Двойной босс, пожалуйста! (СИ) - Март Амалия

— Он написал заявление? Добровольно?

— Под небольшим давлением, — Саша касается пальцем моих губ, немного оттягивает нижнюю и прерывисто выдыхает. — Ненавижу мысль, что он тебя касался.

Эти слова взрывают целый склад боеприпасов в моей груди. Пули летят в разные стороны, разрывая то печень, то лёгкие. Граната с выдернутой чекой остановливается у самого сердца, считанные секунды до взрыва.

— Всего один поцелуй, — шепчу я, болезненно сжимаясь. Он больше не захочет касаться меня?

— Придется стереть его единственный раз миллионами моих, — говорит он и касается моих губ.

Сжимает поочередно верхнюю и нижнюю, обводит их языком. Меня трясет под воздействием этих мягких движений. Он зол не на меня, какая я глупая, он уже доказал это ранее в ванной. Обхватываю его затылок ладонями и вступаю в этот чувственный танец. Мы даже не углубляем поцелуй, достаточно только нежных касаний.

Мое сердце переполняет восторг, я стараюсь зафиксировать этот момент бесконечного счастья в своей голове, отпечатать его, как фотоснимок на старом полароиде. Боже, я люблю его. Очень сильно.

От признания, готового сорваться с моих уст, меня спасает один телефонный звонок. И этот звонок меняет все.

Глава 36. Лея. Тогда

Со своего ракурса я вижу только напряженную спину с окаменевшими мышцами и часть его серьезного профиля. Лёгкая атмосфера романтической сказки сменилась на жесткую драму, как только он услышал ответ на свое стандартное "слушаю". Я пока не знаю, в чем дело, но над нашей кроватью явно сгустились тучи.

— Как? — выходит болезненный хрип из моего мужчины. — Да, я выезжаю.

Он кладет телефон на кровать рядом с собой и зарывается лицом в ладони. Тишина звенит громче крика. Саша не шевелится долгие болезненные минуты, и я несмело протягиваю руку и касаюсь его спины. Он вздрагивает, словно забыл, что я здесь. Словно забыл, где он, и что его окружает. Когда он поднимает взгляд, вздрагиваю уже я. Никогда не видела такой пустоты в глазах человека.

— Отец… умер, — эти слова даются ему очень трудно, они продираются сквозь колючую проволоку боли и повисают гильотиной над нашими головами.

Я не знаю, что делать в таких случаях. Любые слова сейчас будут казаться лишними, любое сочувствие — фальшивым, я даже боюсь прикоснуться к нему, такая агония исходит от этого мужчины.

— Надо ехать, — сухо говорит он и встает.

Бесчувственным выверенным шагом он подходит к шкафу и достает оттуда спортивную сумку. Укладывает туда пару свитеров, брюк и нижнее белье. Когда его рука вытаскивает черный костюм, аккуратно покоящийся на широких плечиках вешалки, он застывает. Смотрит на этот дорогой кусок ткани и не может решиться уложить его в сумку.

Я, наконец, отмираю. Встаю с кровати и, стараясь не шуметь, выхожу в ванную, собираю там ему принадлежности в дорогу. Неизвестно сколько он пробудет дома, как минимум дня три, наверное, нужно обеспечить ему комфорт. Хватаю его зубную щетку, все для бритья и даже шампунь, и по возвращении в комнату укладываю все это в боковое отделение сумки. Мелочь, но это единственный способ поддержки, который я могу оказать.

Саша стоит уже наполовину одетый и смотрит в одну точку на стене. Мое сердце сжимается при виде этого сильного мужчины совершенно выбитого из колеи. Да, я потеряла мать, но мне было всего четыре, я почти ничего не помню. Потерять родителя в осознанном возрасте — совсем другая боль.

Делаю робкий шаг к Саше и обнимаю его со спины, прижимаясь щекой к горячей лопатке. Кожей чувствую влагу и поражаюсь этому факту. Почему он мокрый? А, это не он, это я и мои слезы. Мои руки дрожат на его животе, и я изо всех сил пытаюсь сдержать горький всхлип жалости. Теплые ладони ложатся на мои руки и поглаживают, словно успокаивая, хотя это же я должна делать, да?

— Мне нужно ехать, — безэмоционально говорит он.

— Я сейчас соберусь.

