Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы - Павел Полян

Около 11 утра вся «Рабочая команда» из Зебница собралась у ночного нашего сарая. Посовещались и решили двинуться на восток, не задерживаясь здесь. Правда, раздавались призывы ожидать здесь представителей советских военных властей, но большинство пришло к выводу, что ждать нельзя. И мы пошли единым отрядом, численностью более 200 человек, т. е. примерно роты. Командование никто на себя не принял; я считал свои обязанности лидера исчерпанными, а наши офицеры желания командовать не проявили. Мы захватили в лагере три пароконных повозки, умельцы запрягли лошадей, усадили на повозки наших одноногих инвалидов и стариков, погрузили несколько мешков картошки, добытые буханки хлеба пленной выпечки, несколько ящиков консервированной тушенки из разгромленного склада, кое-какое барахло. У меня была туристская карта автомобильных дорог Саксонии и Силезии, не помню уж, где я ее достал в Зебнице при подготовке к побегу. Этой картой мы и руководствовались, благо на дорогах везде стояли указатели. В Зебниц решили не возвращаться, а направиться прямо на восток.

В лагере продолжался пир горой, появились пьяные, но наша Зебницкая команда тронулась в путь. Еще в никсдорфском лагере мы нашли брошенные велосипеды; молодые ребята, и я в их числе, уселись на велосипеды и помчались вперед. Проехали километров десять и пришли в себя — что же мы делаем, отрываемся от своих, оставляем их без защиты. Решили вернуться. Когда мы возвратились, нас встретили возмущенные крики наших товарищей. Колонна остановилась, начался стихийный митинг. Выступали особенно яростно старики и инвалиды, упрекали нас и особенно меня за нетоварищеское поведение в острой сложной фронтовой обстановке. Стало стыдно. Наконец-то проявили себя и наши офицеры. Они предложили избрать командира и добровольно ввести воинскую дисциплину. На пост командира они предложили меня. Мои возражения, ссылки на молодость, отсутствие командного опыта были отвергнуты. Мне заявили, что я пользуюсь общим доверием и в Зебницком лагере доказал умение ладить с людьми. Выбрали меня единогласно, офицеры обещали помогать. Я поставил условие: дисциплина должна соблюдаться беспрекословно; грабежи населения запрещаются. Пищу и минимум барахла добывать в брошенных складах и магазинах. После острой дискуссии все согласились со мною.

Особенно я настоял на том, чтобы никто не сбрасывал с себя одежду военнопленных со знаками «SU» — некоторые уже обзавелись гражданскими костюмами. Я убедил товарищей, что эта ненавистная нам одежда — наш единственный документ, очень важный потому, что мы предстанем перед советскими военными властями вне лагеря и должны будем доказывать, что мы военнопленные красноармейцы, а не власовцы. Но обувь надо было сменить — в деревянных колодках идти было тяжело. Нам повезло. Уже в начале пути мы набрели в одной большой деревне на брошенный магазин со складом и нашли там коробки с гражданской обувью чешского производства (протектората Богемия и Моравия) фирмы «Батя». Мы переобулись; мне достались яркие желтые ботинки — подошли по ноге. Здесь же нашлись носки, и впервые за четыре года на ногах были носки. Впрочем, на марше портянки удобнее, предохраняют от потертостей.

С той поры прошло полвека, подробности стерлись из памяти. Не помню маршрута, по которому направлялась наша Зебницкая колонна. В день мы проходили километров 20–25. Большинство еще было ослаблено. Продуктов мы набрали много в немецких складах, которые еще не освоили воинские части и их тыловые службы. Находили кое-что в оставленных жителями домах и хозяйственных постройках, в частности, корм для лошадей. Погрузили мы в повозки десятки ящиков мясных консервов, ребята, конечно, прихватили спирт в бутылках, но пьянства я не допустил. Были попытки нарушить договоренность; я опять провел собрание и твердо сказал: или будем соблюдать дисциплину и поддерживать порядок, или я подаю в отставку. Подавляющее большинство поддержало меня, и весь путь в нашем отряде (как его еще назвать?) больше никаких эксцессов не было.

По ночам мы выставляли караул, чтобы обезопасить себя от бродячих эсэсовцев. Первую ночь мы даже вооружились трофейными винтовками, но потом бросили оружие — мы больше всего опасались, чтобы нас не приняли за власовцев. На дороге мы выделялись организованностью, шли строем по четыре в ряд, колонну замыкали повозки. Я шел в первом ряду. На левой руке у меня была красная повязка (где-то ребята достали кусок красной ткани), указывавшая, что я командир колонны. Я, как правило, не покидал колонны. На поиски еды и корма для лошадей и в разведку я назначал самых молодых боевых ребят.

Мы находились в тылах 1-го Украинского фронта. Но пока в населенных пунктах не было еще военных комендатур (города мы обходили), никто нашим движением не руководил и нас не направлял. Встречные воинские части — все на автомашинах и бронетехнике — приветствовали нас взмахами рук, но не вмешивались в наши дела. Несколько раз мне удавалось останавливать военные «виллисы», в которых ехали офицеры высоких чинов; я спрашивал их, что же нам делать, к кому обращаться. Ответ был один: «Идите на восток, вас в определенном месте задержат и направят на сборный пункт».

Дороги были забиты. На восток шли многие тысячи людей: бывшие военнопленные, «восточные рабочие», угнанные во время войны в Германию. Ехали на подводах, к которым были привязаны коровы; некоторые везли на подводах свиней, овец, коз, разные вещи — вплоть до посуды, громоздкой мебели, музыкальных инструментов. Можно ли осуждать людей, обездоленных и ограбленных Германией? В большинстве шли пешком, везли ручные тележки, ехали на велосипедах — мужчины всех возрастов, женщины, даже дети, советские люди разных национальностей; много было поляков. Было и встречное движение — шли французы, датчане, голландцы, сербы, итальянцы, тоже мужчины и женщины с тележками, на велосипедах. Мы тепло приветствовали друг друга, часто обнимались, смеялись. Иногда устраивали общие танцы — праздновали великую Победу.

<…>

По ночам мы выбирали такое место стоянки, чтобы к нам нельзя было незаметно подобраться. Караул выставляли обязательно, часовых меняли каждые 2 часа. Уже 10-го нас настигла весть, что в ночь с 9-го на 10-е в деревню Никсдорф ворвались эсэсовцы и перебили оставшихся там советских военнопленных — человек сто. Опасения наши были не напрасны. Мои товарищи убедились, что мой совет идти сразу же был верен, это спасло нам жизнь. Наш марш продолжался девять дней. Наконец, мы подошли к заграждению и были направлены на сборный пункт — огромный военный лагерь, где скопились тысячи людей. Наших женщин и одноногих инвалидов отделили от нас и разрешили продолжать путь на повозках. Мы тепло попрощались, чтобы никогда больше не встретиться.