Harbin - Voronkov

И Карсавин отправился на север Китая для того, чтобы включиться в эту борьбу. Конкретного задания на этот раз ему не дали. Сказали, что его он получит на месте от резидента советской разведки. А до этого под видом коммерсанта он должен прибыть в Харбин и ждать своего часа. Дело обычное. Ему уже не раз приходилось играть роль дельца. В Голландии он занимался оптовой продажей цветов, в Шотландии скупал овечью шерсть, а в Париже даже пришлось открыть свой торговый дом готового платья. Именно там, в Париже, он втерся в доверие к руководителям Российского торгово-промышленного и финансового союза, этой антисоветской эмигрантской организации, целью которой была реставрация капитализма в Советской России. Его приняли за своего, и теперь, разъезжая по белу свету, он всюду бравировал тем, что близко знаком со всеми членами ЦК Торпрома, среди которых были такие известны фамилии, как Нобель, Гукасов, Денисов, Лианозов и Манташев.

По нынешней легенде, он коммивояжер, представляющий одну из известных аргентинских винодельческих фирм. Харбин, слывущий современным городом, где сосредоточено большое количество живущих по европейским меркам людей, всегда нуждался в хороших винах. Так что нишу свою в сложных экономических отношениях этого мегаполиса он легко найдет, и это поможет ему завязать нужные знакомства, что немаловажно для человека его профессии.

В назначенный час сев на Дворцовой набережной на небольшой вельбот, Красавин добрался до Кронштадта, где уже стояло под парами пассажирское судно «Мария Ульянова», на котором он отплыл в Италию. В Неаполе он снял в одном из припортовых отелей номер, где жил неделю, дожидаясь прибытия круизного судна, на котором он должен был отправиться в Шанхай. Этого времени ему хватило для того, чтобы познакомиться с этим чудесным городом, расположенным на берегу Неаполитанского залива, у самого подножья Везувия. Он посетил знаменитые древние замки Кастель-дель-Ово и Кастель Нуово, осмотрел многочисленные готические церкви и здания в стилях ренессанса и барокко, побывал в Национальном музее и галерее Каподимонте, и даже успел совершить поездку к руинам древней Помпеи, прибившись к тургруппе из Скандинавии.

Двадцать третьего апреля в два часа пополудни Карсавин с небольшой поклажей в руках взошел по трапу на борт парохода «Леонардо да Винчи», в сопровождении стюарда поднялся на верхнюю палубу, где располагались каюты первого класса, и занял одну из них. Однако корабельные апартаменты ему скоро надоели, и он, приняв душ и приведя себя в порядок, вышел на палубу. Там уже собралась публика, которая также посчитала скучным сидеть взаперти. Погода была ясная, солнечная, с моря дул легкий бриз, навевая приятные мысли о предстоящем путешествии. Оттого люди были улыбчивы и веселы, предаваясь досужим беседам и время от времени бросая по сторонам любопытные взгляды. Здесь же, ощутив свободу, с шумом и визгом носилась детвора, на которую никто не обращал внимания, и лишь изредка какой-нибудь родитель делал своему не в меру развеселившемуся чаду замечание, пытаясь угомонить его.

Карсавин тоже был не прочь осмотреться в новой для себя обстановке. С профессиональным любопытством он скользил взглядом по группам пассажиров, пытаясь определить, кто из них есть кто, и одновременно запечатлеть в своей памяти их лица – так, на всякий случай. В основном то были люди семейные, отправлявшиеся в праздное путешествие, о чем свидетельствовало не только их безмятежное настроение, но и их одежда, свободная и демократичная, в какой обычно любит путешествовать зажиточный люд. На дамах легкие кофточки или футболки, сочетаемые с юбочками до колен и панамками на голове; мужчины же в основном были одеты в светлые рубашки на выпуск и такие же светлые парусиновые брюки. На ногах и тех и других – легкая спортивная обувь или сандалии. На их фоне Карсавин, одетый в строгий деловой костюм, выглядел поистине белой вороной. Чтобы не привлекать к себе внимание, он сбегал в свою каюту, где сбросил пиджак и освободился от галстука, после чего вернулся на палубу и продолжил наблюдение за пассажирами.

Погрузка продолжалась до самого вечера, и это несмотря на то, что еще накануне судно пополнили запасами пресной воды и провианта – иначе и до утра бы не управились. Все это раздражало пассажиров, которым не терпелось отправиться в путешествие. Они нервно бродили по палубе, с надеждой поглядывая то на пирс, где были закреплены швартовы, то на капитанский мостик, надеясь прояснить ситуацию. Но время шло, а пароход так и продолжал стоять на месте, прислонившись своим крутым железным боком к причальной стенке. И только когда на западе запылало вечернее небо, кроваво отразившись в черной фосфорисцирующей воде, где-то наверху наконец ударил колокол и вслед ему басовито ожила пароходная труба, возвестив длинным гудком об отплытии. Все, прощай прекрасный Неаполь, теперь путь Карсавина лежит на Восток с его такими же удивительными и прекрасными городами, у которых есть своя древняя история. Как жаль, что он спешит туда не для праздного любопытства и развлечений. Потому он завидовал всем этим богатеньким дядям и тетям, весело болтавшим вокруг него на всех языках мира.