Отрываюсь от напряженного тела и несусь по квартире, собирая разбросанную ранее в приступе страсти одежду. Господи, ведь не прошло и часа с того момента, как мы были счастливы. Разве так должно быть? Сначала вселенская эйфория, а после жесткое приземление на ребра. Или ты только так и работаешь, вселенная? Мокрые щеки никак не удается стереть, потому что дорожки из слез все текут и текут, беззвучно и горько, словно это мой отец…

Боже, даже думать об этом не могу!

Когда вдеваю ноги в кроссовки, в гостиной появляется Саша. Он выглядит как оболочка, не больше: пустой холодный взгляд, автоматические движения, ни одной эмоции на лице. Сумка с грохотом приземляется на пол рядом с мужскими ботинками. Я замираю рядом, стараясь стать невидимой, оградить его хотя бы от беспокойства обо мне. Достаю телефон и вызываю такси по приложению. Минутой позже мы вместе выходим из квартиры и спускаемся вниз.

Он закидывает сумку в багажник и коротко обнимает меня, вдыхая мой запах, как успокоительное.

— Доберешься? — заботливо спрашивает он.

— Уже вызвала такси. Можно я завтра тебе позвоню?

Он кивает и садится в машину. Кажется, видение того, как удаляется его машина, навсегда отпечаталось в моей голове.

Утром я чувствую себя совершенно разбитой. Незаметно прокралась домой, чтобы не разбудить отца и не поспала ни одной дурацкой минуты этой ночью. Меня не покидали тревожные мысли: сначала переживания за Александра, а потом и за своего собственного отца. Ведь когда-нибудь это случится и с ним. И, боже, хорошо бы не скоро, кроме него у меня никого нет.

Когда выхожу из комнаты, отец уже одевается в прихожей, его рабочий день начинается за час до моего. Он с удивлением смотрит на меня, безмолвно спрашивая, как это я оказалась дома?

— Вернулась вчера… — тихо бурчу я.

— Что-то случилось?

— Да. Поговорим об этом вечером, ладно? — устало выдыхаю я.

— Хорошо, дочь. Закроешь за мной?

Я подхожу ближе к отцу и крепко его обнимаю. Он пахнет как всегда — опилками и краской, запах, проникший в каждое волокно его повседневной одежды.

— Хорошего дня, пап, — шепчу ему в плечо, а у самой глаза на мокром месте.

— Не нравится мне твоё состояние, — говорит папа мне в макушку. — Расскажешь мне все?

— Обязательно. Вечером.

Делаю шаг назад и, не поднимая блестящих от накатившей жидкости глаз, тянусь к ручке двери. Папа молча выходит, ни о чем больше не спрашивая, я запираю за ним дверь и глубоко втягиваю воздух в лёгкие. Я слишком близко к сердцу принимаю чужую боль. Слишком ярко переношу ее на себя. Хотя не это ли показатель моих чувств к Александру?

Хотела выйти на работу пораньше, но из-за лёгкой прострации и какой-то пришибленности от недосыпа даже опаздываю. Офис уже гудит роем сотрудников, снующих туда-сюда с бумажками и кофе. Наш корпоративный отдел выглядит странно: девчонки сидят за рабочими столами и работают тихо, как мышки. Обычно в это время они перебрасываются колкими шутками и обсуждают, кто, как вчера провел вечер, даже если перед ними гора полисов, и они их активно вносят в систему. Но сегодня все выглядит как на рекламном буклете: десяток склоненных над компьютером голов, сосредоточенные лица, отточенные движения пальцев.

Я бесшумно приземляюсь на свое место и запускаю комп. На часах одна минута десятого, почти не опоздала, но от Камиллы Георгиевны все равно влетит, когда она увидит время входа в систему. Черт. Кидаю взгляд на место, где вчера лежали полисы, и замираю, увидев пустое пространство. Вскакиваю с места и начинаю шарить глазами по всей поверхности стола и даже заглядываю под него, в надежде на чудо.

— Не кипишуй, — шипит на меня Викот, которая ещё вчера со мной не разговаривала. — Я ввела твои договоры. Как ты вообще их оставила? Не могла шесть штук, блин, довнести?

Только у нее получается орать на меня шепотом.

— Вчера кое-что произошло, мне пришлось срочно уйти… — пытаюсь оправдаться.