Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон

Ведь может же следующая волна накрыть окончательно эти горячие, как открытые раны, клочья пены. Однако соль их разъедает и, кто знает, когда волна отступит, не появятся ли они вновь, еще более жгучие, неизлечимые. В среду Дени побывал в К с визитом вежливости, а сегодня какая-то смутная потребность опять влечет его в те же места. Не явиться в школу утром в субботу — не такое уж большое преступление (за все время работы он не пропустил еще ни дня); детям он охотно объяснит, что вынужден был отлучиться по срочному делу, а директор ничего не узнает. Хрипы его малолитражки, двигатель которой зимой, когда его заводишь, обычно работает с перебоями, приковывают насмешливые взгляды прохожих. Если бы они узнали Дени, то немало бы удивились его желанию отправиться сегодня утром на машине в школу, которая совсем рядом. При выезде из Парижа движение замедляется, потому что многие сегодня едут за город на уик-энд.

Он никогда не ездил в К по автодороге — совершенно лишняя трата, потому что максимальная скорость его малолитражки не превышает предела, допустимого на национальной дороге. Возможно, Элен волновалась бы за него меньше, если бы он ездил по автодороге, но она лишь один раз коснулась в разговоре этой темы. Сегодня, поскольку он вынужден тянуться в правом ряду, ему кажется, что едет он даже медленнее, чем обычно, что, конечно, не так: не пройдет и часа, как он будет в К. Какие-то идиоты приструнивают его включением фар, когда он осмеливается выйти из своего ряда, чтобы обогнать грузовик. Начался сильный дождь, и «дворники» не справляются с обрушившимся на ветровое стекло потопом; еще больше заливают его стремительно проносящиеся мимо машины, так что, ослепленный, он внезапно оказывается на обочине. Он снова пытается выбраться на прямую дорогу, и тогда чуть не задевающие его автомобилисты добавляют к наказанию в виде фонтанов воды еще и звуковые сигналы — соответственно его неосторожности. Он должен пройти как бы сквозь узкий коридор между двумя рядами вооруженных шпицрутенами моряков; он сгибает свою голую спину и торопится, пьяный от ударов, к последней границе мучений. Он затруднился бы сказать, превращается ли пытка от того, что его подвергают ей такие же, как он, в подобие игры или же, напротив, унижение здесь становится еще более жестоким. Ему кажется, что наконец все кончилось, и тут самый последний и неожиданный удар жгучим огнем обжигает свежую рану. Появившаяся из самой глубины зеркала машина оглушает его, обгоняя как раз в тот самый момент, когда ему уже удалось выправить курс.

В классе длительность его забытья можно было бы легко измерить количеством бороздок на пластинке. А вот на дороге, где нет ориентиров, где дождь хлещет как из ведра и невозможно даже различить марки машин, узнать это нет никакой надежды. Для его собратьев, сидящих в других машинах, чьи затылки он с трудом различает сквозь потоки воды, бодрствующий водитель ничем не отличается от водителя спящего: от него требуется только не сбавлять скорость и ехать все время прямо. Если бы кто-то наскочил на него в тот момент, когда он выезжал с обочины, то вся сила удара обрушилась бы на него; пассажир, сидящий рядом с водителем пострадал бы несильно. А вот когда он обгоняет грузовик, то должен соблюдать дистанцию: опасность угрожает прежде всего пассажиру. Элен схватилась за крошечную ручку дверцы; она поняла, что, предложив отвезти ее домой, он устроил ей ловушку, причем она не знает, что опаснее: выпрыгнуть из машины на ходу или продолжать сидеть рядом с преступником. Он старается ехать тихо, рискуя привезти ее в К позже, чем предполагалось. Если бы не эти ужасные сиденья с впивающимися в тело пружинами, она могла бы спокойно поспать, пока они не приедут.

На бульваре Вязов он без труда нашел место для машины. Дождь почти прекратился, но, проходя под деревьями, он время от времени ощущает на себе холодный душ сбрасываемых ветром капель. Опасаясь дождя, он захватил с собой плащ, но, несмотря на то, что его прогноз оправдался, пальто здесь было бы более кстати: в этих местах температура часто бывает градуса на два ниже, чем в Париже, так что, почувствовав вчера запах весны, сегодня он убеждается, что зима еще не кончилась. Столы с террасы «Эльзасская пивная» на этот раз убрали. Тут он однажды поужинал, проводив Элен до порога дома. Не имея возможности проводить с ней все время, он взял привычку располагаться лагерем на завоеванных позициях. Эта трапеза показалась ему чем-то вроде репетиции их совместной жизни, и потом он приходил сюда в знак признательности; в надежде вернуться сюда вместе с ней, а то и сделать этот ресторан постоянным местом их встреч. Он взглянул на хозяина, официантов и даже клиентов с тем любопытством, с каким вернувшийся из изгнания человек смотрит на своих еще незнакомых соотечественников; он был так юн, когда уехал, и совсем не обижается на то, что его никто не замечает: пройдет время и на него обязательно обратят внимание. Однако некая тайная нетерпеливость побуждает его дать понять всем этим лицам, что скоро они станут для него родными.

