Весь невидимый нам свет - Энтони Дорр

– Простите?

– Вам восемнадцать. Не шестнадцать, как вы утверждали.

Вернер ошарашен. Нелепость утверждения очевидна: он и сейчас ниже большинства четырнадцатилеток.

– Наш бывший преподаватель технических наук доктор Гауптман привлек наше внимание к этому расхождению. По его настоянию вас отправят в особую техническую дивизию вермахта.

– Дивизию, господин помощник коменданта?

– Вы попали сюда обманом. – Голос масленый и довольный, подбородка нет вообще.

За окном школьный оркестр репетирует триумфальный марш. Нордической внешности мальчик сгибается под тяжестью тубы.

– Комендант хотел прибегнуть к дисциплинарным мерам, но доктор Гауптман предположил, что вы будете рады предложить свои умения рейху.

Помощник коменданта вынимает из-за стола сложенную темно-серую форму: на груди орел, на воротнике нашивки. Затем – зеленую каску, очевидно чересчур большую.

Оркестр умолкает. Учитель музыки выкрикивает имена.

– Вам очень повезло, кадет. Служить – честь.

– Когда, господин помощник коменданта?

– Вы получите инструкции в течение двух недель. Пока все.

Воспаление легких

Бретонская весна, и на побережье вторгается сырость. Туман над морем, туман на улицах, туман в голове. Мадам Манек заболела. Мари-Лора прикладывает руку к ее груди и чувствует жар, как от печки. Дыхание клокочет, как океан.

– Я смотрю за сардинами, – шепчет мадам, – и за термитами, и за воронами…

Этьен вызывает врача. Тот прописывает аспирин, покой и ароматические фиалковые леденцы. Мари-Лора сидит рядом с больной в самые страшные часы, когда у той холодеют руки и она бормочет, что в ответе за весь мир. В ответе за все, только никто этого не знает. Никто не знает, какое это тяжкое бремя – отвечать за каждого родившегося младенца, за каждый падающий с дерева лист, за каждую волну на берегу, за каждого муравьишку, спешащего в муравейник…

Глубоко в голосе мадам Мари-Лора различает воду: атоллы, архипелаги, лагуны и фьорды.

Этьен оказывается замечательной сиделкой. Мокрые тряпки на лоб, бульон, страничка из Пастера или Руссо. Он явно простил ей все грехи, прошлые и настоящие. Этьен закутывает мадам в одеяла, но по временам она дрожит так, что он накрывает ее большим тяжелым ковром с пола.

Дорогая моя Мари-Лора!

Ваши посылки, отправленные с интервалом в месяц, пришли сразу обе. «Радость» – слишком слабое слово. Мне разрешили оставить себе зубную щетку и расческу, хотя бумагу, в которую они были завернуты, забрали. Мыло тоже забрали. Как я жалею, что нам не дают мыла! Обещали, что мы будем работать на шоколадной фабрике, а отправили на картонажную. Целый день мы делаем картон. И зачем им столько?

Всю мою жизнь, Мари-Лора, я ходил с ключами. Теперь я слышу их звяканье по утрам, когда приходят нас выводить, и машинально сую руку в пустой карман.

Мне часто снится музей.

Помнишь твои дни рождения? Как утром на столе тебя всегда ждали два подарка? Мне жаль, что все так обернулось. Если захочешь понять, поищи внутри дома Этьена внутри дома. Я знаю, что ты поступишь правильно, хотя мне хотелось бы подарить тебе что-нибудь получше.

Мой ангел уезжает, так что я постараюсь передать эту весточку. За тебя я не боюсь, потому что знаю: ты очень смелая и можешь о себе позаботиться. Я тут в полной безопасности, так что и ты за меня не бойся. Поблагодари Этьена за то, что прочел тебе это письмо. Мысленно поблагодари храброго человека, который доставит тебе мое письмо.

Лечение

Врач рассказывает фон Румпелю про удивительные эксперименты с горчичным газом. О том, что сейчас изучают противоопухолевые свойства самых разных химикатов. Результаты обнадеживают: у многих пациентов в тестовой группе лимфомы уменьшились в размере. Однако от уколов у фон Румпеля слабость и головокружение. В следующие дни он едва находит силы причесаться, еле заставляет пальцы застегнуть пуговицы. Сознание играет с ним глупые шутки: он входит в комнату и забывает, зачем туда шел. Смотрит на вышестоящего и не помнит, что тот сейчас сказал. Звук проезжающих машин – будто зубьями вилки по нервам.

