Ганнибал у ворот! - Ганнибал Барка

59. (1) Диктатор представил сенату послов от пленных; их глава начал так: «Марк Юний и вы, отцы-сенаторы, мы прекрасно знаем, что никогда ни одно государство не ценило ниже, чем наше, попавших в плен. (2) Но если мы не слишком пристрастны к себе, то никогда не попадали в руки врагов люди, которые меньше заслуживали бы вашего пренебрежения.

(3) Ведь мы не на поле боя, струсив, сдали оружие. Нет, мы и стоя на грудах трупов продолжали сражаться и протянули битву почти что до самой ночи – только тогда мы вернулись в лагерь; (4) остаток дня и следующую ночь, усталые, израненные, мы защищали вал; (5) но на другой день, осажденные победоносным войском, отрезанные от воды, не имея никакой надежды прорваться через плотные ряды неприятеля, мы после гибели пятидесяти тысяч солдат из нашего войска не сочли грехом сохранить в живых хоть сколько-нибудь римских воинов из сражавшихся при Каннах; (6) тогда только мы договорились о выкупной цене и сдали врагу оружие, в котором все равно уже не было толку.

(7) Мы знаем, и предки откупились от галлов золотом, а ваши отцы, весьма несговорчивые в том, что касалось условий мира, отправили в Тарент послов выкупить пленных[305].

(8) А ведь битва при Аллии с галлами и битва при Гераклее с Пирром печально прославлены не столько потерями, сколько трусливым бегством солдат. Каннские поля завалены телами римлян; мы остались живы только потому, что у врага не хватило уже ни сил, ни оружия. (9) Среди нас даже есть такие, кто не бежал с поля боя, а оставлен был охранять лагерь и вместе со сданным лагерем попал во власть неприятеля.

(10) Я не завидую никому из сограждан, никому из соратников, ничьей удаче, ничьей участи; я не хочу возносить себя, принижая других, но и те, кто бросил оружие, бежал с поля боя и остановился только в Венузии или Канузии, не смеют ставить себя выше нас и хвалиться, что они-то и есть оплот отечества – если, конечно, за быстрые ноги и скорость бега не положена какая-нибудь награда.

(11) Используйте их, но и в них вы найдете хороших мужественных солдат, и в нас – ведь наша готовность воевать за отечество еще возрастет, когда вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены на родину. (12) Вы берете в солдаты людей всякого возраста и состояния; я слышу, что вы даете оружие восьми тысячам рабов; нас не меньше, и выкупить нас обойдется не дороже, чем купить столько же рабов.

А сравнивать нас с ними не буду – я этим обидел бы всех римлян. (13) И еще одно: если, отцы-сенаторы, вы, обсуждая такое дело, окажетесь к нам слишком жестоки, чего мы никак не заслужили, то подумайте, какому врагу вы нас оставите. (14) Пирру, который считал пленных своими гостями?

Или варвару-пунийцу, о котором трудно решить, чего в нем больше – жестокости или жадности? (15) Если бы вы увидели своих сограждан – в цепях, в грязи, во всем безобразии, – вы, конечно, были бы не меньше потрясены, чем если бы вам довелось увидеть поля под Каннами, где полегли ваши легионы.

(16) И вы можете видеть наших родственников: взволнованные, в слезах стоят они в преддверии курии и ждут вашего ответа. Если они в такой тревоге и беспокойстве за нас и за тех, кого тут нет, то что же, по-вашему, чувствуют те, чья жизнь и свобода зависят от сегодняшнего решения?

(17) Клянусь богами! Если бы сам Ганнибал, вопреки своему обыкновению, захотел обойтись с нами кротко, а вы бы сочли, что мы недостойны быть выкупленными, то жизнь для нас потеряла бы всякую цену. (18) Возвратились когда-то в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа, но они возвратились вместе с послами, первейшими людьми государства, которые были отряжены выкупить их.

Вернусь ли я на родину, я, гражданин, оцененный меньше, чем в триста монет? (19) Каждый настроен по-своему, отцы-сенаторы, знаю, что жизнь моя под угрозой; но я больше боюсь за свое доброе имя: как бы не уйти нам отсюда осужденными и отвергнутыми – ведь люди не поверят, что вам стало жалко денег».

60. (1) Он закончил, и в толпе, стоявшей в комиции, сейчас же поднялись жалобные вопли; к сенаторам простирали руки, молили вернуть сыновей, братьев, родственников. (2) Женщины, побуждаемые страхом и крайностью, смешались с толпою мужчин на форуме[306]. Сенат, удалив посторонних, занялся обсуждением дела.

(3) Мнения были высказаны разные: одни считали, что пленных следует выкупить за государственный счет; другие – что казну трогать не нужно, но не надо препятствовать и выкупу на частные средства, (4) а если кому не хватает наличности, пусть возьмет в долг из казны, поставив поручителей и давши в залог имение.

(5) Тогда спрошен был Тит Манлий Торкват, человек, чья старинная суровость доходила, по мнению большинства, до жестокости. (6) Он сказал: «Если бы послы только просили о выкупе тех, кто находится во власти врагов, я, никого не порицая, высказался бы кратко – (7) ведь от меня требовалось только одно: напомнить вам, чтобы вы, держась обычаев, завещанных предками, дали пример суровости, без которой, ведя войну, не обойтись.

Сейчас, однако, эти люди почти хвалятся тем, что сдались неприятелю, – они сочли справедливым, чтобы их ставили выше не только тех, кто взят в плен был на поле боя, но и тех, кто добрался до Венузии и Канузия, и даже выше самого консула Гая Теренция.

(8) Я, отцы-сенаторы, не допущу, чтобы вам осталось неизвестным хоть что-нибудь из происшедшего там. О если бы то, что скажу сейчас вам, я говорил в Канузии в присутствии всего войска, лучшего свидетеля и доблести и трусости любого из солдат! Если бы хоть один только Публий Семпроний сейчас присутствовал здесь! Ведь, последуй эти люди за ним, они сейчас были бы солдатами в римском лагере, а не пленниками во власти врагов.

(9) Но нет – когда враги, утомленные битвой и обрадованные победой, сами почти что все вернулись в свой лагерь, оставив им свободную ночь для попытки прорваться, и семь тысяч вооруженных воинов смогли бы пробиться даже через сомкнутый строй врагов, тогда эти люди и сами не отважились сделать такую попытку, и не пожелали следовать за другим.

(10) Почти целую ночь Публий Семпроний Тудитан не переставал убеждать и уговаривать их: “Пока врагов вокруг лагеря мало, пока всюду тишина и покой, следуйте под покровом ночи за мною: еще до рассвета мы придем туда, где опасности нет, – в города союзников”.

(11) Если бы он говорил так, как на памяти наших дедов[307] военный трибун Публий Деций в Самнии, или так, как в Первую Пуническую войну, во времена нашей юности, Марк Кальпурний Фламма, который ведя триста добровольцев на приступ занятого врагами холма, обратился к своим со словами: “Умрем и смертью своей выручим легионы, попавшие в окружение”,– (12) если бы Публий Семпроний сказал то же самое и если бы не нашлось никого желающего участвовать в таком доблестном деле, я перестал бы считать вас римлянами и мужчинами.