Кроме Стоунхенджа - Джеральд Хокинс

Когда на стенах пещеры рисовали человека, то изображение его бывало искажено почти до неузнаваемости. Абрис антропоморфических фигур искривлен, позы их неестественны, и нарисованы они в глубине потайных ниш. Специалисты высказывают такое мнение: «Художник умел рисовать преимущественно животных и, рисуя людей, сохранял зоологический стиль». Или: «Художник внимательно наблюдал разных животных, но он не обращал должного внимания на себе подобных». Или: «Художник изображал богов, а нелюдей». Или: «Художник был во власти табу или магии, его рука не решалась реалистически изображать людей».

Абстрактные рисунки классифицировались по-разному, как «условные изображения щита», «условные изображения лодки», «условные изображения оружия», а также как флаги или эмблемы отдельных племен. Квадраты, словно приготовленные для игры в «крестики-нолики», считаются хижинами, или ловушками для дичи, или ловушками для злых духов. Дом (если это дом), нарисованный в пещере Ла-Пасьеха, имеет две двери, центральную колонну, отпечаток двух плоских стоп (человеческих?), нечто напоминающее букву «Е» и закрашенный кружок с центральной точкой (астрономический знак Солнца?).

Рисунки на стелах истолковывались и как воплощение сексуальных импульсов. Вполне возможно, что в отдельных случаях это так и было, но вряд ли такое объяснение универсально. Пещерные люди, несомненно, не страдали неудовлетворенностью, порождаемой современным табу. В их изображениях людей нет ничего эротического или шокирующего – они меньше всего походят на пресловутые рисунки в Помпеях, которые тактичные проводники показывают только туристам мужского пола.

Истолкование абстрактного искусства зависит от восприятия смотрящего. Вдали от Европы, за океаном, в пещерах бассейна Амазонки, немецкий этнолог обнаружил геометрические узоры – просто треугольники и треугольники с линией, проведенной от одного из углов к центру. Какой-нибудь хиппи мог бы увидеть в этой фигуре эмблему мира. Некий антрополог узрел в них символ женского пола. Треугольник в треугольнике, по его мнению, означал беременность, два треугольника, расположенных рядом, – однополую любовь. И было выдвинуто предположение, что именно в этом районе обитали амазонки – свирепая культура «эмансипированных» женщин, которых четыре века назад будто бы повстречал конкистадор Франсиско Орельяна и которых с тех пор не видал никто. В восьми километрах от пещер была обнаружена выровненная площадка, на которую вела длинная вырубленная в скале лестница. На площадке были вырезаны треугольники и одни длинный грубый прямоугольник. Истолкование – мужской символ в сочетании с женским, и площадка тут же превратилась в место разнузданных оргий, в этакое любовное гнездышко, где мужчина должен был исполнить свое биологическое назначение, после чего его хладнокровно уничтожали.

Рис. 27. Загадочные рисунки из пещеры Ла-Пасьеха. Двухэтажный дом? Плоские ступни? Астрономический символ Солнца?

Все мое образование лежит в области точных наук – количественных, числовых, и вполне естественно, что я склонен выискивать в доисторическом искусстве именно такие его стороны. Необходимо, чтобы пещерное искусство рассматривали люди с самыми разными уклонами; лишь объединив усилия, мы, возможно, сумеем наконец раскрыть его первоначальный смысл и назначение. Резные притолоки и изукрашенные пирамиды майя до сих пор считались бы просто гротескным изобразительным искусством, если бы на них не посмотрели глаза ученых, привыкших иметь дело с числами.

Хэлем Мовиус был абсолютно прав, когда в своей лекции в Нью-йоркском музее первобытного искусства он сказал: «Совершенно очевидно, что документы… будь то рисунки, барельефы или скульптурные изображения, необходимо расшифровывать. Определять их как «возможно, предназначенные для ритуальных целей»… значит ничего не определять».

В Ла-Пилете я увидел круг с двенадцатью отходящими от него линиями и другой – с десятью. Для меня они были символами Солнца, но, разумеется, если взять их сами по себе, я не мог ручаться за верность такого истолкования. Один антрополог увидел в них всевидящий глаз, подобный глазу на носу старинных португальских рыбачьих лодок, который служил защитой от грядущих опасностей, чем-то вроде волшебного радиолокатора. Доказать наличие астрономических мотивов в пещерном искусстве оказывалось нелегкой задачей.

Рис. 28. Таинственные рисунки из пещеры Ла-Пилета (Испания).

