Пилот штуки - Ганс-Ульрих Рудель

Затем мы обсуждаем ситуацию, и он полагает, что я мне не следует терять время и я должен вернутся на базу. Я намереваюсь сделать это в любом случае. Он говорит мне, что в моем секторе готовится крупномасштабное наступление и сигнал к его началу будет дан в течение нескольких дней. Он только что вернулся с совещания с фюрером, на котором вся ситуация обсуждалась до мельчайших деталей. Он выражает удивление, что я не заметил этих приготовлений на месте, поскольку в этой операции будут участвовать приблизительно триста танков. Сейчас я напрягаю свой слух. Число триста изумляет меня. Это в порядке вещей для русской стороны, но столько танков на нашей стороне? Я отвечаю, что с трудом могу в это поверить. Я спрашиваю его, не мог бы он назвать эти дивизии и количество танков, которые они имеют в своем распоряжении, потому что я совершенно точно информирован о большинстве подразделений в моем секторе и сколько в каждом из них исправных танков. Накануне моего отлета с фронта я разговаривал с генералом Унрейном, командиром 14 бронетанковой дивизии. Это было две недели тому назад и он с горечью пожаловался мне, что у него остался на всю дивизию всего один танк и даже эта машина не могла считаться боеспособной, потому что он приказал оснастить ее для наземного контроля воздушных полетов. Эта машина представляла для него гораздо большую ценность, чем боеспособный танк, поскольку обладая хорошей связью со "Штуками" он мог нейтрализовать с их помощью многие цели, которые его танки сами по себе не могли бы вывести из строя. Я, таким образом, совершенно точно знаю, сколько танков находится в 14 бронетанковой дивизии. Рейхсмаршал с трудом верит мне, поскольку он располагает совершенно другой цифрой. Он говорит мне, наполовину всерьез, наполовину в шутку: "Если бы я вас не знал, я бы за такие слова посадил вас под арест. Но мы сейчас все это выясним". Он подходит к телефону и соединяется с начальником Генерального штаба.

"Вы только что сообщили фюреру, что для участия в операции Х предназначены три сотни танков". Я, стоя рядом, могу слышать каждое слово.

"Да, верно".

"Я хочу знать названия этих дивизий и каким количеством танков они располагают. У меня тут находится один человек, хорошо знакомый с ситуацией".

"Кто это такой?", спрашивает начальник Генштаба.

"Это один из моих людей и он должен знать". Начальник Генштаба, к несчастью для него, начал именно с 14-й танковой. Он говорит, что дивизия располагает 60 танками. Геринг еле сдерживается.

"Мой человек говорит, что в 14-й всего один танк!" На другом конце линии воцаряется долгое молчание.

"Когда он оставил фронт?"

"Четыре дня назад". Вновь тишина. И затем:

"Сорок танков находятся в пути. Остальные в ремонтных мастерских, но непременно окажутся в своих частях к нужной дате, так что эта цифра правильная".

Он дает тот же самый ответ для всех дивизий. Рейхсмаршал с яростью бросает трубку.

"Вот так делаются дела! Фюреру дают полностью ложную картину, которая основана на неверных данных и еще удивляются, когда операция не приносит тот успех, на который рассчитывали. Сегодня, благодаря вам, этот случай нашел свое объяснение, но как часто мы строили свои надежды на таких вот утопиях. Вся сеть коммуникаций в юго-восточной зоне беспрестанно подвергается вражеским бомбежкам. Кто знает, сколько танков из этих сорока, например, вообще достигнут фронта и когда именно это произойдет? Кто знает, смогут ли ремонтные мастерские получить во время запасные части и если они их получат, закончат ли ремонт в отведенное время? Я должен немедленно доложить обо всем фюреру". Он говорит с гневом, затем устанавливается тишина.

Когда я возвращаюсь на фронт, я все еще обдумываю то, что я только что услышал. В чем цель этого введения в заблуждение и фальшивых докладов? Случайно это делается или нарочно? В любом случае это играет на руку врагу. Кто и в каких кругах совершает эти гнусности?