Сегодня он завернулся в гостиничный плед и заказал суп в номер. Перед ним посылка из Вены. Бурая мышка-секретарша прислала Тавернье, Стритера и даже – что еще лучше! – факсимильную копию «Gemmarum et Lapidum Historia»[33] Ансельма де Боодта, 1604 года, написанную целиком на латыни. Все, что удалось найти о Море огня. Общим счетом девять абзацев. Очень трудно собраться с мыслями и вникнуть в текст. Богиня земли полюбила морского бога. Царевич излечился от страшных ран и правил, окруженный слепящим облаком света. Фон Румпель закрывает глаза и видит, как огненновласая богиня бежит по глубоким пещерам, роняя за собой капли пламени. Слышит, как безъязыкий жрец произносит: «Владелец камня будет жить вечно». Слышит слова своего отца: «Смотри на препятствия как на ступеньки к победе, Рейнгольд. Черпай в них вдохновение».

Рай

В следующие недели мадам Манек лучше. Она обещает Этьену, что будет помнить про свой возраст, не станет делать все за всех и в одиночку освобождать Францию. Как-то в начале июня, ровно через два года после начала оккупации, они идут через луг, заросший дикой морковью, к востоку от Сен-Мало. Мадам Манек сказала Этьену, что хочет узнать, не появилась ли на рынке в Сен-Серване клубника, но Мари-Лора почти уверена, что женщина, с которой они поздоровались по дороге, уронила конверт, а мадам Манек его подняла и оставила взамен другой.

Мадам предлагает полежать в траве. Мари-Лора слушает копошение пчел в цветах и пытается вообразить то, что рассказывал ей Этьен: каждая работница летит по ручейку запаха, оставленному товарками, высматривает ультрафиолетовый узор лепестков, наполняет корзинки на задних лапках шариками пыльцы, а потом, пьяная и отяжелевшая, отыскивает дорогу домой.

Откуда они знают свои обязанности, эти пчелки?

Мадам Манек снимает туфли, закуривает и блаженно стонет. Гудят насекомые: осы, журчалки, одинокая стрекоза. Этьен научил Мари-Лору отличать их по звуку.

– Что такое ротатор, мадам?

– Машинка для листовок.

– А как он связан с женщиной, которую мы встретили по дороге?

– Пусть тебя это не волнует, золотко.

Ржут лошади; прохладный ветерок с моря несет множество запахов.

– Мадам, как я выгляжу?

– У тебя тысячи веснушек.

– Папа говорил, они как звезды на небе. Как яблоки на дереве.

– Просто маленькие бурые пятнышки. Тысячи маленьких бурых пятнышек.

– Как ты рассказываешь, они некрасивые.

– У тебя они прекрасны.

– Как вы думаете, мадам, в раю мы правда увидим Бога лицом к лицу?

– Может быть.

– А слепые?

– Думаю, когда Бог хочет, чтобы мы что-то видели, мы это видим.

– Дядюшка Этьен говорит, рай – это вроде одеялка, за которое держится младенец. Что люди поднимались на самолете на десять километров в небо – и там ничего нет. Ни врат, ни ангелов.

Мадам Манек разражается приступом кашля, от которого Мари-Лору пробирает дрожь страха.

– Ты думаешь про своего папу, – говорит она наконец. – Ты должна верить, что он вернется.

– А вы никогда не уставали верить, мадам? Не хотели доказательств?

Мадам Манек кладет ей на лоб тяжелую ладонь, про которую Мари-Лора когда-то подумала, что это рука садовника или геолога.

– Обязательно надо верить. Это главное.

Дикая морковь колышется на клубнях, пчелы заняты своей работой. Вот бы жизнь была как роман Жюль Верна, думает Мари-Лора, чтобы можно было пролистать страницы и узнать, что дальше.

– Мадам?

– Да, Мари.

– Как по-вашему, что в раю едят?

– Я сомневаюсь, что там едят.

– Не едят! Вам там не понравится!

Однако мадам Манек не смеется шутке. И не отвечает. Слышно только ее тяжелое дыхание.

– Я обидела вас, мадам?

– Нет, золотко.

– Мы в опасности?

– Не больше обычного.

Трава клонится и шуршит. Лошади ржут. Мадам Манек говорит почти шепотом:

– Теперь, когда ты спросила, мне подумалось, что в раю примерно как здесь.

Фредерик

На последние деньги Вернер купил билет. День довольно ясный, но Берлин словно не хочет принимать солнце, как будто за прошедшие месяцы дома стали мрачнее и грязнее. Хотя, возможно, изменения в глазах смотрящего.