У обелиска (сборник) - Наталья Болдырева

– Старается, – выдавила из себя Нона. – Умница.

Оля просияла.

– А теперь и правда нужно мне за цифры сесть. Но мешать вам не хочу. Час поздний, все по комнатам уже, так что я на кухне посижу, вчитаюсь. Как ложиться станете, позовите.

Она не успела выйти. В дверь тихо постучали, заглянула Алевтина:

– Там майор ваш, Зойка. Нервничает очень, спрашивает, не спите ли.

– А что сам не вошел?

– Говорит, топать сапогами по чистому не хочет, – с каким-то странным выражением сказала Алевтина. – Просил срочно.

Зойка выскочила в коридор, набрасывая шаль. «Ох ты ж, матушки! – воскликнула тихо. – Это что ж у вас? Как?» – и крикнула громче: «Оля, скорее!»

Когда Нянька и Нона выбежали следом за девочкой, в коридоре уже не было никого. Только темные следы там, где стоял, дожидаясь, странный майор.

Нянька, бранясь, пошла за тряпкой. Пожалев старушку, Нона забрала у нее ведро и отправила всех по комнатам, пообещав, что уберет сама. Внизу под окнами, взвизгнув шинами, на полной скорости вылетел из двора военный фургон.

Даже при свете тусклой лампочки было видно, что с сапог военмага капала на пол не грязная вода, а что-то более густое, вязкое. Нона потрогала капли пальцами, понюхала, ощутила едва уловимый запах железа. Она тщательно оттерла с пола кровь и долго полоскала тряпку, меняя воду в ведре, а потом терла жесткой мочалкой руки, словно пытаясь выполоскать и смыть страх, который, казалось, въелся в руки и ядом поднимался от пальцев к плечам, заставляя дрожать, как от холода.

Дрожь не отпускала ее до утра. Цифры в бумагах, что дал Крапкин, плыли перед глазами, их заслоняло видение окровавленных сапог майора-колдуна. Отказавшись от завтрака, Нона устроилась у окна, наблюдая за въездом во двор. Отчего-то с каждой минутой крепла уверенность, что Зойка не вернется.

Но она вернулась – бледная, встревоженная, усталая, и все же живая и невредимая. Как и раньше, молодой незнакомый лейтенант внес Олю, уложил на постель и тотчас уехал, предоставив Зойке ухаживать за дочерью.

– У него с сапог кровью в коридоре накапало, – тихо произнесла Нона, когда сестра отошла от кровати, проверив все ремни и амулеты, а Нянька отправилась в магазин, купить «Олюшке» чего-нибудь «побаловаться» после тяжелой работы.

– Ты в институт не опоздаешь? А то мы явились, задержали тебя, – попыталась перевести тему Зойка. Подхватила узелок и направилась в ванную. Только теперь Нона заметила, что одета сестра странно – в новенькую гимнастерку, но размера на три больше, чем нужно, даже манжеты завернуты; галифе вроде бы впору, ношеные, но колени потерты на ладонь выше Зойкиных. «Уезжала-то Зойка в штатском», – припомнила Нона.

Вопреки бившему тревогу внутреннему голосу, она вошла в ванную вслед за сестрой. Зойка спрятала узелок за спину.

– У тебя там что?

– Оле плохо стало в госпитале. Вырвало ее прямо мне на платье, вот и переоделась во что пришлось. Дай, застираю, – Зойка попыталась вытолкать Нону за дверь ванной, но та нырнула сестре под руку и выхватила узелок. И развязывать не пришлось – пятна крови на узелке расплывались все шире.

Нона кинула его в ванную, торопливо вымыла руки и бросилась ощупывать сестру.

– Где?

– Да что где-то?! – рассердилась Зойка, отталкивая ее руки.

– Мучили они тебя? Пытали? – Перед глазами Ноны все поплыло, сдерживаемый много часов страх вырвался, захлестнув ее волной паники. – Это из-за Оли? – тараторила она, продолжая шарить руками по плечам сестры. – Зойка, брось ты ее, отправь куда-нибудь, в интернат, пусть маги за ней смотрят. Ведь ты не виновата ни в чем! Я и бобылихой проживу, мне не страшно, будем с тобой вдвоем. Все лучше, чем так мучиться…

Несколько мгновений Зойка стояла словно окаменелая, а потом размахнулась и со всей силы ударила сестру по щеке. Нона отшатнулась, но замолчать уже не могла:

– Не виновата ты в том, что это «слово Материнское» тебя выбрало. А я по глазам вижу, сколько ты уже из-за нее вынесла…

– Да нет на мне ничего. Ни одной царапины. Чужая это кровь, чужая! – крикнула Зойка сердито.

– Знаю я магов, они потом все замажут, заколдуют… – Нона ткнула в лицо Зойке руку, где не было и следа от заговоренного Крапкиным ожога. – Будь это чужая кровь, стала бы ты от меня прятать?

