Самозванец. Кровавая месть - Станислав Росовецкий

— Сжечь бы шустрика для верности, чтоб опять не ожил, — предложил громким шепотом колдун.

— Некогда нам, — ответил ему отец. — Вот голову отрубить и откатить подальше. Черт, неудобно мне косой!

— А у тебя ж, батя, у пояса сабля.

— Уж лучше поставь его, чтоб головою кверху… Эх, отойди!

Сопун посторонился, коса просвистела, а голова Хомяка откатилась к повозке.

— Ночь длинная, потом сожжем по отдельности. А сейчас давай подкатим телегу, чтобы напротив крыльца, и тащи к ней все пищали, какие найдешь.

Они толкали уже повозку, когда под ноги Сопуну попалась голова Хомяка, он поскользнулся на мокрых волосах и чуть было не упал. Перевернули повозку на правый борт, сами укрылись за кузовом и вывалившимся из него имуществом. Положили на борт большую и две малых пищали. Сопун буквально на ощупь проверил, есть ли порох на полках. Фитили исправно тлели.

— Надо же, какой злой матерщинник! — заметил Сопун. — И откуда только берутся таковые, батя?

— Мало ли откуда? Мать у него, к примеру, была шалава, а он мальцом ползал вокруг нее с хахалями да их похабные слова, не понимая смысла, на ус мотал. А вырос — вся грязь и повылазила, неведомо откуда. Ты давай, не выпускай из глаз дверь. Чую, что супротивники наши вот-вот разведку вышлют.

В своем предположении живой мертвец не ошибся. Враги хуторских мстителей именно о разведке, точнее, о том, кому идти на нее, и спорили. Если точнее, спорили пан Ганнибал и отец Игнаций, красномордый Георг всем поддакивал на немецком, а старый Тимош молча потягивал из своей кружки. В темном углу маялся бледный как смерть Спирька. Сидя на табуретке, держал в дрожащих руках жбан с вином. Польскую речь постояльцев понимал горбун пятое через десятое, однако после матерного лая и звуков, раздававшихся снаружи, да и из сеней тоже, ничего для себя хорошего не ожидал. Только что он сильно перетрусил, когда старый лях заставил его накинуть крючок на двери из сеней.

Сейчас слово взял отец Игнаций. Лицо иезуита, покрытое двухдневной полуседой щетиной, раскраснелось, со лба на стол, застеленный несвежей холщовой скатертью, капал пот. Говорил отец Игнаций с развязностью, которой раньше в нем не наблюдалось.

— Я полностью с тобою согласен, пане ротмистр. Как это ни прискорбно, звуки, прервавшие нашу веселую, беззаботную пирушку, свидетельствуют, что пан Каша, несмотря на свои глубокие познания в славянской языческой демонологии, оплошал, и что его уже нет на этом свете. Я глубоко сожалею о том, что, выходя в дозор, дабы сменить нашего храброго Георга, пан Каша не забыл дожевать свой кусок окорока и допить свою кружку, однако пренебрег возможностью исповедаться мне и причаститься Святых Тайн.

Тут все перекрестились, а немец показал зубы, замечательно белые на красном обветренном лице, и залопотал:

— Йа, йа! Зер гут! Карашо!

— Мы думали, что оторвались от лесной русской нечисти. Увы! Наши безумные преследователи снаружи, а еще там (я узнал голос, изрыгающий страшные, кощунственные ругательства) пан Хомяк, по неизвестной причине после смерти превратившийся в вампира…

— «По неизвестной причине…» — ничего себе! — не выдержал тут Тимош и даже стукнул дном кружки об стол. — Дозвольте, пане ротмистр? Да ведь его деда пришлось пробить осиновым колом в могиле, чтобы не шлялся по ночам, высасывая кровь из младенцев, а мать, известная в Самборе ведьма, была утоплена в Днестре. Я извиняюсь, пане ротмистр, и ты прости меня, святой отец.

Иезуит передернул плечами и продолжил как ни в чем не бывало:

— Итак, кому-то из нас придется выйти в сени и высунуть нос на двор. И если бы я был на месте пана ротмистра, я бы отправил на разведку нашего храброго, молодого и сильного Георга…

— Йа, йа! Карашо!

— Вот ведь чурка! «Карашо» ему, ты ж понимаешь, — усмехнулся в усы пан Ганнибал. — А ты сам, святой отец, не желаешь ли отправиться на разведку, чтобы пополнить свои знания в сей, как ты красиво сказал, демо-но-ло-гии?

— Смеешься надо мной, пане ротмистр? Да и не дерзну я на такой подвиг без благословения своего отца провинциала.

А пан Ганнибал засунул длинный свой нос в кружку и вдруг гаркнул:

— Хлопче! Наполни наши кубки! И стань к свече поближе, чтобы я тебя, схизматика, все время видел!

