Весь Кир Булычев в одном томе - Кир Булычев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Был перерыв. Поехали за кассетами, конечно, не рассчитали и забыли запас в гостинице. Надя отыскала меня на берегу.
— Мне этот Сема надоел, — сказала она.
— Кто?
— Сема, оператор. Он меня сегодня в кино звал. Операторы ничего не решают, правда?
— В чем?
Она не ответила. Продолжала, словно не слышала:
— У нас кино идет интересное, индийский фильм, в двух сериях. Вы не смотрели?
Глаза ее были настойчивыми, чистыми.
— Не люблю индийские фильмы, — сказал я.
— Я тоже не люблю, — сказала Надя слишком быстро. — Они такие примитивные. Но иногда хочется развлечься и ни о чем не думать.
— Надя! — закричал Розинский. — Ты куда ушла? Начинаем.
— Зовет, — сказала она. — Обратил на меня внимание. Говорит, что у меня данные.
Она отошла к группе. Но недалеко. Остановилась и спросила:
— А вы специально к речке отошли?
— Нет, — удивился я.
Она засмеялась низким сочным смехом.
А я понял, что специально отошел к реке, надеясь, что она подойдет ко мне.
Этого еще не хватало, рассердился я на себя. Знаменитый писатель. Сколько ей лет? Двадцать, не больше. Девушка хочет в кино. Девушка совершенно не представляет, что это такое. Она думает, что это и есть красивая жизнь. Ей все говорят: ах, у тебя удивительные глаза! Ах, какие волосы! Понятно, почему сердится Виктория: непозволительно острое внимание со стороны мужчин. Я поглядел наверх. Виктория стояла, ждала Надю, но смотрела на меня. Как мне показалось, с осуждением.
На следующий день мне надо было уезжать.
Перед поездом я зашел на площадку. Посмотреть, как будут снимать. А может, взглянуть на Надю. Может быть. Вчера я уехал раньше других, был зол на себя, устал как собака. Уехал, пока снимали, лег спать.
Я знал, что Наде делать на площадке нечего. Но почти не сомневался, что она придет.
Она меня увидела, когда я шел по улице.
Она сидела, болтала с оператором Семой.
Сразу поднялась и пошла мне навстречу.
— Вы вчера ушли, даже не попрощались, — сказала она с осуждением. Как будто я нарушил обещание ждать ее.
— Устал.
— А я в кино ходила. С Семой. Ужасная тоска эти индийские фильмы.
У Нади были губы очень нежного розового цвета.
— Как вы думаете, — спросила вдруг Надя, — у меня есть шансы поступить во ВГИК? Или в театральное училище?
— А почему ты хочешь?
— Я обязательно поступлю, — сказала Надя. — А вы мне поможете?
— Как же я вам помогу?
— Ну, у вас связи, вас все знают. Вот я книжку принесла, подпишите.
Пока я подписывал книгу, а она корректировала надпись: «Напишите лучше — «Дорогой Наде», так лучше», подошел Миша, сказал, что машина ждет.
Надя взяла книгу, спрятала в сумочку.
— Что вы ей написали? — спросил Миша.
— Не твоего ума дело. — Надя четко разбиралась, кто ей может помочь в Москве, а кто ей не нужен.
Но Миша не обиделся. Пошел к машине.
— Вы верите, что я поступлю? — спросила Надя.
— Убежден, — искренне ответил я.
— Я в Москве вас найду. Мне даже вашего телефона не надо. Осенью приеду.
Потом она протянула мне руку, как послушная девочка.
— Не уходите еще. Я вам тоже подарок приготовила.
Она извлекла из сумочки елочную игрушку, таких давно уже не делают. Петушок из давленого картона, позолоченный.
— Если увидимся в Москве, — сказала она серьезно, — я вас по петушку узнаю.
— Николай, ты с ума сошел! — крикнула Виктория. — На поезд опоздаешь.
Я побежал к машине. От машины оглянулся. Надя стояла, приветственно подняв руку. Очень белую руку.
В поезде я снова расстроился. Попытаюсь объяснить почему. Мне скоро пятьдесят лет. Формально я вроде бы достиг многого. Меня знают, печатают, снимают. И если я завтра умру или улечу на Марс, то, полагаю, еще долго будут говорить о моем тоне, моей стилистике, моем видении мира. А если честно — добился ли я того, чего хотел? Нет, ничего не изменилось. Двадцать лет назад я писал лучше, хоть многого и не умел. Сейчас я на площадке, с которой путь только вниз. Поэтому мое общение с тщеславной и прямодушной в своей целенаправленности Надей было ложью. Не видела она меня. Видела только имя на обложке книги или в титрах фильма. Улыбаясь, превратила меня в ступеньку, по которой можно подниматься к заветной вершине. А в сущности, никому я не нужен и ничего не стою… Я полез в карман, достал золотого петушка. Он был потерт на краях. Видно, много раз его доставали из коробки и вешали на елку. Узнает она и без петушка. Я положил петушка обратно в карман, и пальцы нащупали что-то еще. Я вытащил это что-то. Оказался снова картонный позолоченный петушок. Второй. Я положил их рядом на колени.
Фантастика, подумал я. Петушки размножаются.
Пора спать!
Лизочка вошла в спальню средней группы, держа под мышкой сразу три книжки.
— Ура! — закричал Петя. — Будет настоящее чтение.
— Ничего подобного, — сказала Лиза. — Через пятнадцать минут отбой, и все будут спать. Завтра рано вставать.
— Конечно, завтра рано вставать, — сказал рассудительный Артур.
— Ну и пускай, — тихо сказал Гарик.
Лизочка хотела сесть за свой столик, но села на край кроватки Гарика.
Пупс (это прозвище, а на самом деле его звали Сеней), у которого болел живот, крикнул со своей кроватки:
— Это нечестно, мне не будет слышно!
— Если будете вести себя хорошо, все услышат. Мы сегодня…
Лиза сделала паузу, как в настоящем театре. И постепенно даже самые шумные замолкли.
В комнате стояло двадцать кроваток. Три кроватки были пустыми. Завтра днем их заселят новыми детьми. Большая лампа висела над центром спальни, где и стоял столик ночной нянечки. Когда дети заснут, лампу можно потянуть за шнур, опустить к самому столу, и свет ее не будет мешать детям.
В комнате стало очень тихо. Так тихо, что все услышали, как Пупс, у которого болел живот, слез с кровати и выдвинул из-под нее свой ночной горшок. Кто-то засмеялся, а Пупс молчал.
Лиза сказала:
— Я прочту вам про Красную Шапочку.
— Я не хочу, — сказал Гарик. — Я спать не буду.
— Он боится! — крикнул Пупс с горшка. — Он струсил.
— Серый волк ее съел, — упорствовал Гарик. — И она умерла.
Лиза отвернулась от Гарика, потому что у Гарика были очень печальные глаза. Как раньше говорили, подумала она, «не жилец»? Гарик так старательно избегал упоминаний о смерти, даже в сказках, как будто он уже дорос до понимания ее.
— А потом пришли охотники, —
