Призраки долины папоротников (СИ) - Бергер Евгения Александровна

– Они показались мне искренними, – первой ответила Кэтрин. – Разве сами вы сомневаетесь?

– Скажем так, пока правда сокрыта, я сомневаюсь во всем.

На этих словах он поднялся, должно быть, готовый в ту же минуту отправиться к Таггертам, но открывшаяся дверь гостиной и появление Мозли и горничнойс остановило его.

– Сэр, позвольте к вам обратиться, – сказал дворецкий.

Джексон кивнул, позволяя.

– Сэр, Мэри, горничная, убиралась по обыкновению в холле и обнаружила кое-что за диванной подушкой. Мы не придали бы этому большого значения, но тот человек, что приезжал этим днем в поисках книги...

– Какой еще человек?

– Джентльмен в летах, сэр. С ним беседовала хозяйка... Он сказал, что ищет томик стихов своей бабушки. Книжицу в красной обложке...

Присутствующие молча переглянулись: все еще толком не понимая, что происходит, они, однако, ощутили предчувствие чего-то особенного.

– Мозли, что нашла горничная? – Его хозяин поднялся.

– Книгу, сэр. В красной обложке, – отозвался слуга, протянув ему тот самый предмет.

Эден ахнул....

Андервуд в три быстрых шага пересек разделявшее их о слугой расстояние и вцепился пальцами в потрепанную обложку.

Мозли смутила подобная дерзость, но хозяин кивнул, и он выпустил книгу из рук.

– Благодарю, Мозли, вы даже не представляете, как помогли нам, – сказал Джексон, обращаясь к дворецкому. – Благодарю, Мэри. – Горничная смутилась. – И да, Мозли, попросите миссис Джексон и миссис Аддингтон в гостиную, как только они освободятся.

Дверь едва успела закрыться, а Кэтрин, не в силах сдерживаться дольше, воскликнула:

– Неужели это тот самый дневник?! Но как... как он мог оказаться здесь, в Уиллоу-холл? Не понимаю.

– И все-таки это он, – подтвердил Эден с полной уверенностью. – Я уже видел его и даже держал в руках.

– Как и я... – Андервуд так и стоял со стиснутыми на дневнике пальцами и, казалось, боялся пошевелиться.

– Вдруг это дело рук Стаффордов... – неловко предположил Эден.

– С чего вдруг? – Кэтрин округлила глаза. – Они скорее сожгли бы дневник, чем позволили ему попасть в наши руки.

– Кэтрин права, – поддержал ее Джексон, – Стаффорды явно здесь не при чем. – И в сторону Андервуда: – Андервуд, почему бы вам не убедиться, что этой действительно тот самый дневник: загляните в него.

Но тот не спешил этого делать, и Кэтрин подалась вперед.

– Быть может, я это сделаю, раз уж вы не решаетесь, – сказала она. Мужчина окатил ее гневным взглядом, как ушатом холодной воды, впрочем, для той, что часами плавала в океане, ушат холодной воды не казался чем-то смертельным. – Что ж, тогда не томите! – только и молвила девушка улыбнувшись.

И только тогда Андервуд, наконец, заглянул под обложку. Там, на форзаце, выведенное твердой рукой, значилось имя: «Огастес Стаффорд».

Вещица, за которой они так долго охотились, была в их руках... Сомнения не было.

– Ну, что там написано? – продолжала изнывать от нетерпения Кэтрин.

Как никак тайна, собравшая их всех вместе, готова была раскрыться в любую секунду, а Андервуд медлил. Еще недавно готовый скакать ради этого на край света, теперь, получив ключ к разгадке, он, казалось утратил запал.

Или страшился того, что может узнать...

Первые записи не имели отношения к делу: мистер Огастес Стаффорд многословно и гневно распалялся по отношению к некому мистеру Дерби, выступавшему за сохранение каперства, как такового. Он называл его наглым разбойником, беспринципным мерзавцем и другими нелестными эпитетами в том же духе. Здесь же, на третьей странице, он написал, что не желает иметь в друзьях подобного типа, что даже супруге своей он запретил любое общение с леди Дерби, поскольку оказанной чести они не достойны.

– Должно быть, именно из-за общения миссис Стаффорд с названной леди между супругами и случился разлад на приеме у Таггертов, – высказала предположение Кэтрин. – И меня удивляет, – присовокупила она, – что такой мерзкий тип, как Огастес Стаффорд, выступал за отмену каперства. Да еще и столь рьяно!

