Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Ее внимание привлекли руки старого рыцаря. Шишковатые и мозолистые после долгих лет, проведенных в бесконечных сражениях, а затем на тяжелой работе в «Чаше Пелиппы», они тем не менее каким-то образом оставались благородными: большими, длиннопалыми и изящными. Она смотрела, как он бесцельно теребит ткань своих разорванных во многих местах штанов, и думала, как такие ловкие и осторожные руки могли приносить смерть так быстро и страшно, как говорят об этом легенды. Тем не менее она видела его силу, удивительную даже для человека вполовину младше его, и в те несколько моментов смертельной опасности, которые маленькая компания переживала во Вранне — грозила ли перевернуться лодка, падал ли кто-нибудь в засасывающую трясину, — он действовал с поразительной быстротой.

Взгляд Мириамели снова остановился на лице Камариса. До неожиданной встречи с ним в трактире она, конечно, никогда не видела его — он исчез за четверть века до ее рождения, — но в его лице было что-то беспокояще знакомое. Это что-то она замечала не всегда — призрачный блеск, задевавший ее чувства, словно она стояла на пороге какого-то открытия, узнавания, но это быстро проходило, и знакомые черты исчезали. Вот сейчас, например, тревожащего ощущения не было — Камарис выглядел как красивый старик со спокойным, отсутствующим лицом.

Может быть, это просто картины и гобелены, рассуждала Мириамель; в конце концов она видела огромное количество изображений этого великого человека — и в Наббане, и в Хейхолте, и даже в Меремунде, хотя Элиас вешал их только перед приездом короля Джона, памятуя о дружбе отца с величайшим рыцарем Светлого Арда. Ее отец, считавший себя первым рыцарем королевства, в последнее время не очень-то любил истории о старых временах и особенно о великолепии Камариса…

Мысли Мириамели были прерваны заявлением Тиамака, что они приближаются к Деревенской Роще.

— Я надеюсь, вы простите меня, если мы остановимся здесь и переночуем в моем маленьком доме. Я несколько месяцев не был здесь и хотел бы убедиться, что выжили мои птицы. Мы потратим около часа, чтобы добраться до деревни, а сейчас уже позже, чем я думал. — Он махнул рукой в сторону краснеющего на западе неба. — С тем же успехом мы можем подождать до утра, а потом уже идти к старейшинам.

— Надеюсь, у тебя есть занавески, чтобы жуки не летали по всему дому, — как-то жалобно сказал Изгримнур.

— Твои птицы? — заинтересовался Кадрах. — От Моргенса?

Тиамак кивнул:

— Ну, во-первых, я и сам воспитывал их, еще до знакомства с доктором. Но Моргенс научил меня искусству, это верно.

— А можем мы использовать их, чтобы отправить записку Джошуа? — спросила Мириамель.

— Только не Джошуа, — сказал Тиамак и нахмурился, размышляя. — Но если вы думаете, что с ним может быть кто-нибудь из носителей свитка, мы можем попробовать. Эти птицы не могут носить послания кому угодно. За исключением определенных людей, которых они обучены искать, они знают только места, как и любая обыкновенная почтовая птица. В любом случае мы обсудим это, когда обоснуемся под моей крышей.

Тиамак вел лодку через сеть ручейков, а некоторые из них были такими мелкими, что всей компании приходилось вылезать и помогать Тиамаку перетаскивать лодку через отмели. Наконец они вошли в проток с медленным течением, который вел их по длинной аллее баньяновых деревьев. Они подплыли к домику, так хитроумно спрятанному, что наверняка никто бы его не заметил, если бы лодку вел не его хозяин. Специальным крюком Тиамак вытащил свитую из лиан лестницу, и один за другим они влезли в дом вранна.

Мириамель была разочарована, увидев убогую обстановку хижины. Ясно было, что маленький ученый непритязателен в своих потребностях, но она по крайней мере надеялась, что найдет в его домике необычную мебель. Там не было ни кроватей, ни столов, ни стульев. Кроме очага, устроенного прямо на полу, под искусно сделанным дымовым отверстием, к принадлежностям домашнего хозяйства вранна можно было отнести маленький плетеный сундучок, деревянный сундук побольше, письменную доску из разглаженной коры и несколько других мелочей. Во всяком случае, здесь было сухо, и Мириамель, за последние несколько дней привыкшая к постоянной сырости, была благодарна и за это.

