Президентский марафон - Борис Ельцин

Да, рухнувший рубль ударил по ценам, по уровню жизни, и кризис почувствовали все. Но смятение не перешло в панику. Люди постепенно адаптировались, и это в какой-то мере спасало нас.

Вот преодолен кризис неплатежей, банковское сердце страны заработало, пусть пока на аппарате искусственной поддержки, но все-таки...

Удержались от краха банки, не игравшие с ГКО. Оживилась местная промышленность, которой прежде не хватало пространства из-за преобладания на рынке импортных товаров. Любая фирма - от мелкой лавочки до большой нефтяной компании - училась жить по новым ценам, по новому режиму строгой экономии. Все больше пишут и говорят о том, что кризис помог оздоровить отечественный бизнес, закалить его. Хотя закалка была поистине шоковой.

И тем не менее раз не умерли - значит, живы.

Опять мы остановились на краю пропасти. Опять судьба уберегла Россию. Революции, социального взрыва, о котором в очередной раз мечтали большевики, не произошло. Что же снова спасло нас?

То, что мы обозначаем громоздкими словами "перестройка" или "рыночные реформы", в западной печати называется просто и ясно: демократическая революция. У нас же такое определение переходного периода совершенно не прижилось.

Объяснение этому феномену одновременно и простое, и сложное: Россия устала от революций. Устала даже от самого слова, обозначающего либо бунт, либо социальный катаклизм невиданной силы.

Мы - против революций. Наелись ими в XX веке.

...Российское общество поддержало демократию на самом важном, переломном этапе политических преобразований. Но оно не хотело и не хочет никаких катаклизмов. Ему глубоко противны сами понятия "классовая борьба" и "социальная борьба". В сознании россиян революция - это потрясение, разруха, голод.

Еще в конце 80-х я абсолютно ясно понял: Россия поддерживает радикальные реформы, но не поддерживает революционность, как нечто опасное, связанное с вооруженным бунтом, насилием или переворотом.

Все митинги в Москве, которые шли в поддержку демократии во времена Горбачева, были совершенно мирными. Мирное гражданское сопротивление коммунистическим реваншистам - вот что объединяло тогда самых разных людей.

Это было похоже на "пражскую весну", на "бархатную революцию".

Мне было ясно одно: общество ждет реформ, и общество это достаточно цивилизованное, заряженное позитивным пафосом.

Время показало, что я был прав в своей оценке. Страна отвергла любые попытки навязать что-то силой. Тот, кто первым брался за оружие, проигрывал. Так было и в девяносто первом, и в девяносто третьем годах.

Выбор России был очевиден - демократическая реконструкция страны.

Но "мирный" - не значит "легкий". С одной стороны, этот пафос бескровного переустройства (антибольшевистского, антикоммунистического) помог демократии выстоять и победить. Но он же вселил в людей бессознательное ожидание какого-то социального чуда. Иные ждали, что Россию примут с распростертыми объятиями на мировом рынке, и в стране тут же наступит экономический бум, о котором так упорно грезили и мечтали. Другие надеялись, что свободный рынок, конкуренция придут как-то сами собой - не станет разбитых дорог, отвратительного жилья, плохих товаров.

Ничего этого не произошло и не могло произойти.

Революция, даже мирная, - это все-таки жесткая ломка старого уклада жизни. Такие быстрые изменения всего на свете - формы собственности, государственного строя, мировоззрения, национальной идеологии и интересов, даже границ - не могли не вызвать в обществе шок. Не могли не потрясти самые основы государственной машины.

Да, эта государственная машина была в результате нашей "тихой революции" серьезно ослаблена.

Реальная власть в результате любой революции - тихой или громкой - как бы зависает в воздухе, оказывается "на улице".

Я видел эту угрозу. И спешил предотвратить ее, форсируя становление новой российской государственности, вводя новые институты управления, оформляя все это законами и указами.

Но сегодня я вижу все недостатки этого быстрого, порой торопливого процесса. Мы недооценили свойственный россиянам глубинный анархизм, недоверие к любому начальству. Этому есть свое объяснение: за годы советской власти люди наелись "государством", наелись властью партийной номенклатуры. Сегодняшнее российское мировоззрение в этом смысле предельно просто: надо, чтобы начальства было поменьше, чтобы государство не лезло в наши дела. Есть и зеркальное отражение этой точки зрения, как бы вывернутая наизнанку анархическая идеология: надо навести порядок в государстве любой ценой, даже ценой отмены демократических преобразований!