* * *

Я прерываю свое путешествие, останавливаясь в Белграде и когда я захожу на посадку на Семлинском аэродроме, над головой появляется строй американских четырехмоторных бомбардировщиков. Сходя со взлетной полосы я вижу, как весь аэродромный персонал разбегается в разные стороны. К западу от взлетной полосы находятся холмы, в которых вырыты подземные тоннели, служащие укрытиями. Я вижу строй точно перед собой, на небольшом расстоянии от аэродрома. Это все выглядит не очень хорошо. Я бегу вслед за потомком людей с такой скоростью, которую только могу развить в своих унтах. Я только успеваю заскочить в тоннель, как на аэродроме взрывается серия бомб, поднимая гигантское грибовидное облако дыма. Я не могу поверить, как что-то способно уцелеть. Через несколько минут дым немного рассеивается и я возвращаюсь назад на аэродром. Почти все разрушено, среди обломков стоит мой верный Ю-87 , изрешеченный осколками, но двигатель не поврежден и шасси в полном порядке. Большая часть органов управления функционирует нормально. Я ищу полоску земли в стороне от взлетной полосы, которая была бы пригодна для взлета и рад, что могу снова подняться в воздух. Преданно и отважно мой раненый аппарат проносит меня над всей юго-восточной зоной и опускает на землю в Хуси.

Во время моего отсутствия к нам был прикреплено румынское звено Ю-87. Экипажи состоят в основном из офицеров, некоторые из них имеют определенный опыт, но мы вскоре обнаруживаем, что гораздо лучше, если они летают вместе с нами одним строем. В ином случае число их потерь при каждом вылете остается всегда высоким. В особенности им докучают вражеские истребители и им требуется совсем мало времени, чтобы понять, на основе своего опыта, что и на низкоскоростном самолете не обязательно быть сбитым, если удается держать строй. Штаб полка пересел на ФВ-190. Наша первая эскадрилья выведена из боев на восемь недель для отдыха и базируется на аэродроме в Сёхсих-Регене. Здесь опытные пилоты Ю-87 переучиваются на одноместные самолеты. В перспективе всем нашим частям придется делать то же самое, поскольку производство Ю-87 скоро будет прекращено. Пока мы стоим в Хуси, в перерывах между полетами я практикуюсь на штабных ФВ-190 для того, чтобы не прерывать потом боевых операций. Я заканчиваю свою самоподготовку одним или двумя боевыми вылетами и чувствую себя на этом самолете в полной безопасности.

* * *

Наступил июль, наши вылазки становятся все более частыми, поскольку началось запланированное наступление к северу от Ясс. Оно ведется не с участием выдуманного количества танков и позднее, чем предписано первоначальным планом, но тем не менее с более свежими и боеспособными частями, чем обычно. Нужно захватить возвышенность между Прутом и Таргулом Фрумосом. Его легче удерживать и захват этого участка лишил бы противника удобного трамплина для атаки. Вся линия фронта в этом секторе приходит в движение и нам удается отбросить Советы назад на значительное расстояние. Оказывая упорное сопротивление, им удается удержать несколько ключевых пунктов. Им везет, потому что местные атаки, с помощью которых мы надеялись стереть эти очаги сопротивления, так и не были проведены. Некоторые из наших атакующих частей, которые брошены в бой, подобно пожарным командам, там, где идут самые ожесточенные бои, приходится отводить. В ходе этого наступления я совершаю свой 2100-й боевой вылет. Цель знакомая: мост в Скуленах, имеющий важное значение для снабжения атакуемых советских частей. Каждый раз, когда мы заходим в атаку на него от Ясс, он уже окутан искусственной дымовой завесой и мы никогда не можем быть точно уверенными, что сбрасываем бомбы не на свои собственные войска. Каждый раз, когда я вижу эту завесу, я смеюсь, воображая лица иванов там, внизу, которые пристально вглядываются в дым, ожидая нашего приближения. Не требуется быть лингвистом, чтобы расслышать одно повторяющееся слово: "Штука-Штука-Штука". Наши дни в Хуси сочтены.