Мемуары - Эмма Герштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
20 января.
«У М. какая-то тупая примиренность, приглушенность, бесхитростность. Где все бури и полемики прошлых месяцев? О. Э. очень постарел и осел как-то. Может быть, они действительно куда-нибудь на юг уедут, может быть, все лопнет. Мне и трудно там сидеть, и жаль их, и деться самому, в сущности, некуда. Очень радуют рукописи, но хочется работы шире: комментариев его самого и проч. Может быть, это будет».
20 января.
«Н. массу мне по рукописям помогает — не всегда толково, но сердечно».
21 января.
«С 10 ч. дома и все работаю: предварительному анализу (с копией) подвергнуто до 40 пьес (1907-8-9-10-11). Есть вещи хорошие, а интересно и ценно все. Лучше всякой исповеди».
22 января.
«В портфеле Оськины материалы, и такие живые, мы вместе сегодня работали черновики "Соломинки". Он к концу вечера сильно успокоился. Все эти дни в вечном кипении его забот о болезни. А тут наступило просветление».
23 января.
«Утро, оказывается, вот какое. Очень поздно проснулся. На комоде открытка из Москвы… Бумажка вот какая:
Прокуратура СССР
Б. Дмитровка, 15 а 19/1-36
№13/20591 а
По распоряжению Прокурора отдела по специальным делам т. Линсон (вот уже глупая игра фонетики — почти твое имя!) сообщается, что ваша жалоба о пересмотре дела Прокуратурой СССР оставлена без последствий.
Секретарь… (подчеркнутое напечатано)».
Итак, все усилия оказались бесполезными, надежды рухнули».
«Пока продолжаю работать над рукописями, — пишет Рудаков. — Очень интересно. Но жить без будущего трудно. Будем рассчитывать на лучшее, но одновременно надо подумать, может быть, это бесконечно?..[28] Боюсь, что Воронеж (особенно стихи, да и все) был настолько литературен, что не смогу, как лет пять назад, отказаться от необходимости литературной деятельности».
24 января.
«…Кити, как Иорданские стихи? У них, у первой строфы, смешное происхождение. В "Грешнице" у Ал. Толстого (поэта) есть строка: "А он по онпол Иордана"— это значит нечто "славянское" — церковное — а что — черт его знает (м. б., даже пишется "поонпол"??). Знаю эти стихи с голоса, с детства — и так заумью и остались. Ну, а в больнице за дежурным столиком сидя, я увидел лежащие на ватке ампулы. После чего твердил какие-то ряды с "ампулами Иордана" — которые (ампулы) за бессмыслие исключены, а раз они "церковные", т.е. не они, а их генетическая фаготная, — пришло слово "святого". А толстовские "А он" — превратились в "она" — отсюда дивная поэма моих восьми стихов — вот, забавно, а?»
25 января.
«Сейчас бесконечно интересна работа над рукописями».
31 января.
«Сегодня просмотрел с О. Э. с 1907 по 1912 год. Подробно проверили даты и места написания вещей. И кое-что по примечаниям записали. А затем читали с ним по-итальянски XI песнь «Чистилища» Данте — он читал по одной книге, я по другой. Он делал замечательный глубочайший перевод, в то же время объясняя грамматические формы и фонетику, я вникал и, может, зачитаю по-итальянски. Главное же, близость его "толкования" со стихом — это похоже в филологическом смысле на отсебятину, но очень своеобразную, глубочайшую, если понять, присмотреться. Об этом надо записать отдельно, но, к сожалению, не записал дословно перевода».
1 февраля.
«По текстам кончил 1920 год».
3 февраля.
«Чудо, что с О. что-то наладилось, что исписано 15 текстологических тетрадей… День у М. (и вечер, конечно) — работа, Дант — вакханалия…»
6 февраля.
«Мы с Анной Андреевной просматривали куски моей текстологии[29]. Она вроде Оксмана[30] в смысле авторитета. Она, кажется, не ждала увидеть то, что нашла».
7 февраля.
«Пушкинский Дом хочет купить О. архив. Он не дает, оставляя его мне для работы, но собственность сохраняя за собой».
14 февраля.
«По О. кончил 1932 год, виден конец рукописей».
19 февраля.
«Сейчас 9 часов вечера: один в комнате. Пачка тетрадей передо мною — буду работать, ты будешь довольна работой этой: она уже переходит на принципиальные вопросы, текстология как таковая близится к концу».
20 февраля.
«Чем хуже обстоятельства, тем лучше и естественнее Н. С ней "био-канва" (с 19-го года) доведена до 30-го — т. е. до нового стихотворного периода».
22 февраля.
«Сейчас вернулся от О., где долго работал над 1932 годом».
23 февраля.
«По О. кончаю 1932 год. 1933 —1934 — пустяки по объему».
29 февраля.
«Сейчас бесконечно изводит О. и тревожит текстология. А к вечеру такой усталый, что нет сил сидеть. Кипа тетрадей передо мной, но боюсь, что уберу их в чемодан и пока буду читать Волкова[31], это тоже общественно-полезное занятие».
Отказ Прокуратуры, возбужденное и упадочное состояние Осипа Мандельштама длительное молчание приревновавшей Лины Самойловны — все это создало перерыв в работе. Упоминания о занятиях становятся реже, последние письма посвящены ожиданию конкретного возвращения Рудакова в Ленинград.
2 марта.
«Очень много работал: посылаю тебе один листок с "Волком", это единственное умыкание. Спрячь его. Интересный вариант последней строфы»[32].
За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людейЯ лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.
Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей,Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей, —
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе,Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.
3 марта.
«К твоему приезду текстология будет (надеюсь) закончена».
16 марта.
«Как мало мы с тобой ценили, что я так упорно и, в сущности, хорошо работал здесь литературно: сейчас как-то и следа этой силы не осталось. Углубляется это состояние и тем, что чистая текстология почти кончена, а на большее сейчас не способен».
22 марта.
«Тетрадь уже раскрыта… буду работать… Занимаюсь "Разговором о Данте" (собственно "о Мандельштаме" — т. е. Данта там нет — очень мало, если есть)».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