Натруженно ворочая старыми внутренностями, небольшой буксирчик потащил судно в открытое море. Карсавин, поддавшись общему настроению, не спешил покидать палубу, решив издали полюбоваться ночным видом Неаполя, который все дальше и дальше уходил в глубь бесконечного темного пространства. Это была в самом деле завораживающая картина. Будто бы то не город, а залитый огнями исполинский корабль пришельцев поднимался ввысь, яростно отражаясь в теплых водах залива. И только когда вдали исчезла последняя светлая точка, люди стали расходиться по своим каютам.

Борису спать не хотелось, и он решил заглянуть в бар, чтобы выпить рюмку-другую водки. У стойки бара почти никого не было, да и в самом ресторане, где работала эта питейная точка, было не густо. Видимо, народ успел отужинать, а может, просто устал от долгого ожидания отплытия – оттого и притих за тонкими переборками своих убежищ. Это завтра у этих толстосумов начнутся праздные застолья с певичками на эстраде, музыкой и танцами. А пока они набирались сил…

Назавтра и впрямь народ преобразился. Проснувшись чуть свет, Борис услышал, как за окном о чем-то живо разговаривали две шведки. То, что это были шведки, он понял сразу, потому как ему не раз приходилось бывать по делам службы в странах Северной Европы, где он и научился отличать шведскую речь от норвежской или той же датской, так же, как легко он мог отличить финский язык от эстонского или латышского, потому что до революции отец часто брал его с собой в Курляндию и Эстландию, где они закупали ржаную и пшеничную муку для своего производства. «У нас ведь нет поблизости хорошей муки, кроме как чухонской», – говорил отец.

Бывало, заключив удачную сделку, садились они в поезд, после чего старший Карсавин, этот сухощавый небольшого росточка мужичок, вовсе не похожий на булочника, всю дорогу учил сына уму-разуму, приобщая его к своему ремеслу. В нашей торговле, говорил он, отличают пять рук пшеничной муки: первая – это конфетная, то бишь крупчатка первой руки; далее идет первый первач, крупчатка другач второго размола, или второй руки; потом второй первач, подрукавная; затем куличная и, наконец, крючка, выбойка. Не молот хлеб – не мука, еще говорил он. Ну а в нашем пекарском деле, мол, любая мука годится. Главное, чтобы руки не из одного места росли.

На вопрос сына, что лучше – рожь или пшеница, он отшучивался: матушка-де рожь кормит всех дураков сплошь, а пшеничка по выбору. Но это не значит, что пшеница лучше. Вкусы у людей разные. Главное не в том, что ты ешь, главное, чтоб у тебя было, что поесть. А он знает, что такое голодные обмороки, помнит, как они всем селом страдали, когда случался недород. «Так что самое важное в жизни, это достаток, – поучал старик сына. – Будет достаток, будет все».

Сам себя отец называл ржанухой, то есть человеком, который вырос на ржаном хлебе. Все мы, русские, – ржанухи и ржанушки, говорил этот бывший псковский крестьянин, отправившийся в свое время в город в поисках лучшей доли. А все, мол, потому, что мы – северная страна, где рожь лучше растет, чем другие злаки. Про этот злак он, кажется, знал все. «Рожь, – просвещал он сына, – две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает – вот и вся недолга».

Про пшеницу отец говорил как о каком-то диве. Пшанина, пшеничное тесто были редкостью в их деревенском доме. Даже кукуруза, отваренная в кочнях с коровьим маслом или солью, была в диковинку. Другое дело пшено, это ошастанное или отолченное просо, из которого в праздники мать готовила пшенник – круто сваренную кашу на молоке и яйцах. И вот же странное дело: раньше мечтой Карсавина-старшего было наесться вдоволь только что испеченного пшеничного хлеба и сладких булочек из пшеничной муки, а когда вдруг у него появилась эта возможность, вся охота и пропала. А вот у сына уже не было такой мечты. А все потому, что он никогда не испытывал нужды и с самого детства мог есть все эти булочки да пряники от пуза. А когда все есть, то ничего и не хочется. Тут уже ищешь чего-то необыкновенного и неведомого. И только когда случилась революция и вооруженные люди выселили Карсавиных из особняка, где находилась принадлежавшая им булочная, Борис понял, что потерял, и оттого проникся тоской. Однако виду не подал. Решил, что теперь вся надежда на него. Выбьется в люди – тогда и достаток вернется в дом Карсавиных. Но пока что до этого далеко. Родителей его выселили в коммунальную квартиру, работы у них не было, жили на то, что Бог послал. Приходилось делиться с ними хлебными карточками, а то ведь померли бы с голоду ненароком. Тяжело было у Карсавина на душе, но, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Он сам сделал свой выбор. А может, лучше было бы выбрать другой путь? Жил бы сейчас за границей и в ус не дул. Говорил же ему отец, чтобы он не связывался с большевиками. Но теперь он с ними накрепко повязан. Даже в их партию вступил. И сейчас ему некуда деваться – у ОГПУ руки длинные, везде достанут. Даже малого дитя его не пожалеют. Так что нужно терпеть. И вообще отбросить все сомнения и жить одной лишь революцией. Глядишь, когда-нибудь и обратит она на него свое внимание…