Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов) - Олег Михайлов

Единственный свидетель их перепалки, Ермолов горестно размышлял: «Никогда не забуду я странного намерения твоего, Барклай-де-Толли, отменить атаку на Рудню! Но за что терплю я упреки от тебя, Багратион, благодетель мой?! При первой мысли о нападении на Рудню не я ли настаивал на исполнении ее, не я ли убеждал употребить возможную быстроту? Я всеми средствами старался удерживать между вами, как главными начальниками, доброе согласие. Нет, только единоначалие и мудрость полновластного вождя помогут избежать распрей и приблизить победу!»

Сам Алексей Петрович заботился лишь о том, чтобы кто-нибудь не подслушал горячего разговора Багратиона и Барклая. Он стоял у ворот, отгоняя всех, кто близко подходил, со словами:

– Главнокомандующие очень заняты, совещаются…

Войска бесплодно маневрировали четыре дня. Убедившись в их медлительности, Наполеон решил обойти русских левым берегом Днепра, захватить у них в тылу Смоленск и отрезать от Москвы. 31 июля неприятельские части двинулись к деревне Россасна, навели мосты и 2 августа переправились через Днепр, держа путь на Ляды – Красный – Смоленск. Впереди шел корпус Нея под прикрытием кавалерии Мюрата, а из-под Орши сюда же, двинулись корпуса Жюно и Понятовского.

На пути двухсоттысячной громады вражеской армии, в Красном, стоял только семитысячный отряд Неверовского при двенадцати орудиях. Ему-то и суждено было расстроить планы Наполеона.

Целый день 2 августа отряд сдерживал огромные силы французов, медленно отступая к Смоленску, куда успел тем временем вернуться корпус Раевского.

4

Смоленск пылал.

Весь город, большей частью деревянный, даже окружавшие его старинные каменные башни, – все было в огне. Сто пятьдесят французских орудий, не переставая, били по городу ядрами. Был прекраснейший летний вечер, без малейшего ветра. Огонь и дым, восходя столбом, расстилались под самыми облаками. Несмотря на гром пушек, ружейную пальбу, шум и крики сражающихся, в соборной и во всех приходских церквах раздавался колокольный звон, возвещая о приближении праздника Преображения Господня. Уже некоторые церкви пылали, но народ молился, не помышляя о спасении своего имущества и жизни, как бы в упрек неприятелю, что наградою для него будет один пепел.

Ермолов, отправленный главнокомандующим осмотреть, в каком положении обороняющиеся войска, следил со стен Смоленской крепости за ходом битвы.

Накануне, 4 августа, Раевский весь день удерживал город от яростных атак неприятеля, не позволив ему ни в чем одержать верх.

«Наполеон не знает расположения города и его окрестностей, – размышлял Алексей Петрович, перебирая события минувшего дня, – продолжая бесплодно пробиваться через Малаховские ворота. Если бы он обратился к левому флангу крепости, прилегавшему к реке, и поставил против моста сильную батарею, наши войска подверглись бы ужасному истреблению…»

Удостоверившись в сосредоточении всех неприятельских сил под Смоленском, Барклай-де-Толли и Багратион решили: 2-й армии отступить на Московскую дорогу; для прикрытия этого движения корпусу Дохтурова удерживать Смоленск, а прочим войскам 1-й армии разместиться подле города, на правом берегу Днепра.

Наполеон все еще ожидал, что русские вот-вот выйдут из города и примут сражение. Надежда его скоро рассеялась: на правом фланге заметили движение русских, отступающих по Московской дороге. То была 2-я армия. Марш ее не мог укрыться от неприятеля, потому что дорога, по которой следовал Багратион, несколько верст шла вдоль днепровского берега. Наполеон вознамерился овладеть Смоленском, чтобы перейти на правый берег Днепра, и повелел начать общую атаку.

В четыре пополудни одновременно двинулись на город французские колонны. Ней шел на Красненское предместье, Даву – на Мстиславское и Малаховские ворота, Понятовский атаковал предместье Раченки и поставил батареи, направленные против днепровского моста. Два часа держался Дохтуров в предместьях, но наконец принужден был отойти в город и расставил пехоту по стенам, а артиллерию – по бастионам. Только небольшое число стрелков оставались вне стен. Многочисленность войск дала Наполеону возможность атаковать город со всех сторон одновременно, однако стены спасали защитников от орудий и ружейных выстрелов и оставались непреодолимой преградой для неприятеля.

Недаром в старину называли смоленские стены дорогим ожерельем России. Благодаря им урон у русских был незначителен в сравнении с огромными потерями французов.

