; казалось, что и слов таких, которые бы не спугнули радостного чувства близости, нет.

Километров через двадцать дали собакам передохнуть и повернули обратно. Когда ехали по городу, уже посвистывал ветер, с деревьев, с проводов, с крыш и стен летел колючий стрельчатый иней.

XII

Бушевала пурга. Лесопильный завод, контора, мастерская, школа, лавки закрылись. Весь люд отсиживался по домам. Медицинский персонал, застигнутый пургой на дежурстве, спал и отдыхал в больнице. Один Миша Конев жил, как всегда: по три раза в день с фонарем «летучая мышь» выходил на метеоплощадку записывать показания приборов, в свободное время пробирался к Вакурову, а иногда и за протоку в город. Но Миша Конев не в счет. Во-первых, он — отчаянный парень, а потом: знать пурги, ветры, ливни, громы — его профессия и первейшая обязанность.

Василий либо читал газеты, — они приходили раз в месяц, грудами, и читал он их обратным ходом: третье, второе, первое, — либо открывал синодик и дополнял наказ Борденкову, который уезжал на «Магистраль». Все, что было северней Туруханска, в Игарке называли Заполярьем, а все, что южней, — Магистралью. Василий посылал Борденкова утверждать планы и сметы на новый строительный год, принимать рабочих и грузы. Борденкову полагалось быть уже в дороге, но задерживала пурга, и, пользуясь этим, Василий передумывал некоторые свои решения, припоминал нужных людей. Он решил пригласить еще одного агронома и поставить на опытную работу. И после первого лета было ясно, что вести сельское хозяйство в Игарке по образцу южного, даже туруханского, никак нельзя. Надо выращивать новые сорта овощей и злаков, вводить применительно к вечной мерзлоте какую-то иную агротехнику.

Он предполагал, что вечная мерзлота скажется и на строительстве, сомневался, что она такая уж «неизменная и мертвая» как думал Тиховоинов. И сам он, еще со времен ссылки, внимательно присматривался к ней; много интересного подметили Вакуров, Конев и Борденков. Когда на острове вырубили и вспахали участок, мерзлота на нем пошла вниз; Конев и Борденков покопали на открытых местах, под моховиками, около ручьев и озер, вдали от них, — и оказалось, что мерзлота всюду залегает по-разному. Значит, и воды, и почвы, и наземный покров как-то влияют на мерзлоту. Василий с тревогой думал: «А что же будет, когда лес повалим, мох сорвем, болота осушим, построим дома, заводы, замостим улицы?.. Мерзлота пойдет „гулять“, а с нею вместе и наш город…»

Василий вспомнил один случай из времен гражданской войны. Зимой в трескучий мороз подошел он с тремя воинскими поездами к маленькой станции на Забайкальской железной дороге. Надо было спешно поить паровозы и двигаться дальше: сзади напирали десятки эшелонов. Но станция была разрушена отступающими белыми, водокачка не работала, речки и ручьи около станции были все маленькие и промерзли до дна, — в Сибири это обычное дело, — жители набивали свои чугуны и самовары льдом.

Василий опросил всех, кто знал округу, — охотников, стариков, — все твердили в один голос, что ближе десяти верст не достанешь ни капли, — тогда он нарядил красноармейцев колоть лед. Но тут явился к нему еще один человек, назвался инженером Коровиным и сказал, что в двух километрах от станции есть вода, источник рядом с линией, паровозы можно придвинуть вплотную и напоить, как из водокачки.

— Что там: ручей, река? Когда видел? Не то сунемся, а там лед.

— И не ручей и не река. Одно очень любопытное явление местной природы. — Коровин подал Василию стопку слежавшихся потрепанных документов: — Позвольте сначала рассказать о себе! Так вы, пожалуй, не поверите в мою воду.

— А мы посмотрим. — Василий приказал дежурному достать в поселке лошадь и санки. Пока доставали их, Коровин рассказал, что послан в Забайкалье Советской властью из Москвы весной восемнадцатого года на ремонт железнодорожных мастерских и депо, разрушенных вечной мерзлотой.

— Я сохранил документик, посмотрите!

Выехал он на одно лето, а тут началась «гражданская катавасия», и застрял, мытарится третий год. В Москве оставил жену, сына, не знает, живы ли, может быть, он уже давно вдов и бездетен.

Привели лошадь, Василий с Коровиным сели в кузов, на козлы править — красноармеец. Около речки, промерзшей до дна, Коровин велел остановиться. Тут вдоль линии стояло несколько бугров очень правильной формы, занесенных снегом. Скорей всего можно было подумать, что это свален балласт или песок для ремонта пути, но Коровин сказал:

— В них вода.

— Вода?! Тут?..

Куда правдоподобней было то, что за буграми прячется белогвардейская засада. Василий знал немало случаев, когда благообразные чистенькие старички, вроде Коровина, с честными глазами, с добрыми мирными лицами, с тихим голосом, оказывались предателями.

Коровин начал рассказывать, что тут кругом в земле лежит слой вечной мерзлоты, земля оттаивает только сверху на два-три метра. Сейчас, в половине зимы, самая любопытная картина: сверху — мерзлый пласт, ниже — талый, под ним — опять мерзлый. И вот талый находится в очень стесненном положении. Действует тут простой физический закон: вода при замерзании увеличивается в объеме. Чем толще делается верхний мерзлый пласт, тем сильнее нажимает он на талый. Наконец, в талом пласте наступает нестерпимая теснота, и вода (а тут у речки весь берег пропитан водой) прорывает где-нибудь в слабом месте верхний мерзлый слой. Получается бугор. Сверху у него ледяная корка, а ядро жидкое. Пробить корку — вода ударит фонтаном.

— Ну, что скажешь, товарищ комиссар? Сказка?

— Скоро узнаем. — Василий велел красноармейцу поворачивать обратно. Он замечал подобное этому около Игаркиного зимовья: на гладком месте вдруг за одну зиму возникали бугры. Только там они были гораздо меньше забайкальских (вроде могильных холмиков), и что внутри у них — он не догадался посмотреть.

— Ну, хорошо, — сказал Василий Коровину. — Я пригоню паровозы. А если в буграх не окажется воды? Как с тобой быть?