По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1 - Пол Теру

— Это загадка. Но я помню, что видел много черных, — Борхес выглядел столь моложаво — я даже запамятовал, что передо мной ровесник века. За достоверность его рассказов я поручиться не мог, но он был самым красноречивым очевидцем, повстречавшимся мне в этом путешествии. — Они были поварами, садовниками, мастеровыми, — сказал он.

— Не знаю, куда они подевались.

— Говорят, их сгубил туберкулез.

— А почему в Монтевидео их туберкулез не сгубил? Прямо напротив нашего города, а? Есть другая, столь же нелепая история — они будто бы поссорились с индейцами, и обе стороны перебили друг друга. По идее это должно было случиться году в 1850-м, но все это сказки. В 1914-м в Буэнос-Айресе все еще было полно негров — они попадались на каждом шагу. Или лучше сказать — в 1910-м, для вящей точности, — тут Борхес внезапно расхохотался. — Они не были усердными работниками. Считалось, что индейскую кровь иметь замечательно, но негритянская кровь не ценилась, а? В Буэнос-Айресе есть несколько видных семейств, в чьих жилах есть ее доля… как говорится, примесь смолы. Дядюшка часто мне говорил: «Какой же ты ленивый, Хорхе, — ну просто черномазый после обеда». Понимаете, после полудня они старались не работать. Не знаю, почему здесь их так мало, но в Уругвае или Бразилии… в Бразилии иногда встречаются и белые, верно? Если повезет, а? Ха!

Когда Борхес смеялся, на его лице появлялось какое-то притворно-жалобное выражение, словно он сам себя передразнивал. Он тут же просиял:

— Они считали себя коренными жителями! Я как-то подслушал, как одна негритянка говорила аргентинке: «Зато мы сюда не по морю приплыли!». Она подразумевала, что считает испанцев иммигрантами. «Зато мы сюда не по морю приплыли!»

— Когда вы это слышали?

— Много-много лет назад, — сказал Борхес. — Правда, негры были хорошими солдатами. Они участвовали в Войне за Независимость.

— Как и в Штатах, — сказал я. — Но у нас очень многие воевали на стороне британцев. Британцы обещали им свободу за службу в пехоте. На юге один полк был поголовно из чернокожих — их звали «Эфиопы Лорда Данмора». В итоге их занесло в Канаду.

— Наши черные выиграли битву при Серрито. Это они сражались с Бразилией. Отличные были пехотинцы. Гаучо воевали в конном строю, а вот негры верхом не ездили. Был целый полк — Шестой. Его назвали не «полк мулатов и черных», а «полк коричневых и темнокожих». Чтобы не обидеть. В «Мартине Фьерро» их называют «люди смиренного цвета»… Но довольно, довольно. Давайте почитаем «Артура Гордона Пима».

— Какую главу? Может, ту, где приближается корабль с множеством трупов и птиц?

— Нет, я хочу последнюю. Про мрак и свет.

Я прочел последнюю главу, где течение выносит лодку в Атлантический океан, вода становится все теплее, а потом совсем горячей, сверху сыплется белая пыль, клубы пара, появление исполинской белой фигуры. Борхес иногда прерывал меня, произнося по-испански: «Прелестно», «Замечательно» или «До чего же прекрасно!».

Когда я закончил, он сказал: «Прочтите предпоследнюю главу».

Я прочел двадцать четвертую главу — Пим сбегает с острова, за ним гонятся разъяренные дикари, яркое описание головокружения над бездной. Этот длинный страшный пассаж привел Борхеса в восторг, и в финале он захлопал в ладоши.

— А теперь — может быть, чуть-чуть Киплинга? — сказал Борхес. — Не поломать ли нам голову над «Миссис Батерст» — посмотрим, хорош ли это рассказ?

Я сказал:

— Признаюсь, «Миссис Батерст» мне совершенно не нравится.

— Хорошо. Должно быть, вещь никудышная. Тогда «Простые рассказы с гор». Прочтите «За чертой».

Я начал читать; на месте, где Бизеза поет англичанину Треджаго любовную песню, Борхес прервал меня и сам продекламировал:

Одна на крыше, я гляжу на север,Слежу зарниц вечернюю игру:То отблески твоих шагов на север.Вернись, любимый, или я умру.[73]

— Мой отец часто читал это вслух, — сказал Борхес. Когда я дочитал рассказ, он сказал: — А теперь выберите сами.

Я прочел ему историю курильщика опиума — «Ворота ста печалей».

— Как грустно, — сказал Борхес. — Ужасно. Человек ничего не может поделать. Заметьте, Киплинг повторяет одни и те же фразы, вещь бессюжетная — но чарующая. С этими словами он начал хлопать себя по карманам: — Который час? Вытащил свои карманные часы, коснулся стрелок.

— Половина десятого. Нам надо перекусить.

Возвращая том Киплинга на место (Борхес предупредил, чтобы я ставил книги туда, откуда взял), я спросил:

— А свои вещи вы когда-нибудь перечитываете?

— Никогда. Своими книгами я недоволен. Их значение страшно раздуто критиками. По мне лучше уж читать — он качнулся к стеллажам, словно хватая что-то руками, — настоящих писателей. Настоящих. Ха!

Обернувшись ко мне, он сказал:

— А вы мои вещи перечитываете?

— Да. «Пьер Менар»…

— Это был первый рассказ, который я написал в своей жизни. Тогда мне было лет тридцать шесть — тридцать семь. Отец мне сказал: «Много читай, много пиши и не торопись печататься» — так и сказал, дословно. Лучший рассказ, который я написал, — «Злодейка». «Юг» тоже неплох. Всего несколько страниц. Я лентяй — несколько страниц, и все, я закончил. Но «Пьер Менар» просто шутка, а не рассказ.

— Когда-то я задавал моим студентам-китайцам на дом прочесть «Стену и книги».

— Китайцам? Наверно, они находили там множество ляпов. Я в этом уверен. Это пустяк, его и читать не стоит. Пойдемте покушаем.

Он взял с дивана в гостиной свою трость. Мы вышли на лестничную клетку, спустились вниз в тесном лифте и через литые чугунные ворота вышли на улицу. Ресторан был за углом — я не приметил его вывески, но Борхес знал дорогу. Итак, меня вел слепец. Идти по Буэнос-Айресу с Борхесом — все равно, что по Александрии с Кавафисом или по Лахору с Киплингом. Этот город принадлежал Борхесу, а сам Борхес внес вклад в то, чтобы этот город выдумать.

В вечер Страстной Пятницы ресторан был полон народу. Шум стоял неимоверный. Но как только Борхес переступил порог, — постукивая тростью, лавируя между столиками, расположение которых он, очевидно, хорошо помнил, — посетители примолкли. Они узнали Борхеса. При его появлении все перестали разговаривать и даже есть. В этом безмолвии благоговение сочеталось с любопытством. Пауза длилась, пока Борхес не уселся за столик и не сделал заказ официанту.

Мы взяли салат из сердцевины пальмы, рыбу и виноград. Я пил вино, а Борхес — только воду. За трапезой он склонял голову набок, пытаясь поддеть кусочки вилкой. Потом попробовал воспользоваться ложкой и, наконец, отчаявшись, начал есть пальцами.