– Стала бы, – строго ответила Зойка. – Думаешь, отчего я, когда вы с няней Катей про фронт меня спрашиваете, рассказываю только веселое и хорошее? Именно это и делаю, Нонча, чужую кровь прячу, которой я реки видела. Думаешь, это кровь?

Повернулась к ванной, налила воды в таз, развязала узелок и вытряхнула платье в воду.

– Как-то раз везла полковника нашего, Романа Ивановича. – Зойка взяла деревянные щипцы и расправила платье в тазу. Вода тотчас стала бурой, по поверхности поплыли какие-то серые пятна. – Смотрим, у дороги «летучка» – девчонка-военфельдшер лежит раненая, шофера убило. Я под брезент, в кузов гляжу – там соломки чуток, семеро бойцов без сознания. Товарищ полковник говорит, давай в санбат, в соседнем селе стоит. Я в «летучку» – и повезла. Ухаб на ухабе, слышно, как ребят раненых в кузове подбрасывает и об пол грохает. А на них живого места нет. В санбате стали доставать, а из кузова кровь как вода льет, хоть ведро ставь.

– Выжили они? – стыдясь своей истерики, спросила Нона, подходя к сестре. Зойка не смотрела на нее – только переворачивала щипцами платье, наблюдая, как светлеет вода. Очень осторожно, чтобы не коснуться рукой поверхности воды, не плеснуть на себя или Нону. «Конечно, столько крови видеть – захочешь ли снова к ней прикоснуться сейчас, когда уж война кончилась и ты дома?» – оправдала странную брезгливость сестры Нона.

– Откуда я знаю, Нонча. Я выгрузила и назад рванула. «Летучку» санбату оставила, велосипед взяла у почтальонши деревенской – и обратного ходу. У меня посреди поля товарищ полковник на мертвеце сидит. Думала, все седло сотру, галифе-то в крови, засохло, как корка, но и километра не проехала – моя машина навстречу: полковник шофера похоронил и за мной едет… А еще в другой раз…

Зойка не отрывала глаз от завертей грязной воды, которая лилась через край таза, а все не становилась чистой – плавала по поверхности бурая с проседью пена, оседала на островках ткани. Зойка шевелила ее механическими движениями, сжав в руке щипцы так, что пальцы стали белые, а вены на руке вздулись синими нитками. Постращать хотела Зойка, объяснить, доказать, думала – выпустит из запертого дома своей памяти один крошечный призрак прошлого, напугает старшую сестру и замолчит снова. Но призраки рванулись к живому, и Зойка уже не в силах была их удержать.

– …это уж мы с Ольгой ездили. Нас к полевому госпиталю прикрепили, раз уж она лекарка, хоть и маленькая. Привозят раненого – обмороженный весь, но живой. А на нем медсестра мертвая. Видно, закрыла его собой в поле, убило ее, так и замерзла, а он отчего-то все живой. Как сейчас помню, ефрейтор Горелов, А-И. Говорят, не можем ей руки разжать, замерзли, у вас в тепле оттает, мол, и… Наш маг госпитальный, товарищ Костейко, говорит: давай я ее аккуратно выжгу, сметем, только парня погреем. Солдатик раненый в слезы – медсестричка героическая, много солдат спасла, как же ее – в совок и в ведро? Представь, стоит мужик перед магом, жги, говорит, меня, а ее похороним, как надо. А у самого слезы по лицу текут, от грязи серые. А Лев Сергеевич говорит: не будем жечь. Сломал ей руку, раненого на носилки, нас с Ольгой – за ним. Уж и не знаю, где и как похоронили ту медсестру. А ефрейтора Оля вылечила и не лежала потом, сразу к другим пошла. Она ведь лежит, только когда после маготравмы пациент или раны от заклятий. Там вроде как другая энергия требуется. А заговаривает колотые или сквозные ранения она так, что бывалые маги в ладоши хлопают, осколки, пули вытягивает – любо-дорого… Вот переломы сращивает не слишком умело – знаний не хватает, ее бы в медучилище. Лев Сергеевич говорит, чутье у нее хорошее, но чтобы кость дробленую собрать или орган разорванный, надо знать, как оно само по себе здоровое выглядит, а для того анатомию нужно изучить…

Видно было, как Зойка устала. По ее лбу катился пот, тени под глазами из серых стали сливовыми, как синяки. Может, сказывалась тяжелая ночь, а может, война, воскреснув в памяти, мучила ее, заставляя переживать заново то, что хотелось бы забыть. И еще казалось – щипцы в руках Зойки не деревянные, а свинцовые, с таким трудом она проворачивала их в тазу.

– Дай помогу, – нагнулась к тазу Нона, видя, как от горячей воды поднимается пар. – Нельзя кипятком, кровь не отстирается, желтые пятна потом будут…

Зойка попыталась оттолкнуть ее, но так слабо, будто не было сил в руках.

– Не тронь! – вскрикнула она. – Не тронь, пока не стечет!