У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

Он собирался сказать еще что-то. Однако и того, что уже было сказано, оказалось достаточно, чтобы математики побросали свои формулы и теперь внимательно прислушивались к разговору. Девчонки помоложе хихикали, дамы смотрели с умилением.

– Совсем вы смутили меня, Леонид Яковлевич, – проговорила Нона сдавленным и каким-то чужим, преувеличенно бодрым голосом, – нехорошо. Мы ведь обедать собрались, а мне до обеда еще несколько отчетов с полей проверить и обсчитать нужно – все ли заклинания сходятся с суммой воздействия. Вы приходите через двадцать минут, я как раз все закончу. За обедом и договорим.

Говоря это, она едва не вытолкала мага за дверь.

– Ах да, я же… Вот, Елене Ивановне данные от полковника Егорьева. Он попросил зайти передать.

Девчонки снова захихикали.

– Давайте его сюда, товарищ Волкова, – сочным контральто велела замначальника отдела Елена Ивановна, протянула пухлую руку. – А вы идите, товарищ Крапкин, идите. В других отделах сердцеедствуйте. Подумайте только, какой донжуван!

Почувствовав, как запылали щеки, Нона прикрыла дверь за магом и подошла к столу старшей коллеги.

– И отчего вы все не выйдете за него, Ноночка? – звучным шепотом осведомилась Елена Ивановна, прикладывая ладонь к полной груди. – В возрасте Леонида Яковлевича в Ромео играть уже непристойно, а вы не замечаете.

– Так он не звал, – попробовала отшутиться Нона.

– Как не звал? – изумилась Елена Ивановна. – Непростительное упущение с его стороны. Полагаю, я намекну ему при случае, что непременно стоит это сделать. Вы, кажется, не против, а он, уважаемый человек, советский маг, церемонии разводит. Решительнее надо быть, знаете ли. Вот мой покойный муж Евгений, земля ему пухом, был решительный мужчина, воли удивительной. Я-то женщина мягкая…

Тут уже захихикали все. Внушительная, как линкор, Елена Ивановна наводила трепет на всех в институте. Даже старшие маги кланялись ей, не смея обойтись привычным легким кивком, чтобы не услышать вслед зычного, как пароходный гудок, голоса: «Нелюбезны вы нынче, уважаемый. Удивительно, как далеки бывают представители магического сословия от советского народа».

– Так вот. – Елена Ивановна обвела всех взором, полным укоризны. Девчата замолкли. – Мой покойный супруг предложение сделал мне тотчас, как увидел. В те годы я служила секретарем в штабе… Впрочем, туман мне в голову, без конкретики, все математики, знаем, где живем…

Елена Ивановна пустилась в воспоминания, а Нона прокралась на свое место и спрятала нос в бумаги. Голова неприятно закружилась от мысли о том, что линкор математического отдела может ухватить Крапкина за рукав и громогласно потребовать, чтобы тот, наконец, предложил руку товарищу Волковой – «математик и женщина, признайтесь, молодая, привлекательная, во всех отношениях репродуктивная». Нона мгновенно представила, как маг бормочет: «Перспективная – да, несомненно. А репродуктивная – это, знаете ли, нечто немного…», а Елена Ивановна машет рукой, грохоча на весь холл: «Ой, оставьте! Чудак человек! Маг, а мямлит, как школьник. Я сказала, вы меня поняли, вот и возьмите себя в руки».

Захотелось провалиться сквозь землю от стыда, но когда смущение немного отступило, Нона поняла, что неутешительная перспектива общения Елены Ивановны и мага – всего лишь статистически допустимое событие будущего, в то время как через считаные минуты ей предстоит нечто более страшное – ответить Крапкину на самый важный для него вопрос: «Как выглядит “Серая слизь”?» Что Нона могла рассказать? О крошечных серых комочках в тазу? О том, что комочки эти принесла на платье сестра, которую эта «слизь» не берет из-за заклятья «Материнское слово»?

Нона с досадой поняла, что ей жаль будет видеть, как маг переключит свое внимание на более интересные для него объекты – Зойку и Олю. Они действительно могут рассказать о «Серой слизи», они видели ее, не раз входили в «Кровавую реку». А что может предложить она сама? Рассказать о том, как сунулась в таз с грязной водой?

Нона совсем загрустила. Избегая взглядов, в которых сквозило уважение, она пробежала по коридору до лаборатории Крапкина, успев застать его в дверях.

– Я тут подумала, Леонид Яковлевич. Я обедать сегодня не стану. Лучше приходите к нам на ужин сегодня. Я… познакомлю вас с сестрой и племянницей. Они вам много могут рассказать. И… не думайте, что вы там должны быть – в поле, где «слизь» прорывается. Там сильные магопрактики гибнут, и это очень страшно. А вы такой…

– Растяпа? – грустно предположил Крапкин.