Изображения в Ла-Пилете были скорее числовыми, чем художественными, скорее символическими, чем реалистичными. Если ряды точек, цепочки вертикальных штрихов и пары черточек изображали числа, то Ла-Пилета – поистине числовая пещера. Это «если», должен признать, достаточно спорно. Многие специалисты отвергают такую гипотезу. С их точки зрения это узоры, каракули, доставлявшие их создателю удовольствие сами по себе. Пещерный человек, по их мнению, испускал бессмысленные гортанные звуки, интересовался только пищей и размножением и мало чем отличался от окружавших его животных. Речь, мышление, какое-то подобие религии означали бы неожиданно высокий уровень умственного развития, а понятие о числе – и еще того выше. Три кита всякого образования, взятые в порядке возрастания их трудности, – это чтение, письмо и арифметика. Числа завершают развитие образования, а потому не могли существовать в культуре, не достигшей достаточно высокого уровня. Этот же довод пускался в ход против стоунхенджевской теории – числа и круги в подковах не могли носить концептуального характера, они были чисто ритуальными.

Рис. 29. Игра пещерного человека в числа, Ла-Пилета (Испания).

Я с ним не согласен. В Стоунхендже был обнаружен общий смысл, определяющий архитектуру всего этого сооружения. Идея последовательного развития трех китов образования приложима только к нашей собственной культуре. Ребенок вполне может научиться считать, еще не научившись писать, или писать до того, как начнет читать. Стрела образования может повернуться – и нередко поворачивается – в обратную сторону: арифметика, письмо, чтение. Вполне возможна культура, понимающая числа и их смысл – арифметику и геометрию, но не подходящая под наше определение «письменной». Сравнение между неолитическим человеком и современным ребенком совершенно неправомерно. Пусть в момент рождения их мозг очень похож – силы, стимулирующие дальнейшее его развитие, глубоко различны, и мы не знаем, в какой мере и как воздействовала среда на человека 20 тысячелетий назад. Мы даже теперь склонны недооценивать подсознательное восприятие. Однажды я решил проверить, как моя дочка представляет себе числа (она тогда находилась на стадии дошкольного сидения перед телевизором, то есть безусловно на дописьменной). Я спросил:

– Сколько леденцов ты предпочтешь – сто два или двести один?

– Сто два.

– Почему? – спросил я, мысленно приготовившись к самому худшему.

– Потому что от леденцов в зубах получаются дупла, а я не хочу, чтобы у меня в зубах были дупла.

Я еще раз посмотрел копии рисунков в Ла-Пилете, которые сделал сам. Вот длинная змееобразная фигура в форме женской шпильки, слагающаяся из тесно расположенных красных пятнышек – 63 пятнышка в одной половине и 65 в другой. Эти числа и их сумма – 128 – были достаточно велики. Никакого астрономического истолкования я для них найти не смог, разве что так отмечался какой-то длинный ряд дней. Имелись и другие змееобразные фигуры с сотнями тщательно размеченных пятнышек. Если бы художник изображал змею, то, на мой взгляд, оп должен был бы использовать те же смелые четкие линии, как и для изображения других животных, а не ряды точек, которые приходилось наносить на камень долго и тщательно. Наиболее часто использовавшийся узор, несомненно, был числовым – короткие штришки, расположенные один 84 другим, как зубья в гребешке, и соединенные сверху длинной линией. Это был отчетливый мотив, совершенно не похожий на изображения жилища, щиты и эмблемы в других пещерах. Приняв отдельный зубец гребня за единицу, я прочитал числа 3, 4, 5 и так далее, вплоть до 14. Числа побольше располагались на согнутых или выгнутых гребнях. На одном участке такого рисунка числа 9, 10, 11, 12 следовали почти вплотную друг за другом. У меня сложилось впечатление, что художник что-то подсчитывал, или запечатлевал какие-то даты, или экспериментировал с математикой.

В мой кабинет торопливо вошел бледный от напряженной работы, взволнованный высокий человек, только что прилетевший в Бостон из Нью-Йорка. Он поставил на пол два черных дорожных чемодана с застежками-молниями. Его волнистые с проседью волосы, приглаженные с помощью «брилло», продолжали аккуратно прилегать к голове и тогда, когда он, нагнувшись, принялся извлекать из чемоданов листы отпечатанной на машинке рукописи и швырять их на мой стол – первый вариант книги с диаграммами и отличными большими фотографиями. Схватив мел, он принялся рисовать на грифельной доске справа от моего стола множество пещерных знаков, а когда доски не хватило, продолжал прямо на бетонной степе. Все это время он ни на секунду не прерывал взволнованных объяснений. Это был вихрь меловой пыли и гипотез – тот взлет научной фантазии, который предшествует опубликованию лежащих в ее основе неоспоримых фактов. Захваченный этим вихрем, я тем не менее успел четко уловить один факт: он обнаружил в пещерах небо. Запись лунных фаз, отсчет дней для наблюдения за лунным месяцем, отсчет месяцев для наблюдения за временами года. Эти открытия заполняли пустоту во времени до Стоунхенджа, до Египта. Магическая Луна приковывала к себе внимание человека с самого начала. Даже знаки, оставленные неандертальцами на стенах пещер, были астрономическими, их подсказывало само небо. Я нажал кнопку включения моего настольного арифмометра, чтобы закончить умножение, прерванное его приходом.