Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

I I  М а т р о н а. Ты смешон. Какая разница, ариец ты, семит или монгол. Среди моих любовников был и посланец Небесной Державы принц Ценг. По нынешним временам...

Г и р к а н  I V. Молчать — не доводи меня до бешенства!

Ю л и й  I I. Обыкновенный прагматический снобизм. Значит, даже в Гиркании есть несущественные проблемы. Да — прав был Наполеон: recherche de paternité interdite[53].

С т а т у я. Ха-ха-ха! Гиркан и проблемы материнства — это слишком смешно.

Г и р к а н  I V. Я ухожу, потому что не желаю нового скандала. Если бы не мое инкогнито, все кончилось бы иначе. (Направляется к двери и выходит вместе с Бездекой и Тетриконом.)

I I  М а т р о н а (бежит к двери). Гиркан, Гиркан! Сын мой! (Выбегает.)

Ю л и й  I I. Вот так заварушка! Что ты на это скажешь, дочь моя?

С т а т у я. Я так и знала, что без диссонансов не обойдется.

За сценой слышен выстрел и чудовищный рык Гиркана IV.

Ю л и й  I I. Что там еще такое? Какой-нибудь адский сюрприз. Пребывание в Небе сделало мои когда-то стальные нервы слишком чувствительными. Я отвык от выстрелов.

Мать Эллы даже не дрогнула.

С т а т у я. Тише. От Павла всего можно ожидать. Подождем. Момент в самом деле странный. Я чувствую необычайное неэвклидово напряжение всего пространства. Мир сжался до размеров апельсина.

Ю л и й  I I. Тихо — идут.

Вбегает  Б е з д е к а  с револьвером в руке, за ним  I I  М а т р о н а.

Б е з д е к а. Я его убил. Я отомстил за смерть бедной Эллы.

Ю л и й  I I. Кого? Гиркана?

Б е з д е к а (обнимая II Матрону). Да. А знаете, что оттолкнуло меня от него окончательно? Сцена с матерью. Я своей матери не помню, но чувствую, что так бы с ней не поступил. Уж если жизненный абсолютизм, так жизненный абсолютизм. Он, бестия, сам меня спровоцировал.

Ю л и й  I I. Ну хорошо — это очень мило с твоей стороны, сын мой. Но что будет дальше?

Б е з д е к а (II Матроне). Сейчас. Прежде всего прошу тебя в память о твоем сыне, моем друге, считать меня своим вторым сыном. Первый был тебя не достоин. Матрона-потаскуха — может ли у меня быть мать лучше, чем эта?

I I  М а т р о н а (целует его в лоб). Спасибо тебе, Павел — мой сын, мой настоящий сын, мой дорогой сыночек!

Б е з д е к а. Довольно. Идем.

Ю л и й  I I. Но куда? Что мы будем делать без этой канальи Гиркана? Хуже того — что мы будем делать без Гиркании? Теперь, когда наши гирканические стремления достигли пика, когда они, так сказать, раскрутились до максимума?

Б е з д е к а. Э — я вижу, все ваше остроумие как ветром сдуло. ваше святейшество. Кто же достоин имени короля Гиркании, если не я? Кто бо́льший жизненный абсолютист, чем я? Дайте мне весь мир, и я задушу его в объятьях любви. Только теперь мы сотворим нечто дьявольское: я ощущаю в себе мощь четырех Гирканов. Я, Павел Гиркан V. Уж я-то не буду шутом, как этот. Долой тряпье. (Пинает лежащее на полу королевское одеяние и меч.) Я устрою вам поистине дивный уголок в Бесконечности мира. Искусство, философия, любовь, наука, общество — одна великая мешанина. И мы, словно киты, пышущие наслаждением, а не как подлые черви, будем во всем этом купаться. Мир — не гнилой сыр. Бытие всегда прекрасно, если только по-настоящему понять всеединство Вселенной. Долой относительность истин! Этого Хвистека я первого укокошу! Мы взовьемся вихрем к самым потрохам абсолютного Небытия. Мы вспыхнем как новые звезды в бездонной пустоте. Да здравствует конечность и ограниченность. Бог не трагичен, он не становится — он существует. Только мы трагичны, мы, ограниченные Сущности. (Другим тоном.) Я говорю это как добрый католик и думаю, что не оскорбляю чувств вашего святейшества. (Тем же тоном, что прежде.) Вместе мы создадим Чистый Нонсенс в жизни, а не в искусстве. (Снова изменив тон.) Гм — возможно, если соответствующим образом определить дадаизм... (Кричит.) Ох, нет — мерзость! Все это разные имена одной и той же гигантской гнусной слабости. Абсолютно заново — всё заново! (Хватаясь за грудь.) Я устал. Несчастная Элла! Почему она не дожила до этой минуты? (Погружается в раздумье.)

С т а т у я. Я говорила, что .от Павлика всего можно ожидать.

Ю л и й  I I. Но ведь меня ты ради него не покинешь, дочь моя?

С т а т у я. Никогда. Павел для меня слишком интенсивен — слишком молод. (Целует Юлию II руку.)

Ю л и й  I I. Боюсь только, будут ли результаты соответствовать обещаниям. Блефа боюсь.

С т а т у я. Я тоже — немножко. Но все равно попробовать стоит.

Б е з д е к а (пробуждаясь от раздумья). А ты, святой отец, едешь с нами? В Небе тебе продлят отпуск?

Ю л и й  I I. Сказать по правде — они там, в Небе, считают, что я вообще должен сидеть в Аду. Только, понимаешь, им меня, как папу римского, не очень удобно... того... ну, понимаешь? Поэтому мне беспрепятственно дают отпуск на любую планету.

Б е з д е к а. Это чудесно. Без тебя, чертов старикашка, я бы всего этого не выдержал. Ты покорил меня искренностью своих внутренних метаморфоз. Но бедная Элла — если бы можно было ее воскресить! Чего бы только я не дал сейчас за это. Он меня загипнотизировал, проклятый Гиркан.

Элла вдруг вскакивает, отталкивая Мать.

Э л л а. Я жива! Он меня только оглушил. Я еду с тобой!

Б е з д е к а (обнимая ее). Какое счастье. Какое бесконечное счастье! Возлюбленнейшая, прости меня. (Целует ее.) Без тебя даже Гиркания была бы для меня отвратительным сном.

М а т ь (поднимаясь, в слезах). Благочестивый господин Павел, я знала, что вы не бросите бедную Эллу.

Павел подходит и целует ей руку.

Б е з д е к а. Приемная мать, теща, я беру вас обеих в Гирканию. Я умею ценить советы старых женщин, которые много пережили. Даже дядюшек — этих двух старых кретинов — мы возьмем с собой. Идемте — как бы там ни было, Гиркан открыл нам новый путь. Пускай же память о нем будет для нас священна.

Ю л и й  I I. Какое великодушие, какое великодушие. Это один из самых прекрасных дней моей посмертной жизни. Все-таки Бог — непостижимая тайна. (×) Подойди, дочь моя. (Подает Статуе руку.)

Б е з д е к а. Матроны, вперед! «Гиркания-экспресс» отправляется через десять минут — нам надо спешить.

Матроны выходят, разминувшись в дверях с  Т е т р и к о н о м.

Т е т р и к о н. Его королевское величество только что испустили дух у меня на руках.

Б е з д е к а (подавая руку Элле). Ладно, да будет ему земля пухом. Отныне я король Гиркании. И если даже мне придется вывернуться наизнанку и выпустить кишки себе самому и всем остальным, я выполню свою миссию на этой планете. Ясно?

Т е т р и к о н. Так точно, ваше королевское величество.

Бездека и Элла выходят. За ними следуют Юлий II и Статуя. (+)

Ю л и й  I I (на ходу). Даже самый бездарный социальный блеф этого негодяя имеет странное очарование завершенного произведения искусства. Интересно, удастся ли мне основать новый центр искусств в этой чертовой Гиркании?

С т а т у я. В делах искусства ты всесилен, святой отец...

Выходят, за ними Тетрикон. Груда пакетов и королевское платье остаются лежать посреди сцены.

Конец

Апрель 1922

БЕЗУМНЫЙ ЛОКОМОТИВ

«No more rum»[54]

Извлечение из заповедей машиниста:

«VI. Женщины должны держаться подальше от машин: ни в коем случае не брать их с собой на локомотив».

Посвящается Ирене Янковской

Действующие лица

З и г ф р и д  Т е н г е р — машинист, 35 лет. Лицо вытянутое, очень выразительное. Бросаются в глаза волевые очертания подбородка и надбровных дуг. Темная бородка клинышком, небольшие усики. Одет в темную куртку и черные брюки с красным кантом, заправленные в желтые кожаные гетры. Шапка с козырьком.

Н и к о л а й  В о й т а ш е к — кочегар, 28 лет. Черты резкие, грубые, но лицо — можно сказать — с оттенком какой-то мерзкой мечтательности. Волосы черные. Куртка серая. Брюки зеленые, заправлены в высокие желтые ботинки.

З о ф ь я  Т е н г е р — жена машиниста, 28 лет. Брюнетка, очень красивая, демонической наружности. Одета изысканно.

Ю л и я  Т о м а с и к — невеста кочегара, 18 лет. Блондинка, весьма красива, но какой-то животной красотой.

Т у р б у л е н ц и й  Д м и д р ы г е р — пожилой господин в дорожном костюме.