– …уязвимый, деликатный. Вы ученый, а не военмаг, и не укоряйте себя. Я вот тоже думаю иногда: Зоя, моя сестра, убежала на фронт, сражалась за Родину, мой… жених погиб в бою, а я сидела здесь, в институте. Но если бы мы с вами не рассчитали ту формулу, кто знает, когда освободили бы Смоленск? Может, мы нашими цифрами и лабораторными опытами больше людей защитили, чем тот же Румянов – боевыми заклятьями.

– Вы, Нона Васильевна, умная женщина, но так наивны и добры, что во всех одно хорошее видите. Не только людей надо защищать, но и врага уничтожить, потому что, сколько ни заслоняй, он все одно будет бить и бить, пока не улучит секунды, когда защита ослабеет. Юрий Саввич не побоится врага ударить, а мы с вами будем думать да рассчитывать потери, выбирать меньшее зло. Вот и получается, что майор бросает магов в «реку Кровавую», а я все циферки пишу, пытаюсь так их выстроить, чтобы не людьми магические бреши затыкать, а словами и рунами. Только получается, что Румянов спас уже не один город от разлития «Серой слизи», а я… в поле ни разу не был. Не в мире я с собой, Нона Васильевна, и утешать себя в том не могу и не стану, как честный человек. И добротой вашей не устану восхищаться.

В глазах мага за стеклышками очков было столько печали, что Нона не удержалась, коснулась рукой его руки.

– Вы приходите к нам ужинать, Леонид Яковлевич. Непременно приходите.

– Обязательно приду, Нона Васильевна.

Зойка стояла посреди кабинета, понурившись, и каждую секунду обещала себе, что сумеет поднять глаза на майора. Вот только досчитает до пяти, нет, до десяти, и обязательно посмотрит на него. Она слишком хорошо знала, что увидит во взгляде Румянова, поэтому все увеличивала счет. «Нет, двадцать пять – и все, посмотрю. Я фронтовик. Не смеет он распекать меня, как школьницу».

– Именно! – проговорил Румянов, спокойно сидя за столом и наблюдая за тем, как уши товарища Волковой становятся пунцовыми от стыда. Он выговаривал слова громко и четко, неясное эхо звенело в углах под потолком, словно от ударов плетью. – Вы поступили как школьница! Глупая, безответственная девчонка! Зачем вы потащили то платье домой?! Вам выдали обмундирование, а вы, как баба, с тряпками своими! Да, обошлось. Но ваша сестра могла умереть. Или еще кто-то из квартиры, кто сунулся бы в ваш узел или в ванную. Вы должны были отнести узел на термическую обработку после магической. Там бы обжарили при двухстах градусах…

– Так ей же немного надо. Девяноста хватит. Она же на платье была уже пассивизированная, только горячим сполоснуть…

– И такой хватило бы, чтобы пару штатских угробить, вздумай они копаться в ваших вещах! Что вам далось так это платье?!

– Оно… не мое, – совершенно смутившись, пробормотала Зойка. – Сестры. У меня только фронтовое… Нона мне свое платье дала, а я испортила. Подумала: отстираю и отдам.

– У вас что, одежды нет? Отчего не сошьете? Слава богу, мы своих сотрудников голодом не морим. Оля и продуктами, и деньгами не обижена. Материи надо – будет. Какую вам? Ситцу? Или хотите шелковое? Можем, через денек-другой сделаем.

– Это все Олино. Не буду я на дочери наживаться. Сама заработаю, – задрала подбородок Зойка. – Я стираю, шью. Пока мало выходит, да и сестре отдаю на хозяйство. А то и так живем у них, платья ее ношу…

– А вы гордячка, Зоя Васильевна, – сердито проговорил Румянов, но глаза его – впервые за два года видела такое Зойка – смеялись. – Фронтовичка, мать волшебницы на государственной службе и стираете белье по дворам? Однако – гонор. Даже удивительно, что при таком характере вы магом не родились, товарищ Волкова. Может, это оттого, что глупая, как гусыня. И корове, если бодливая, судьба рогов не дает. Не сопите так, Зоя Васильевна, на обиженных заговоренку возят. Если бы не ваше «Материнское слово», если бы можно было вас с Олей разделить без вреда ей – вас за ваши фордыбасы вечные уже давно… Эх, Зоя Васильевна, в рубашке родилась, а губой дрожишь. Все. Вольно.

Зойка осталась стоять, обиженно насупившись.

– Иди, тебе сказано! – прикрикнул Румянов, обходя стол, словно собирался и сам прочь из кабинета. Приблизившись, он не склонился, а скорее качнулся к ней, шепнув в ухо: