Проклятие Лермонтова - Лин фон Паль

Но сам поэт на этом не остановился. Словно злой гений толкал его в бок: в «Отечественных записках» он опубликовал стихотворение «Первое января», которое начиналось словами «Как часто пестрою толпою окружен…» и завершалось отчаянным:

О, как мне хочется смутить веселость ихИ дерзко бросить им в глаза железный стих,Облитый горечью и злостью!..

Свет получил свой приговор. И не замедлил приговорить Лермонтова. А ведь, казалось бы, судьба устраивается, вот и император произвел перед Новым 1840 годом его в поручики. Бабушка питала надежду, что Мишенька успокоился. Благо вокруг него теперь не беспутные офицеры, а солидные люди вроде Жуковского и Вяземского.

Новые события показали, что бабушка заблуждалась. Мишенька ничуть не изменился. Напротив, переболев разлукой (вечной) с Варенькой, он обратил внимание на рано овдовевшую княгиню Марию Щербатову. Неизвестно, какие отношения их связывали, но сплетники говорили, что княгиня неравнодушна к поэту и даже подумывает о замужестве.

Вокруг княгини как богатой вдовы вертелось множество шалопаев, и одним из таковых был сын французского посланника Эрнест де Барант. В свете этот молодой человек был известен как ловелас и бретер – именно за эти два его качества отцу, Просперу де Баранту, пришлось срочно изымать Эрнеста из Франции и трудоустраивать своим секретарем в дипмиссию. Эрнест домогался Щербатовой почти открыто. Обнаружив, что в соперниках у него – красавца, как он считал, неотразимого для женщин, – какой-то неказистый офицеришка, он был в ярости. Столкновения было не избежать.

Оно и случилось на балу у графини Лаваль. Причина ссоры осталась неясна: то ли Баранту подсунули еще юнкерское четверостишие Лермонтова, якобы оскорбляющее предмет их общих воздыханий, то ли подсунули ему злополучное стихотворение «На смерть поэта» и объяснили, что оно оскорбляет всех французов. По-русски Барант говорил плохо, смысла стихотворения мог и не уяснить. Известно одно: Барант потребовал объяснений, Лермонтов отговорился, что все, что он слышал, – клевета. На что Барант воскликнул: «если все переданное мне справедливо, то вы поступили дурно». «Я ни советов, ни выговоров не принимаю и нахожу поведение ваше смешным и дерзким», – холодно сказал Лермонтов. Барант пылко ответил: «Если б я был в своем отечестве, то знал бы как кончить дело». «Поверьте, что в России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и что мы, русские, не меньше других позволяем оскорблять себя безнаказанно», – тут же парировал Лермонтов. Баранту оставалось лишь вызвать его на дуэль.

Дуэль проводилась в строжайшей тайне. По требованию Баранта решили драться на шпагах, а в случае неудачи – на пистолетах. Секундантом Баранта был Рауль д’Англес, секундантом Лермонтова – Алексей Столыпин (Монго). Дрались на Черной речке. Шпаги почти сразу пришлось оставить, так как шпага Лермонтова переломилась у эфеса почти сразу, Барант едва успел его царапнуть по руке своим клинком. Когда перешли к пистолетам, Барант промахнулся, а Лермонтов выстрелил в сторону. На том дуэль и закончили: противники пожали руки и разошлись.

А. А. Столыпин-Монго в костюме курда

М. Ю. Лермонтов (1841)

Но почти через две недели о поединке просочились какие-то слухи, и от Лермонтова потребовали дать объяснение. Он не стал запираться и признал, что дуэль была, но противники помирились, да и обошлось без последствий. Тогда потребовали назвать имя особы, из-за которой стрелялись, и кто был секундантом. Лермонтов молчал. 10 марта его посадили под арест. Когда стало ясно, что он будет молчать и дальше, его секундант Столыпин сам явился к начальнику штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельту, а не добившись допроса у Дубельта, написал Бенкендорфу признание в соучастии. Лишь после этого он был подвергнут допросу.

Дело шло медленно, поэт сидел под арестом сначала в Ордонансгаузе, потом, с 17 марта, на Арсенальной гауптвахте. Писал стихи, среди которых несколько замечательных, рисовал картинки, пил вино и встречался с друзьями. На допросе он честно сказал, что стрелялся, поскольку его вызвали, и он защищал честь русского офицера. Это признание встретило понимание. Все шло к тому, что поэта отпустят без наказания. Однако он имел неосторожность так же правдиво показать, что не промахнулся, а стрелял в воздух. И его слова стали известны Эрнесту де Баранту. Горячий молодой человек обиделся. Его отец в это время делал все, чтобы оставить сына в Петербурге, а сын стал всем говорить, что Лермонтов – врет. И эти слухи дошли уже до Лермонтова. Недолго думая, поэт написал Баранту записку и потребовал встречи, каковая и состоялась прямо там, на Арсенальной гауптвахте. Теперь уже Лермонтов был готов вызвать его за клевету. Объяснение состоялось, честный ответ Лермонтова молодого дуэлянта удовлетворил. В тот же вечер Барант уехал за границу. Следствие по делу закончилось.

Однако к обвинению в участии в дуэли присовокупили также побег из-под стражи (тот выход в коридор, где он встретился с Барантом) и вторичный вызов на дуэль. Военный суд постановил лишить Лермонтова чинов и прав состояния, генерал-аудиториат решил подвергнуть его трехмесячному аресту и выслать в армейскую часть, но император приказал тотчас же перевести Лермонтова в Тенгинский пехотный полк на Кавказ. Секунданту Столыпину указали, что в его лета полезно служить отечеству, а не вести праздный образ жизни.

Но, пока поэт еще находился в Петербурге, на него свалилась другая напасть: по настоянию отца Эрнеста де Баранта Бенкендорф потребовал от Лермонтова признать, будто он солгал, указывая, что стрелял на воздух. Согласиться, то есть теперь уж точно солгать – запятнать свою честь. Отказаться – как, отказав Бенкендорфу, не усугубить свое положение? Лермонтов тут же написал великому князю Михаилу Павловичу, прося принять его правду и не делать клятвопреступником и бесчестным человеком. Великий князь вступился. Честное имя поэта запятнано не было.

Узнав о дуэльной истории, мать Саши Верещагиной (которая теперь – Хюгель и живет за границей) пишет: «Об Мише Л<ермонтове> что тебе сказать? Сам виноват и так запутал дело. Никто его не жалеет, а бабушка жалка. Но он ее так уверил, что все принимает она не так, на всех сердится, всех бранит, все виноваты, а много милости сделано для бабушки и по просьбам, и многие старались об нем для бабушки, а для него никто бы не старался. Решительно, его ум ни на что, кроме дерзости и грубости. Все тебе расскажу при свидании, сама поймешь, где его ум, и доказал сам – прибегнул к людям, которых он, верно, считал дураками. Он иногда несносен дерзостью, и к тому же всякая его неприятная история завлечет других. Он после суда, который много облегчили государь император и великий князь, отправился в армейский полк на Кавказ. Он не отчаивается и рад на Кавказ, и он не жалок ничего, а бабушка отправляется в деревню и будет ожидать там его возвращения, ежели будет».