Жаркое лето и зима 1918 - Александр Дорнбург

Ерунда, умрем, но не сдадимся! Большевики могли убить нас, обезоруженных и обессиливших, могли жестоко замучить, но сломить наш дух не могли, и никогда не сломят! Не на тех они напали, это я прямо скажу.

Глава 14

Еще часа два мы упорно отстреливались. Похоже было, что патроны закончатся у нас намного быстрее, чем наступит спасительная темнота. А красных уже было вокруг не меньше полутора сотен, что на наш неполный десяток было более чем достаточно. Становилось совсем тоскливо. Что же, мы либо устоим, либо умрем. Других вариантов нет. Держимся столько, сколько сможем. Если погибнем, заберем с собой столько этих ублюдков, сколько получится. Вокруг творится настоящий ад: кольцо воинов, сполохи выстрелов, периметр обороны сжимался, обе стороны бились с непревзойденной отвагой. Пули цокали и пели теперь всюду, но никто не обращал на эти свинцовые сквозняки никакого внимания.

Пару раз красноармейцы, ползком подобравшись к нашим позициям и накопившись в тылу, поднимались в яростную атаку. Плотная масса людей, что бросались вперед с змеиным проворством, искаженные яростью и бешенством лица, белые и красные; все завертелось вокруг, повсюду кипела рукопашная.

Я механически давил на спусковой крючок «Маузера», каждый миг ожидая агонии смертельного удара. Враги валились на землю как подкошенные, но их было много. Пули со свистом проносились мимо меня, и приходилось лишь удивляться, как я до сих пор еще оставался жив. Скорее всего именно эти буденовцы были самыми большими мазилами в России. В отражение этого бешеного натиска особенно отличился мой личный водитель - Ефим Соколов.

Мне с ним оба раза пришлось отражать атаку: силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает... Штык быстрой молнией летел в брюхо противников, выплескивая разившие кислятиной кишки глупцов на землю. Всякие виды мне приходилось видывать, но как Ефим орудует штыком и прикладом, знаете ли - это страшно! Бывалый парень, сразу видно. Все превратилось в зловещую мешанину тел, как большая свалка в регби – только вместо спортивных кличей раздавались крики ярости, блестели вспышки выстрелов и сталь.

Единственная надежда в гуще битвы была на наш пулемет, державший основную массу будёновцев в отдалении, но патроны к нему уходили просто с фантастической скоростью. Время текло медленно – так часто бывает в ужасные моменты, когда все движется будто в замедленном ритме, а все мельчайшие детали кажутся выпуклыми и четкими. Даже выстрелы доносились будто издалека. Неумолимая Смерть уже распростерла над нами свои крылья.

И вот когда уже казалась что никакой надежды нет (бой шел без пощады), почти все было уже кончено, как вдалеке грянуло дружное: " ура!" Это шла казачья лава!

— Наши! — завопила Ефим. — Наши!

Вовремя! Нет больше сил, и баста! Буденовцев как ветром сдуло! Атака казачьей кавалерии – зрелище не для слабонервных. Вокруг меня израненные, шатающиеся фигуры, покрытые кровью и пылью. Воздух отравляла пороховая гарь и запах свежей крови. А вонь дерьма и крови хорошо мне знакома. Вскоре я, оглохший напрочь, слишком измотанный, чтобы держаться на ногах, но не выпустивший из рук оружия, увидел среди подошедших с подмогой спасителей-казаков улыбающеюся физиономию есаула Уварова, в глазах которого сквозило озорное веселье .

Он все же сумел выполнить мой приказ и обеспечить нам эвакуацию! Слезокапство не в моих привычках, но теперь я искренне делал вид, что доволен! Обошлось, на этот раз смерть мимо меня прошла, только холодком от нее потянуло...

Это была лихая сотня казаков-гундоровцев! Тут никак нельзя не отметить блестящую боевую работу прославленного Гундоровского Георгиевского полка и его храброго командира генерала Гусельщикова. В историю борьбы Донского казачества с большевиками, этот замечательный полк вписал множество небывало красочных страниц. Я глубоко верю, что придет время, когда деяния Гундоровского полка оживут в памяти будущих поколений, как пример безграничной отваги и геройства, быстроты, натиска и беспредельной любви к Родине.

Большевики при встрече с Гундоровцами испытывали какой-то мистический и в то же время панический страх. Услыхав имя -- Гундоровцы, красные, твердо уверенные в непобедимости этого полка, нередко сразу сдавались без боя, даже не помышляя о сопротивлении.

Щеголевато одинаково одетые, богато снабженные за счет всего отбитого у большевиков, сплоченные воедино лозунгом -- один за всех и все за одного, почти все георгиевские кавалеры за германскую войну, считай эти служивые поголовно потомственные дворяне, так как полученные награды дают такое право, все рослые, здоровые -- молодец к молодцу, Гундоровцы никогда не знали поражений.

Слава о них гремела по всему Донскому фронту, вселяя в красных страх и ужас. Большевики еще 17 апреля решили снести мятежную станицу с лица земли, взяв ее штурмом, но ничего у них не вышло! Где Гундоровцы, там всегда успех, всегда победа, масса пленных, огромные трофеи. Пополнений от штаба этот полк никогда не искал. Его родная станица непосредственно слала таковые.

Служить в Гундоровском полку считалось огромной честью. Раненые, не успев еще оправиться, уже спешили вернуться в полк. Видеть Гундоровцев в тылу можно было очень редко. Они не любили тыла. В общем, этот полк был особенный, особенной была и его организация: 1 500--2 000 штыков, 300--400 шашек и полковая батарея, все в образцовом порядке и прекрасном виде.

В наиболее опасных местах, в наиболее критические моменты, Гундоровцы всегда выручали. Пройдут десятки, сотни лет и память о Гундоровцах оживет. Она ярко воскреснет в легендах, которые из уст в уста будут катиться по берегам Тихого Дона и по широким привольным Донским степям.

Переговорив с сотником, я поручил ему быструю эвакуацию нашего груза в казачий тыл, а сам попросил дать мне коня и проводников до Калача. Чудесное спасение пробудило скрытые резервы моего организма! Остаток вечера, всю ночь и все следующее утро, я без сна и отдыха провел в седле. В полночь мы миновали какое-то полусожженное село, маячившее церковью с разбитым куполом.

Стояли сумерки, на небе начинали высыпать звезды, дул холодный ветер. Усталых лошадей мы меняли по пути. На морально-волевых, но я добрался до Калача. Только в полдень, связавшись по телеграфу с представителем германского командования в Ростове, выполнявшего при нас роль посла фон Кохенхаузеном, майором генерального штаба, и обеспечив для моего ценного груза " зеленую улицу," я, успокоившись, отрубился и уснул, как убитый, не раздеваясь. Так и до общего истощения организма недалеко!

Проснулся я на следующий день 5 октября довольно поздно,