Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев

жизни будет хорошо, глаза. Легкое желтого оттенка платье в пол и атласная лента в волосах создавали вокруг нее чистоту и тепло. — Прошу вас, проходите, — открыла она дверь шире и сделала знак приглашения.

Я прошел внутрь, и вслед за этим она прикрыла дверь. Я молчал, не зная, как начать. Она ждала, не понимая, зачем я здесь.

— Признаться откровенно, не ожидала такой чести, — робко начала она.

— Прошу, не нужно. Я всего лишь человек.

— Это вы так думаете, сир Деннар. Но мы-то знаем, как Сенды оберегают наш город и заботятся о нас. Поэтому для меня честь видеть вас в своем доме.

— Да…честь, — все, что я смог сказать на это. — В доме кто-то еще есть?

— Да, муж наверху. Сейчас я его позову, — и она быстро ступила на лестницу.

Дом, а точнее квартира в доме, представляла собой, как уже было понятно, два этажа, где на первом находились кухня, небольшой зал со столом по центру, а сбоку, в приоткрытой сейчас слегка двери, угадывалась небольшая мастерская. Пытался разглядеть, что за инструменты и по ним понять, какое они занимали ремесло, но отсюда было трудно это увидеть, а подойти — я опасался, что чрезмерное любопытство для этих людей может показаться невоспитанностью. В целом, украдкой следя за убранством, всюду чувствовалась хозяйская, женская рука. Много мелких, и одновременно с этим никакого нагромождения, предметов, создающих уют, аккуратно занимали свои места. Было, полагаю, приятно прийти вечером после тяжелой работы в такой дом. Было…

— Вы видимо только с дороги, — мужской, низкий голос не дал мне погрузиться в мысли. Высокий, от того немного сутулый, светлые волосы, с залысиной; шагал он медленно, но широко, немного раздвигая наружу стопы. Рубаха, а поверх жилетка, свободные штаны, голые стопы — вот и весь его гардероб. Просто и без излишеств. И, опять же, отмечу глаза — они были у него пронзительные, как у всякого умного человека, который многое мог понять, только раз взглянув.

— Поняли по моим сапогам, — посмотрел я вниз на пыльную обувь. — Да, прямо с дороги и сразу к вам.

— Как он умер? — неожиданно резко спросил он.

— Что? — обернулась на него жена. — О чем ты? Кто умер?

— Не надо тянуть, — все также глядя на меня говорил он. — Скажите все сразу.

— На нас напали из засады. Их было много. Он сражался храбро.

— Кто сражался храбро? — начала она догадываться, потому что в голове прорезалась дрожь.

— Наш сын — он умер. Он, — кивнул он в мою сторону, — жив, и пришел нам об этом сообщить. Так ведь?

— Так, — еще никогда слова не давались мне так тяжело.

Хозяйка дома, молча, медленно, очень медленно развернулась и вышла в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь. Оттуда послышался тихий, горький, тяжелый плачь.

— Ну, говорите, — обратился он ко мне.

— Что говорить?

— Скажите, что он умер для начала. Потом скажите, что он герой; что его будут помнить; что вы нас не оставите; что он, в конце концов, отдал долг.

— Я…

— Он ведь у нас поздний ребенок, — он присел на стул и опустил голову, упершись взглядом в узор ковра. — Мы долго не могли родить — не получалось, а потом чудо послало нам его. Как мы были счастливы. Ночи не спали, но нам это было не тяжело, а только в радость. Потом я учил его всему, чему отец может учить сына. Мы его сами вырастили, без чьей-либо помощи, но потом приходите вы и вам подобные и говорите, что юноша должен отдать долг. Вот только у кого он занимал, или мы занимали — не понятно. Вроде все сами, но долг откуда-то берется. И что получается: жизнь ему дали мы, а должен эту самую жизнь он вам. Как так? Я, право, не понимаю. Может, вы знаете? В какой момент он занял эту жизнь у вас? Или у кого там?

— Я…

— Да, да, вы. Все у вас я, да я. Можете наказать меня за мою дерзость — мне уже плевать, — голова опустилась на ладони, закрывая лицо.

— Ваш сын, правда, герой. Хочу заверить вас, что вас не оставят. Вы будете обеспечены всем необходимым. И его, и жертву, которую он принес, будут помнить, — попытался я хоть как-то что-то сказать.

— Теперь пытаетесь обменять его жизнь на ваши жалкие золотые, — хмыкнул он в отчаянии. — Будут его помнить.…И сколько же вы будете его помнить? Пока не пройдете вон тот порог? Помнить его будут только два человека, и, заверяю вас, ни один из них не вы. А затем, когда эти два человека уйдут — осталось этому не так уж и долго, — помнить никто его уже не будет. Разве только, если кто-то не обратит внимания, проходя мимо его камня.

За дверью стало тихо.

— Ммм…жива, но жить перестала. Скоро и меня это ждет, — вздохнул он. — Что же до ваших денег — оставьте их себе. Себя мы прокормить можем, — махнул он рукой в сторону мастерской. — Хотя, думаю, еды нам теперь нужно будет меньше. Как думаете, мы можем на вас злиться?

— Полное право.

— А вы смешной. Полное право, — повторил он эти слова в той же манере, как я только что. — Нет. Лжете вы. Все вы вечно лжете, говоря, что заботитесь и думаете о нас. Нет, вам бы лишь свою шкуру чистенькой и ухоженной иметь. Хотя всех остальных вы тоже иметь хотели. Вот вы говорите, что будете помнить его. Это так?

— Всегда.

— Тогда назовите мне его имя.

— Его…, - только сейчас я понял, что не знал ни одного из них по имени. Я вообще почти ничего не знал о них, кроме их места проживая, о чем только перед посещением и разузнал. Как же мне было сейчас стыдно.

— Просто уйдите, и, прошу вас, больше никогда не переступайте нашего порога. А если встретимся где-нибудь, сделайте вид, что не узнали, — он погрузил лицо в ладони и больше на меня не обращал никакого внимания, уйдя в свое горе.

Упершись о стену какого-то здания в подворотне, рядом с которым не помню, как очутился, пытался расстегнуть ворот, не в силах сделать глотка воздуха. Тряслись пальцы, от чего было еще сложнее сделать задуманное. Пот струился ручьями. Рубаха прилипала к телу. Было жарко, было невыносимо душно. Вскоре, разум возобладал и тело, спустя несколько глубоких и медленных вдохов и выдохов, пришло в норму. Меня перестало трясти. Придя в себя, первым делом дошел до казарм и у капитана вызнал все необходимое о погибших. Как бы