В гору - Анна Оттовна Саксе

рощи, она почувствовала, ноги тяжелеют, их как бы тянет назад. Что она скажет, чем объяснит свой поздний приход? Скажет, что Рига освобождена? Покажется невероятным, что девушка только для того и пришла к парню, чтобы сказать два слова, которые он, наверное, уже слышал от Салениека. Что подумает мать Эрика, увидев столь позднюю гостью? Ноги все тяжелели и, наконец, остановились… Нет, это было бы очень глупо, если бы она все же пошла к Лидумам. «Добрый вечер!» — скажет она. «Добрый вечер!» — ответят Эрик и мать. «Вы знаете, Рига взята!» — «Да, Салениек говорил…» Настанет молчание и останется сказать: «До свидания!» «Да она не совсем нормальная!» — подумает мать Эрика, а он долго не сможет разобраться, зачем она приходила, что хотела сказать.

Мирдзой вдруг овладело отчаяние, она почувствовала себя ужасно одинокой, обхватила стоявшую на обочине дороги березу, прижалась к ней головой и разразилась тяжелыми, безудержными рыданиями…

Осенний ветер со свистом раскачивал сосновые ветви, от моха поднимался сырой запах гнили, какая-то большая птица ударилась о ветви крыльями и с шумом улетела. «Осень и одиночество, как все это не ко времени, ведь теперь должна начаться новая трудовая, радостная жизнь. Куда идти? С кем говорить? Мать?.. Она — как живой труп. В конце концов, я ей безразлична. Мое возвращение ее не воскресило. — Мирдза еще плотнее прильнула к березе. — Моя дружба с Зентой осталась безответной. Эрик? Но что я знаю о его чувствах ко мне?» Она внезапно так встрепенулась от своего вопроса, что даже перестала плакать. Да, что она знает о чувствах Эрика? Он ведь ничего, совершенно ничего не сказал. Он хорошо относился к ней. Вообще — он хороший человек, но это еще не означает… «Да, чего же? Чего же ты хотела? — начала она у себя выпытывать. — Значит, ты надеялась, что он тебя… любит!» — Ей хотелось выкрикнуть это желание, настолько ей в эту минуту нужен был человек, близкий друг, который помог бы ей избавиться от охватившего одиночества, такого нелепого и совсем несвойственного ее характеру.

Если все же пойти к Эрику? Ну, ладно, она не скажет ничего, кроме этих двух слов: «Рига взята!» Скажет их так, как недавно сказала бы прежняя Мирдза, шумливая и веселая. Она увидит Эрика, и уже от этого весь вечер, а может быть, и завтрашний день, будет легким и светлым.

Твердой походкой она пошла вперед, но, когда стала приближаться к опушке березовой рощи, услышала шаги человека, шедшего ей навстречу, и испугалась. Бежать назад было уже поздно. Спрятаться за деревья — глупо. Да и зачем ей удирать. Кто может знать, куда она идет? Она ускорила шаги, будто она спешила по какому-то делу, и через мгновение чуть не столкнулась с Эриком.

— Мирдза! — воскликнул тот, пораженный.

— Она самая! — Мирдзу обдала волна радости, и к ней вернулось прежнее хорошее настроение.

— Ты куда идешь? — неуверенно спросил Эрик.

— Так просто, прогуливаюсь, — смутилась и Мирдза. — А ты?

— Я тоже — так просто.

Оба замолчали. Они слушали, как ветер, завывая, колышет рощу, как стая птиц, вспорхнула с качающихся ветвей и полетела искать более надежный ночлег, но этот ветер, казался порывистым вешним шквалом, который развеивает последнее оцепенение зимы, расковывает ручьи, растопляет снег и поднимает от земли влажный запах моха и тлеющих листьев.

Эрик бережно взял руку Мирдзы, и ей было приятно, что эта жесткая, мозолистая рука может быть такой нежной.

— У тебя есть немного времени? — спросил он.

— Да, — ответила Мирдза.

— Может, лучше погуляем, чем так стоять, — сказал Эрик и легко взял Мирдзу за локоть. — Ты, наверное, будешь смеяться надо мной, — начал он немного погодя, и Мирдза почувствовала, как трудно ему говорить.

— Нет, я никогда над тобой не смеюсь, — серьезно сказала Мирдза.

— Я уже третий вечер хожу по этой дороге, но ни разу у меня не хватило смелости дойти до твоего дома.

Мирдза молчала. Было бы неуместно спросить его: «Почему?»

— Я скоро уйду на фронт и поэтому хотел бы знать, будешь ли… будешь ли ты меня ждать? — большего он не осмелился спросить.

— Я буду ждать тебя, Эрик! Еще больше, я… — горячо начала Мирдза и не договорила.

Эрик остановился и, насколько это позволяла звездная осенняя ночь, пристально и долго смотрел девушке в глаза.

— Мирдза, у меня не хватает слов сказать, как я тебя люблю, — проговорил он наконец. — Я знаю, что с фронта могу и не вернуться. Или вернуться искалеченным.

— Эрик, молчи! — воскликнула Мирдза. — Ты не смеешь говорить о смерти. Я не могу этого слушать. Потому что слишком люблю. И каким бы ты ни пришел — без рук, без ног, — я навсегда останусь с тобой.

— Какое счастье, что я тебя встретил сегодня вечером, — тихо и радостно сказал Эрик.

— Ты не знаешь, почему это произошло? Я ведь хотела идти к тебе, — произнесла Мирдза.

— Ты? Ко мне?

— Но не дошла бы. На опушке леса у меня снова не хватило смелости, — засмеялась Мирдза. — Эрик, я становлюсь себе смешной. Я сегодня такая сентиментальная. Ни за что не узнала бы себя, если бы кто-нибудь изобразил меня в таком виде.

— Что же тогда мне сказать? — Эрик заразился ее веселостью. — Я уже третий день сентиментален.

— Да, но я ведь комсомолка, и мне, наверное, надо быть более уравновешенной, — сказала Мирдза серьезным тоном.

В ту ночь они долго гуляли по дороге, то в одну, то в другую сторону, и оба чувствовали, что хорошо и без слов, без обещаний. Блеклое небо часто прорезали падающие звезды, и Мирдза вспомнила давнишнее поверье: когда падает звезда, надо что-нибудь пожелать и это исполнится.

«Хочу, чтобы ты, любимый, вернулся целым и невредимым с поля боя! — пожелала она себе и посмеялась над собою: ведь это только суеверие. — Ну, ладно, пусть уж в эту ночь моя сентиментальность дополнится верой в приметы, — простила она себе. — Переболею сразу всеми болезнями и завтра буду совсем здоровой».

Сырость начала проникать сквозь одежду, и Эрик забеспокоился, как бы Мирдза не простудилась. Обняв за плечи, он проводил ее через рощу и тихо, но твердо сказал:

— А теперь тебе нужно