Двойной босс, пожалуйста! (СИ) - Март Амалия

— Дочь, надо поговорить, — объявляет отец с порога.

Я знала, что этот момент настанет. Но смотрю сейчас в его осунувшееся лицо и понимаю, что речь пойдет не обо мне.

— Что случилось, пап?

Мы проходим в комнату и садимся на диван. Отец устало трет затылок, не зная, как начать.

— Помнишь, я на днях рассказывал о несчастном случае на производстве?

Я киваю, пока не понимая, к чему он ведёт.

— Так вот, пострадавший парень оказался очень пронырливым. Он обратился в службу охраны труда, поднял шумиху в соцсетях… Пока идет расследование, меня попросили с должности. Но Серегин сказал, что по факту, обратно меня не ждут и по-дружески рекомендовал выходить на пенсию.

— Папа! — бросаюсь к нему и крепко обнимаю. Слезы, которые, казалось, должны были вытечь за последние дни, льются новым потоком, обжигая воспаленные щеки. — Но он же сам виноват!

— Это никого не интересует, одуванчик. Нужна показательная казнь.

Папа прижимает мою голову к груди и мягко поглаживает.

— Ничего, ничего, прорвёмся. В октябре как раз пятьдесят, пенсия по вредному производству хорошая будет. Ты работаешь. Перестану скупать коллекционные выпуски ЗВ. Подужмемся.

Я вцепляюсь пальцами в пропахший древесиной свитер и жалобно скулю.

— Меня уволили, пап, — задыхаюсь собственными слезами.

Тяжёлая ладонь застывает на моей голове.

— Мне теперь никуда не устроиться.

Всхлипы становятся всё громче. Рыдать в родных объятиях совсем не то, что тихо в подушку. Вся моя боль, все отчаяние от сложившейся ситуации выплескивается наружу. Выливается океаном соленой жидкости, морем утробных звуков. Папа молча гладит, прижимает меня к себе, пытаясь утешить, но я знаю, что он тоже в ужасе.

Я не знаю, как дальше жить. Впервые, я и жить не хочу, разрываемая болью предательства. Только отец — вековой столп, не позволяющий сейчас уйти мне на дно.

Две недели спустя ситуация становится хуже. В моих дрожащих руках три теста с двумя одинаковыми бледно-красными полосками. Я решаюсь в последний раз набрать номер, который безрезультатно набирала в течение семи бесконечно болезненных дней.

— Не звони сюда больше, — вливается ядом в кровь.

Голос, пропитанный злостью, говорит лучше любых слов. Все это правда. Наконец, окончательно подтвердилось. Все было ложью. Он играл со мной, а после подставил.

Разрушил мою жизнь.

Глава 37. Алиса

Кто-то сказал, что лечит

Видимо, не всегда

Различия бесконечны, разные города

Самое страшное время

Между нулем и шестью

Однажды мне показалось

Что я без тебя умру

Я каждый день собиралась

На улицу, как на войну

Казалось, какая малость

Без сердца, но все же живу

Я тысячи раз пыталась

Свободно дышать без тебя

В холодных, чужих объятиях

Свобода мне не нужна

Не было ни ночи, ни дня

Когда не вспоминала тебя

Не было ни ночи, ни дня

Когда я забывала…

Не могу. Идите все к черту

Сама разберусь. Я к нему…

Я жить без него не смогу,

Не могу. Идите все к черту

Проклятая гордость, люблю.

Я жить без него не смогу.

(Анна Седокова — Не могу)

Самолёт мягко приземляется на взлетной полосе аэропорта и неспешно разворачивается в сторону терминала. Яркое краснодарское солнце разительно отличается от московского. Жарит сильнее, но почему-то кажется, что не так беспощадно. Я вдыхаю невероятный запах цветущих деревьев, доносящийся даже сюда, в царство бетона и стекла, и впервые за долгое время чувствую себя не скованной железным обручем в груди.

Позволяю ветру трепать свои непослушные волосы, улыбке предвкушения растянуться на лице, а сердцу забиться сильнее в ожидании долгожданной встречи. Я так скучаю по двум самым дорогим мужчинам в моей жизни.