«Хлопец», в бороде которого было уже полно седины, бросился исполнять приказание, а отец Игнаций торопливо закончил:

— Названный мною воин не только самый молодой и сильный из нас, но и вооружен самым современным и совершенным оружием, испанским мушкетом. Таковы мои аргументы, пане ротмистр.

— Я рыцарь, и как, спрашивается, я должен оценить оружие, специально придуманное для того, чтобы пробивать большой пулей рыцарские латы, доспехи, брони и кольчуги? Придуманное, когда тяжелые арбалеты, стрелявшие стальными крюками, вышли из моды?

— Уже несколько столетий такие арбалеты были под запретом святейшего папы как оружие бесчестное и бесчеловечное, — быстро проговорил иезуит.

— Я святого отца не перебивал, — бросил на него тяжелый взгляд пан Ганнибал и продолжил раздумчиво: — Да только совершенное ли мушкет оружие? Вот с этим я готов поспорить. Бой у него сильнее и дальше, чем у аркебузы, которую запорожские казаки называют самопалом, а москали пищалью, зато и таскать на себе мушкет могут лишь такие здоровяки, как наш Георг…

— О! Йа, йа! Карашо!

— Однако и у силачей-мушкетеров отдача выбивала бы плечи из суставов, если бы не подкладывали под приклад подушку. А что против бесовской нечисти огнестрельное оружие почти бесполезно, показала позорная для нас стычка у мельницы. На моих глазах в того же вампира пана Хомяка попала пуля, а он только матерно выругался. Вот почему я принял решение отправить на разведку своего верного слугу Тимоша.

Тимош отставил кружку, расправил усы, встал и поклонился.

— Как прикажет пан ротмистр.

— Ты старый, битый лис, Тимош, и ведь это твоя очередь, после пана Каши, идти в дозор. Мой шлем наденешь и возьмешь с собою арбалет. Вот только вместо стрелы хорошо бы положить на ложе осиновый кол, да только где его теперь возьмешь?

— Я позаботился, пане ротмистр, — гордо отчеканил отец Игнаций, достал из-за пазухи и высыпал на стол несколько коротких кольев. — Вот, и безоружный чернец может оказаться небесполезным для славного рыцаря.

Пан Ганнибал только руками развел. А Тимош огляделся, взял со стола нож, которым его сотрапезники резали и на котором отправляли в рот куски окорока, и принялся острить колья, а на задках вырезать у них бороздки для тетивы.

— Была, панство, еще одна причина, по которой я решил не тревожить больше нашего доброго Георга, — заговорил старый ротмистр, сделав добрый глоток из кружки. — Не очень-то я уверен, что мы переживем завтрашний рассвет. Не хотелось мне вас пугать, но во время заварушки во дворе огонь нашей свечи дважды склонялся в сторону сеней, а это означает, что в сени заходил кто-то из чужих. Может быть, этот затейник до сих пор поджидает нас там, а дверь в последний раз открыл и закрыл, чтобы мы подумали, будто он уже вышел. Мы выйдем в сени с обнаженным оружием все… Ну, кроме святого отца и корчемного слуги… Мы дождемся, когда Тимош вернется из разведки, и запремся в корчме. И чем же мы тогда, спрашиваю я вас, займемся? Конечни же, вернемся за этот стол и допьем все доброе вино в этой захолустной корчме, потом мы с Тимошем и святым отцом отправимся вздремнуть до рассвета — а что нам, старикам да монаху, еще остается? Зато нашему Георгу предстоят амурные подвиги. Подкрутит он ус и молодецки приголубит трактирщицу, а то, глядишь, и сразу двух москальских молодиц!

— О, йя! Цвай медхем. Зер гут! Караши!

— Всегда ты, пане ротмистр, найдешь, чем утешить твоего верного оруженосца, — проворчал Тимош, не поднимая глаз от своего рукоделия.

Глава 20. Сокровенная бабья беседа с двумя смертями в перерыве

Закончила Зелёнка рассказ о попытках мстителей покарать убийц-супостатов, и подумалось ей, что очень уж выпячивала она свои собственные подвиги, да еще любезнейшего своего дружка. Однако кому какое дело? Главное, что новая ее подруга слушала раскрыв рот.

Зелёнка потупилась. Спросила, девичью робость вовсю изображая:

— А теперь не могла бы ты, дорогая Анфиса, рассказать мне кое-что о моем дружке, Огненном Змее? Если, конечно, не жаль тебе на то своего времени…

— Уж чего-чего, а времени у нас с тобою предостаточно, — показала шинкарка свои красиво вычерненные зубы. — Постояльцы, они сперва наедаются, потом напиваются, а когда питье на столах кончается, кто-нибудь начинает ломиться ко мне. А то и всей ватагой пытаются запоры сорвать. Когда ты, Зелёнка, заявилась, я как раз ложилась подремать, иначе никак не удались бы выспаться. Однако я не жалею вовсе: ты мне вроде страшную сказку рассказала, вот было здорово!