Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну, Раб проглотил, а Глазу — толчок? Раба и ведите.
— Раба еще вчера в больничку отправили, а Кирка Глазу наряд выписал.
— И ты будешь дуплить?
— Кирка приказал.
— Мозырь, хочешь, сейчас возьму у тебя палку и расщепаю о твой шарабан? — спросил Компот.
Мозырь посмотрел на Компота, потом на Голубя. Голубь молча курил.
— Пусть Глаз подметет толчок, а ты, Мозырь, его не тронь. Усек?
— Ладно, — ответил Мозырь.
Глаз пошел подметать толчок. Голубь не спеша тронул в отряд, а Компот остался с Мозырем.
Все воры хорошо знали Глаза, он не раз к ним ходил с поручениями от Маха.
В отделении букварей жил хлеборез Дима. Когда Глаз пришел на зону, Дима был забитым пацаном и Томильца, тогда помогальника, пуще огня боялся. В столовой освободилось место хлебореза, воры и актив протолкнули туда Диму, и он, работая в столовой, воров и актив седьмого отряда мазево подогревал. Самых авторитетных мяском баловал. Половину мяса съедали воры и роги. А для пацанов оставалась одна баланда.
Дима за полгода в столовой обшустрился и, кроме рога отряда и Томильца, никого не кнокал. Дима был здоровенный парень, около двух метров, и обладал недюжинной силой. Как-то активисты решили повеселиться и четвертую часть отряда загнали в ленинскую комнату, сказав, что за двойки дуплить будут.
В ленинскую комнату, в окружении актива, улыбаясь, зашел Дима. На руках — шубенки.
— Построились, — крикнул Птица, и ребята встали по два. — Сегодня вас Дима будет отоваривать. Всего по одной моргушке. Кто первый?
Пацаны стояли и смотрели на Диму. Никто первый выходить не хотел.
— Пирамида, — сказал Птица, — выходи.
Пирамида вышел и встал перед дверью. Дима, размахнувшись, ударил правой рукой, одетой в шубенку, по левой жевалке. Пирамиду как ветром сдуло. Вылетел в двери. Активисты, да и все ребята, кого сейчас Дима будет бить, засмеялись.
— Следующий!
Парни выходили к Диме, и тот длинными, мощными маховиками вышибал всех в двери. Если б на его руках не было шубенок, он бы не одного пацана зашиб.
Зону облетела новость: бугор букварей с седьмого отряда, Томилец, опетушил новичка. Недолго думая, новичок пошел и заложил Томильца начальнику отряда.
Кирка доложил начальнику колонии, и Томильца, а следом и новичка вызвал хозяин. Новичок рассказал, как Томилец пригласил его в каптерку, избил и изнасиловал.
— Если вы его не привлечете, — сказал новичок хозяину, — то ко мне через несколько дней приезжают родители. Я им пожалуюсь. Мой папа — профессор медицинского института, мама — второй секретарь райкома партии.
Челидзе не захотел усложнять дело и дал команду; председателя совета воспитанников двадцать пятого отделения привлечь за мужеложство к уголовной ответственности, а новичка чтоб никто пальцем не трогал.
Томильца увели в штрафной изолятор и с первым этапом отправили в Златоустовскую тюрьму.
Новичка за то, что он заложил Томильца, невзлюбил весь отряд. Невиданное дело на зоне — пойти и заложить активиста. Новичок, взлелеянный папой и мамой, воровских законов принимать не хотел и, поняв, что на зоне жить придется тяжко, при первом же случае фуганул на бугра, надеясь, что после этого его никто бить не будет. И он не просчитался. Ударить его после запрета хозяина не могли. Над ним лишь зло смеялись.
Глаз был хозяйкой, но лычки не носил. Но скоро ему вручат остроконечный четырехугольный ромб с красной полоской у нижнего конца, и он наденет его на грудь. По телу проходит дрожь. Он, которого каждый день долбят, должен носить знак с кровавой полоской. Эту красную лычку ненавидят большинство воспитанников, и лишь актив, добиваясь досрочки, носит ее на груди. Красный цвет приносит одни страдания пацанам. Их бьют активисты, нанося удары рукой, на которой красная повязка. Начальники отрядов с красными околышами на фуражках подписывают им чуть ли не смертные приговоры на толчок.
Во многих тюрьмах, если одежда на малолетке красная, ее снимают и выбрасывают в парашу. Если родители принесли сигареты в красных пачках, все сигареты летят в парашу, даже когда подсос. Копченую колбасу, хоть и не совсем красная, пацаны тоже бросают в парашу.
Глаз на этапе слышал — ему взросляк рассказывал, — что в одной из колоний красный цвет был западло и малолетки колбасу выбрасывали в толчок. Рядом с колонией несовершеннолетних, через забор, стояла зона взросляков. Мужики прослышали, что пацаны колбасу бросают в толчок, и сказали, чтоб они ее через забор им пуляли. И полетела колбаса к взрослякам.