Из аэропорта беру такси — это дорогое удовольствие и не каждый согласится брать такой удаленный заказ, но это лучше, чем ехать с пересадками на двух автобусах, следующих строго по расписанию до нашего хутора. Подставляю свое чистое лицо солнцу в приоткрытое окно автомобиля и ловлю кожей каждый лучик света. Знаю, уже к вечеру миллион веснушек загорится на моем лице ярче новогодних гирлянд, но густой слой привычных косметических средств позволит скрыть их в серых офисных буднях. А пока, сегодня, сейчас, я могу позволить себе быть собой.

В чемодане у меня только удобные майки и шорты, никаких тесных юбок и строгих костюмов, удушающих своей безукоризненностью. На смену каблуками — любимые кеды и сандалии, которые ни одна офисная мышь на себя не оденет. В душе — сказочная Белоснежка распевает песенки для своих друзей-зверей.

Когда такси подъезжает к ферме, сердце начинает привычно щемить от восторга предстоящей встречи. Я не звонила, но знаю, что меня ждут за этими воротами. Толкаю тяжёлую дверь проходной, оставляя чемодан снаружи, и быстро шагаю к нашему дому. Нет сил идти медленно, степенно и тащить ненужным грузом за собой вещи. Радостный крик заставляет сорваться с места и помчаться навстречу светлой кудрявой макушке, мелькнувшей в окне первого этажа.

Маленький, но такой уже взрослый человек, бежит мне навстречу с широченной улыбкой. Матюша врезается в меня и крепко сжимает в объятиях.

— Мама! — кричит он так, чтобы все услышали. — Мама приехала!

Мы валимся на пыльную дорожку и радостно хохочем. Я сижу прямо на земле, ощущая влажную после недавнего полива почву под собой, и прижимаю к себе сына. Покрываю поцелуями его пухлые щечки и маленький носик с громким чмоканьем. Он кривится и пытается увернуться.

— Мама, ну, мам, — не любит телячьих нежностей.

— Что? Я соскучилась! — зажимаю его лицо ладонями и громко театрально издаю "муа" при каждом касании губ его теплой мордочки.

— Фу, — морщится он, вытирая следы моих поцелуев ладошкой. — Что ты мне привезла?

Я снова заливаюсь громким хохотом. Вот такие они дети в этом возрасте: долгое отсутствие родителя с лихвой покрывается подарками. Но я знаю, как он скучал. Чувствую по тому, как он жмется ко мне и не хочет выпускать из вида. Наши встречи всегда такие: сумбурные, смешные и трогательные. Он, конечно, сначала рассмотрит все игрушки, которые я ему привезла, а потом мы на два дня выпадем из окружающего мира, утонув в своем: где много разговоров, игр и объятий.

— Все в чемодане, — треплю его по волосам. — Боже, как ты оброс! Дед забыл, как выглядит машинка для стрижки, или вы ждали меня? — выгибаю я бровь.

— А, — машет он рукой. — Он занят просто был.

— Ну, тогда придется все взять в свои руки. Но сначала распакуем чемодан, да? — хитро улыбаюсь я.

— Ага! — Матвей вскакивает на ноги и мчится к воротам. Я не спеша иду за ним, зная, что мой очень целеустремленный сын хочет сам затащить его в дом.

— Какие люди и без охраны! — насмешливо раздается сзади. Это фирменное приветствие отца, отработанное годами такого ритма нашей жизни.

Я резко разворачиваюсь на пятках и влетаю в объятия отца, почти так же, как сделал это Матюша минутами раньше со мной.

— Па-па, — тяну я, не в силах сдержать улыбки. Он в одной хлопчатобумажной футболке и старых рваных джинсах, испачканных пылью и землей, но я обожаю видеть его таким. Обожаю его запах: солнца, травы и ягод. Запах лучшей жизни.

Поднимаю голову и ахаю от представшей картины, которую не рассмотрела толком, когда захватывала его в плен. На фоне темно-коричневой кожи, давным-давно подружившейся с краснодарским солнцем, белеет выгоревшая борода. Вообще, он сейчас больше похож на дальнего родственника забугорного Санта Клауса с облаком белоснежных волос на голове и густой растительностью на лице.

— Папа! — укоризненно говорю я, отстраняясь. — У вас с внуком забастовка и вы решили зарасти, как Чубакка?