Субботний рынок побогаче, чем тот, что бывает по средам. Крестьяне из окрестных деревень приезжают торговать продуктами и пользуются случаем, чтобы сделать покупки. Дени с трудом пробирается сквозь вращающуюся по кругу толпу; огромные, сложенные как бочки крестьянки получают явное удовольствие, преграждая ему путь. Прилавков так много, что в нескольких метрах от улицы Луи Пастера невозможно даже догадаться о ее существовании. На этот раз она обнаруживается не по буквам на табличке, а возникает сразу, за одним из брезентовых сооружений. В «Кунице» полно народу, так что нечего и пытаться разглядеть сквозь окна, свободен ли тротуар. Похоже, однако, что дверь бара, несмотря на холод, постоянно открыта; очевидно, для того, чтобы посетителям было легче входить и выходить; правда, внутри они достаточно скучены, чтобы было тепло. Сколь ни широк тротуар Парковой аллеи, на нем царит сутолока, и, чтобы избежать ее, он идет по мостовой, откуда еще, не доходя до улицы Луи Пастера, видишь ее от начала до конца. Он не удивляется тому, что она пустынна, тому, что с этой стороны дверь «Куницы» кажется наглухо заколоченной.

Сегодня он не ощущает никакой робости. Подобно туристу, любующемуся достопримечательностями города, останавливается перед большой дверью вишневого дерева. У него появляется желание нажать на нее, чтобы убедиться, что она по-прежнему ходит ходуном, по он лишь слегка проводит по ней рукой, ощупывая выпуклые шляпки гвоздей, разглядывая создаваемый ими рисунок. Когда он был маленьким, ему не раз случалось нажимать на звонки: между домами шахтерского поселка хватало переулков, в которых он и его приятели могли мгновенно спрятаться. Здесь же, на улице Луи Пастера, с ее однообразной анфиладой строений нет ни малейшего укрытия, разве что вернуться назад к Парковой аллее, а там столкнуться с входящими и выходящими посетителями «Куницы». Поскольку он совсем окоченел, ему трудно представить себя мчащимся во всю прыть, да еще и огибая препятствия. К тому же с улицы звонка не слышно, и от этого игра теряет всякий интерес: как узнать, сработал он или нет?

По ту сторону от дома Деруссо улица Луи Пастера ему почти незнакома. Между тем он ведь проходил по ней вместе с Элен после их долгой прогулки по К, в тот день, когда они встретились в «Куннце»; а еще раньше, в самый первый вечер, с теми хлыщами, но тогда уже почти совсем стемнело и он не знал, что они достигли цели (он вполне мог принять дом за пристройку к собору); короче, сегодня он затрудняется вспомнить, каким было его первое впечатление. «Ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда ты приехал. Я хотела открыть дверь сама, но Поль опередил меня, и я посчитала счастливой приметой то, что он оказался посредником между нами. Ты почти не танцевал в тот вечер, скучал невероятно. Ты знаешь, и я тоже. Мне хотелось бы оставить их всех, а самой убежать куда-нибудь вместе с тобой. Когда мы расстались, мне казалось, что ты все еще держишь мою руку в своей. Как только мы с Полем заговорили о тебе, он сразу все понял. Мне было даже немного стыдно, что он так меня разгадал, но это не имеет никакого значения: главное — это то, что он нас соединил». Он так никогда и не войдет в собор, массивность которого осталась для него лишь массивностью сооружения с почтовой открытки.

Серая, извилистая, с глухими фасадами улица, на которую он случайно вышел, тут же заставила его вернуться в рыночную толчею. Все эти улицы похожи одна на другую: крутишься по ним как идиот и до боли оттаптываешь себе ноги. Толпа стала еще более плотной. Напрасно работает он локтями, расталкивает неподатливых зевак — ничто не вызывает у публики враждебности. Обращая на себя таким образом внимание, он вызывает лишь улыбки у торгующих овощами крестьянок, которые тут же предлагают ему свои пучки салата или букеты. Вряд ли г-жа Деруссо сама ходит на рынок; однако Дени не исключает мысли, что она где-нибудь здесь, в толпе домохозяек, и что он вот-вот встретится с ней взглядом. Он всматривается во всех женщин невысокого роста, но проходит через весь рынок до конца, так и не встретив знакомого лица. Парковая аллея, достойная из-за своей ширины называться площадью, демонстрирует перед ним кусок обыденной жизни, жизни будущей, увиденной во сне, никто его не узнает, потому что он единственный затесался в это будущее, о котором никто ничего не знает. Только Элен хотела бы в нем к нему подойти; вот она заговорщически прищуривает глаза, и Дени раздражается оттого, что ничто не материализуется в разделяющем их пространстве, ничто не превращается в средство его преодоления.