В седьмом классе Глазу легче учиться. На работе дела шли неплохо: не много ума надо диваны таскать да локотники по текстуре подбирать. А вот простыни и полотенца часто терялись, и его за это здорово дуплили. И в нарядах на столовой зашибали. А тут Кирка сказал, чтоб к Новому году все были с лычками. Кровавую лычку надеть придется. Но ведь на взросляке ему бросят: «Падла, активистом был, красную лычку носил»,— и что он в оправдание ответит?
Вспомнилось Глазу — он читал в какой-то книге, — если проглотить мыла, то обязательно будет понос. Вечером бугор неплохо отделал его, и он пошел в туалет. Левая бровь дергалась. Глаз стал умываться и, незаметно отломив от мыла кусочек, проглотил и запил водой. Целый день ждал, что живот заболит, а живот не болел и в туалет не тянуло.
После ужина в отряд пришел дпнк и велел Петрову собираться на этап. Наконец-то его вызывали в заводоуковскую милицию. Глаз попрощался с ребятами и на вопрос, для чего его забирают, ответил:
— На переследствие.
Ему завидовали.
На взросляк из седьмого отряда уходил всего один парень, Чернов, и Глаз с ним потопал на вахту.
Часть третья
Не стрелять — бежит малолетка!
1
«Воронок» трясло на ухабах. Все мысленно прощались с зоной — будь она проклята — навсегда. Глаз торжествовал: «Я вырвался из Одляна! Из этого кошмара! Из этого ада! Сосите все…!!! Месяц-другой потуманю вам мозги. — Глаз вспомнил Бородина. — Все равно вам меня не раскрутить. Не расколоть. Не выйдет! А потом везите назад. Про-ка-чусь!»
Вот и станция.
В окружении конвоя ребята подошли к «Столыпину». Кто-то сказал конвою «прощайте», кто-то «до свидания». Глаз промолчал и залез в вагон последним.
Его закрыли в купе к модно одетому парню.
— С зоны? — чуть улыбаясь, спросил он Глаза.
— Аха.
— На взросляк?
— Нет, я еще малолетка.
— А куда тебя?
— Сам не знаю.
— Ну, как там, в зоне?
— Как? — Глаз помедлил с ответом и подумал: «Сам, наверное, был на малолетке, а сейчас по взросляку капает»,— и потому сказал: «В зоне как в зоне».
— Что, пацанов прижимают?
— Прижимают.
— Кто?
— И актив, и воры.
— Что, за себя постоять не могут?
— Постоишь… Ты был на малолетке?
— Не-е. — Парень помолчал. — А если я, к примеру, знаю самбо. Полезет один, я ему руку сломаю. Полезут много — я к стенке стану. Попробуй — напади!
— Нападут. Можешь не сомневаться.
Глаз проболтал с парнем до самого Челябинска. И лишь перед тем как выходить, узнал: парень — малолетка.
Только с воли. Попал за драку. Парень коренастый. Веселый. И самонадеянный.
В челябинской тюрьме этап помыли в бане. И Глаза бросили к малолеткам. Все шли на зоны. Утром, когда повели на оправку, у Глаза начался понос. Мыло подействовало. Через несколько часов Глаз валялся в тюремной больничке и жалел, что не сменялся с ребятами одеждой.
В палате балдел один. Окна выходили на тюремный забор. За ним стояли многоэтажные дома. Верхние этажи из окна видно.
Вечером, когда в окнах загорался свет. Глаз с жадностью наблюдал за ними. Там, за окнами, идет вольная жизнь. Кто-то празднует день рождения, кто-то закатывает свадьбу, кто-то просто, без всякой свадьбы, целует девушку и кладет на кровать.
Ах, как Глазу хочется на волю, и зачем только его положили в палату, окнами выходящую на улицу. Будто тюремное начальство дразнит: смотри, люди за забором хорошо живут, а ты, вор-парнишка, лежишь в тюремной больнице. Тебе тоже надо быть на свободе, ты — человек, но тебя на свободу выпускать нельзя. Не исправился. Чего доброго, опять ограбишь. Если тогда не убили учителя, сейчас двоих замочите.
Глаз положил подушку так, чтобы лежа видеть окна домов. Он отдыхал. Одлян позади. Можно и расслабиться. Над ним ни рогов, ни воров.
Одно плохо: курево кончилось. А попросить нельзя. Не дадут. В палате не курят.
Наступило 31 декабря. Сегодня люди будут встречать Новый год.
День прошел медленно. Вечером, когда засветились окна, с жадностью стал наблюдать за ними. Люди подходили и задергивали шторы. Готовились к Новому году.