Но ни в той ни в другой крайности - как и в любой крайности - нет исторической правды. Новая Россия прошла этап демократической революции. Пора возвращаться к идее государственности - но уже на новом витке и в другом виде. К той государственности, которая не будет мешать человеку. Не будет давить, душить его, а напротив - создаст гарантии для стабильной и благополучной жизни.

А сегодня самые простые нормы подчинения демократически избранному руководству кажутся чуть ли не возвратом к коммунистической диктатуре. Ничего подобного. Россия движется в правильном направлении - строительства не тоталитарного, не тупого, а разумного и сильного демократического государства.

Я еще и еще раз проверяю свое ощущение той осени 98-го: да, ни в прессе, ни в Думе, ни в Совете Федерации, ни в социологических анализах, ни просто на улице не было разговоров о переделе власти и собственности, о необходимости введения каких-то чрезвычайных мер. Да, обстановка тревожная, зима будет во многих регионах тяжелой, но... нет страха, который был в первые дни, - погибаем, голодаем, продовольственный дефицит, инфляция тысяча процентов, распад Федерации и так далее. Вообще интонация прессы изменилась - от отчаянной к умеренной, размышляющей, трезвой. Нет основы для возникновения второй фазы политического кризиса, кризиса власти в стране.

Что это значит для президента?

А вот что.

Политическое пространство частично отдано оппозиции, коалиционному правительству Примакова. Но отдано в очень нужный момент! Теперь, когда в руках парламентского большинства сосредоточена значительная часть исполнительной власти, у них нет морального права, нет возможности продолжать раскачивать лодку. Их политическая инициатива скована. Антикризисные меры - строгая вещь. Они не предполагают ни политиканства, ни революционного бреда. Правительство Примакова при всем желании не сможет идти в обратном направлении, не сможет затеять опасные коммунистические эксперименты с экономикой.

...Я пытался пристальнее присмотреться к тактике, к поведению Евгения Максимовича.

Он начал действовать чрезвычайно обстоятельно, взвешенно, не торопясь. Осторожно лавировал между политическими силами, охотно и часто консультировался с лидерами партий и руководителями регионов. Не предпринимал резких шагов. Постепенно укреплял свое положение. Обеспечил себе поддержку губернаторов. Ввел в правительство, помимо Маслюкова, других своих людей: агрария Кулика, губернатора Ленинградской области Густова, верного члена лужковской команды Георгия Бооса.

Честно говоря, в том, что Примаков быстро освоится, я не сомневался. В том, что сможет укрепить свое положение в считанные недели, - тоже. Кадровый аппаратчик, столько лет проработавший при Брежневе на поприще международника, потом в горбачевском Политбюро, дипломат, разведчик.

Но важнее всего мне было понять: какую общественную позицию выберет Примаков, какую найдет интонацию, чтобы говорить со страной? Именно к этой интонации люди прислушиваются больше всего, причем все люди - от самых скромных тружеников до самых первых руководителей.

Интонацию, как мне показалось, Примаков выбрал абсолютно правильную!

Всех сумел успокоить глуховатым голосом, чуть насмешливой, в меру жесткой манерой говорить. Своей уверенной неторопливостью Евгений Максимович сумел приглушить царившее в обществе в сентябре-октябре настроение и убедить всех в возможности стабилизации обстановки.

Честно говоря, именно на это я и рассчитывал.

Словом, Примаков добился такой прочности положения, какой не было ни у одного из российских премьеров. Объективно для этого были все основания: поддержка самых разных политических сил, от Администрации Президента до Государственной Думы, высокий рейтинг доверия.

Замороженный кризис - уже маленькая победа. О том, что правительство Примакова сделает в экономике, можно будет судить только весной, когда страна переживет зиму. А сейчас я ждал от правительства Примакова не решительных действий, а их отсутствия. Пережившего смертельно высокую температуру больного - российскую экономику - не нужно было пичкать лекарствами. Нужно было дать отлежаться, отдышаться, прийти в себя.