Главный натиск был обращен на Малаховские ворота, защищаемые Коновницыным, возле которого находился и Дохтуров. Лишь немногие из тех, кто окружал генералов, остались невредимы. Убийственный огонь так свирепствовал, что пришлось четырежды менять стоявшие у ворот орудия – прислуга и лошади за короткое время выходили из строя. Коновницына ранило пулей в руку, но он не оставил сражения и даже не дозволил сделать себе перевязку.

Барклай-де-Толли начал беспокоиться о защитниках, видя с высот правого берега действия неприятеля и получая от Дохтурова донесения о беспрестанном усилении атак. Ермолов сообщил о необходимости помочь левому крылу, на которое французы особенно усилили натиск. Тогда Барклай приказал Евгению Вюртембергскому, племяннику вдовствующей императрицы, с 4-й пехотной дивизией идти на подкрепление сражающимся.

С крепостной стены Ермолов наблюдал, как, перейдя мост через Днепр, дивизия разделилась: два полка двинулись на левое крыло, к Раченкам, а остальные с принцем Евгением направились через весь город к Малаховским воротам. Навстречу тянулось множество раненых, а на горящих улицах дивизия была осыпана ядрами. Егеря подоспели в самую опасную минуту, когда войска, находившиеся вне города, в беспорядке возвращались. Дохтуров велел принцу Евгению сделать вылазку и потеснить неприятеля, засевшего в ближайших к стене домах. Расчистив с трудом проход в Малаховских воротах, егеря ружейным огнем заставили французов отступить, а затем и прекратить дальнейшее наступление.

На левом крыле одно мгновение могло решить участь города, но неустрашимость генералов Неверовского и Кутайсова, начальника артиллерии 1-й армии, направлявшего действия батарей, позволяла восторжествовать над усилиями неприятеля. Особенно много вредила атакам польского корпуса Понятовского батарея подполковника Нилуса, установленная на правом берегу Днепра. Поляки подались назад. Следя за молодеческими действиями артиллеристов, Ермолов подумал: «Не позабыть в реляции!..» С появлением егерей корпус Понятовского был отброшен, причем командовавший бригадою генерал Грабовский погиб в штыковом бою.

Видя бесплодность атак, Наполеон велел идти напролом. Вперед головных колонн вывезли артиллерию. Крепость и толщина стен противостояли чугуну, но тучи ядер и гранат свистели и лопались без конца. В единый хаос смешались гром, треск, пламя, дым, стон, крики. К шести пополудни французы овладели всеми предместьями города. Русская пехота, расположившаяся на стенах, непрерывно стреляла – стены были как бы в огненной, сверкающей полосе.

Канонада французской артиллерии все ужесточалась. Пылающие окрестности, густой разноцветный дым, гром пушек, кипящие перекаты ружейной стрельбы, стук барабанов, улицы, заполненные ранеными, вопли старцев, стоны женщин и детей, толпы людей, падающих на колени с поднятыми к небу руками, – таково было зрелище, открывшееся Ермолову в лучах догоравшего солнца. Почитая этот день светопреставлением, а Наполеона – антихристом с воинством дьяволов, жители бежали из огня, между тем как полки русские шли в огонь: одни спасали свою жизнь, другие несли ее в жертву.

Близились сумерки. Покидая пылающий город, Ермолов велел артиллерийской роте 3-й пехотной дивизии вынести из Благовещенской церкви чудотворную икону Смоленской Божьей Матери, которую поместили на запасном лафете. Шествие сопровождалось треском рушившихся зданий. Удалилась заступница Смоленская, но русские солдаты не сходили со стен – спереди гонимые неприятелем, сзади опаляемые разлившимся по всему городу пожаром.

Переехав под сильным обстрелом единственный мост через Днепр, Ермолов встретил Барклая-де-Толли, с необыкновенным хладнокровием смотревшего на двигавшиеся неприятельские колонны и отдававшего приказания адъютантам. От гремевшей батареи Нилуса отбежал маленький человечек в обожженном офицерском мундире и припал к седлу генерала:

– Ваше высокопревосходительство! Алексей Петрович!..

– Степан Харитоныч? Ты ли это? – изумился Ермолов, обнимая Горского.

– Да что ж это происходит? – причитал тот, не стесняясь слез. – Ах, август крушит и круглит! Говорят, в августе серпы греют, а вода холодит. Да видно, не нам, а французу жать жатву суждено. А нам от позора сидеть в воде студеной!..

В его глазах Ермолов прочел все накипевшее за постоянные отступления, за смоленский пожар, за разорение и гибель русских людей.