Тиамак показал Кадраху дрова, сложенные под нависающей крышей за одним из узких окон, после чего предоставил монаху разжигать огонь и отправился на крышу, посмотреть на своих птиц. Камарис, который в маленьком доме вранна казался просто гигантом, несмотря на то что Изгримнур был не намного ниже и уж во всяком случае гораздо тяжелее его, неудобно примостился на корточках в углу.

В окне появилась голова свесившегося с крыши Тиамака. Он был в полном восторге:

— Смотрите! — Он протянул руку с комочком воздушного серого пуха. — Это Драгоценность! Она вернулась и многие другие тоже! — Голова исчезла, как будто ее дернули за веревочку. Через мгновение Камарис подошел к окну и с поразительным проворством тоже вылез на крышу.

— Теперь неплохо было бы отыскать что-нибудь съедобное, — сказал Изгримнур. — Я не очень-то доверяю болотной тине Тиамака. Не то чтобы я был неблагодарной свиньей, — герцог облизнулся, — но кусок говядины мог бы отлично поддержать наши силы.

Мириамель не могла удержаться от смеха:

— Я не думаю, что во Вранне так уж много коров.

— Нельзя быть ни в чем уверенным, — задумчиво пробормотал Изгримнур. — Это странное место. Сдается мне, что здесь может быть все, что угодно.

— Мы встречали Дедушку Всех Крокодилов, — возясь с огнивом, отметил Кадрах. — И вполне вероятно, герцог Изгримнур, что где-то поблизости разгуливает огромная Бабушка Всех Коров, с грудинкой величиной с телегу.

Изгримнур не обиделся:

— Если вы будете хорошо себя вести, сир, я, может быть, оставлю вам от нее кусочек или два.

Говядины не было. Изгримнур вместе со всей остальной компанией был вынужден обходиться жидким супом, сваренным из нескольких видов болотной травы и нескольких кусочков той единственной глупой рыбы, которую Тиамак ухитрился поймать до наступления темноты. Изгримнур сделал бестактное замечание об изысканном вкусе поджаренного на углях голубя, но вранн пришел в такой ужас, что герцог быстро извинился:

— Это просто манера у меня такая, парень. Я дьявольски виноват. Я никогда не стал бы трогать ваших птиц.

Впрочем, даже если бы он говорил серьезно, ему пришлось бы преодолеть гораздо больше препятствий, чем можно было ожидать. Камарис принял голубей Тиамака, как давно потерянных детей; старый рыцарь провел большую часть вечера на крыше, засунув голову в голубятню. Он спустился только затем, чтобы быстро выпить свою порцию супа, а потом снова вернулся на крышу, где и сидел, погрузившись в безмолвное общение с птицами Тиамака, до тех пор, пока его спутники не свернулись на плащах, расстеленных на дощатом полу. Тогда старик вернулся в дом и улегся, но продолжал пристально смотреть в потолок, как будто сквозь камыш крыши мог увидеть, как спят, сидя на насестах, его новые друзья. Он долго не закрывал глаза даже после того, как богатырский храп Изгримнура и Кадраха наполнил маленькую комнату. Мириамель наблюдала за ним, пока дремота не одолела и ее.

Итак, принцесса заснула в домике на дереве. Внизу плескалась вода, а на деревьях вопросительно перекликались ночные птицы.

Она проснулась под птичьи крики, разбуженная лучами солнца, пробивающимися сквозь листву. Песни птиц были хриплыми и повторяющимися, но Мириамели они не мешали. Принцесса спала поразительно хорошо — в первый раз с тех пор, как покинула Наббан.

— С добрым утром, — весело приветствовала она склонившегося над очагом Тиамака. — Что-то очень хорошо пахнет.

Вранн поднял голову.

— Я нашел горшок муки, который припрятал давным-давно. Почему она осталась сухой, не могу понять. Обычно мои запасы долго не держатся. — Длинным пальцем он показал на пузырящиеся лепешки, которые пеклись на горячем камне. — Этого, конечно, мало, но я всегда чувствую себя лучше, если съем что-нибудь горячее.