Гарри Джексон покачал головой и с толикой осуждения в голосе произнес:

– Вряд ли нам стоит навешивать ярлыки без какого-то либо на то основания.

– Защищаете Стаффорда?! – поразилась от души Кэтрин. – Он столько лет скрывал правду, позволяя клеветникам порочить имя мистера Андервуда, а вы его защищаете?!

– Я лишь говорю, что мы пока не знаем всего...

Кэтрин готова была возразить, но Эден вмешался:

– Пожалуйста, Кэтрин, спорить можно и после – давайте уже дочитаем дневник.

И они продолжили читать записи, дойдя, наконец, до интересной им даты...

– Вот, март шестнадцатого: день после именин леди Таггерт, – сказала Кэтрин и даже невольно замерла.

Почерк записи разительно отличался от прочих записей в дневнике: неровный, дерганый, почерк этот, казалось, принадлежал старому человеку с приобретенным тремором. Уже одно это наводило на определенные мысли, и Андервуд стал зачитывать вслух:

– «Я все еще не в себе... все еще не понимаю, как ТАКОЕ случилось... как вышло... Мысли скачут и путаются, руки дрожат. И это тогда, когда я считал, что не способен на подобное проявление чувств. А все эти Дерби, эти проклятые Дерби со своей твердолобостью, узостью взглядов. Если бы только не это... Впрочем, я должен написать по порядку, написать, чтобы хотя бы поверить в случившееся... и что-то решить. Итак, Редьярд мертв! Наш мальчик, наш милый мальчик... – В этом месте чернила расплылись под воздействием влаги, возможно, слез. – Нет-нет, я должен начать от начала, а началось все с Коринны, не посчитавшей, что я был предельно серьезен, когда запретил ей общаться с женой этого Дерби. «Мы не станем общаться с людьми, свято отстаивающими свои эгоистичные интересы, Коринна», – сказал я супруге еще прошлым днем, когда она мне напомнила о приглашении к Таггертам. «Они низкие, подлые люди. Якшаться с ними – пятнать свое имя!» Но она возразила в своей привычной манере: «Стоит ли идти на конфликт ради несхожих политических взглядов, мой дорогой? То, что Дерби выступает за каперство, не делает всю семью отщепенцами...» Она, как обычно, не понимала самого главного: нельзя заступаться за противный богу закон и оставаться при этом достойным человеком. Об этом я жене и сказал... И каково же было мое возмущение, когда на приеме я увидал, как она премило беседует с леди Дерби, с той самой, к которой я даже приближаться ей запретил. Во мне сама кровь взбунтовалась – я ощутил бесконтрольную ярость, которую не смог обуздать. И, боюсь, устроил скандал... Боже мой, как, верно, были довольны местные кумушки! Так и вижу, как они квохчут: «Вы видели, что учинил обезумевший Стаффорд: отчитал супругу у всех на глазах, словно нашкодившего ребенка, а после отправил домой. И все это с пеной у рта!» Я не оправдываю себя: это было ужасно. Но, видит бог, Коринна не смела ослушаться мужа, зная к тому же, что я прилюдно обещал Дерби прекратить с ними всяческое общение.

Ярость, ослеплявшая меня в момент ссоры, стоило Коринне уехать, начала проходить, и стыд, занявший ее место, побудил меня скрыться в курительной комнате. Там я и оставался какое-то время, пока мое уединение не прервало появление Редьярда... Сын был расстроен и зол, он сказал, что мое поведение с мамой обсуждают в каждой гостиной. Что меня называют оскорбительными словами... Что сам он... считает меня тираном и ограниченным человеком. Что я... Помню, как мы стояли друг против друга, словно готовые к схватке бойцы. … Опозорил имя нашего рода. Что мои политические амбиции, взгляды – всего лишь попытка казаться лучше, достойнее, тогда как все знают... В общем, я не мог больше этого слушать... Мой сын, мой родной сын, считал меня хуже мерзавца Дерби! Я толкнул его. Просто толкнул, чтобы заставить замолкнуть. Не говорить всех этих слов... И Редьярд замолк. Не знаю, как это вышло: он неловко упал (всегда был очень неосторожным), возможно, ударился головой. Я не посмел к нему подойти... Просто выбежал из курительной и долго стоял на балконе, пытаясь привести в норму дыхание и рассеять туман, застилавший рассудок».