Сцены провинциальной жизни - Уильям Купер

Меня вывело из задумчивости треньканье велосипедного звонка.

— Зайчик! — донесся с дороги голос Миртл. — Иди посмотри, кого я привезла!

— Кого? — В моем возгласе смешались растерянность и досада. Я вышел посмотреть.

— Ну, скажи, разве не красавец? — В корзинке, укрепленной впереди, сидел песик.

— Ах, вот кого! — На этот раз в моем возгласе не слышалось ничего, кроме облегчения.

Миртл сияла от удовольствия. Я поцеловал ее. От нее пахло новыми духами. Я снова поцеловал ее, и моя ладонь нежно поползла вниз с ее талии.

Она дала мне подержать велосипед и спустила собаку на землю.

— Брайен! Брайен, ко мне! — позвала она, словно вовсе не замечая, до чего это неподходящее имечко для собаки. Пес поскакал к ней, хлопая ушами, то и дело останавливаясь, принюхиваясь. Он был и правда симпатичный: весь рыжий, с прелестной дурашливой ласковой мордой. Он поминутно оставлял за собой лужицы.

Я повел Миртл в дом.

Миртл зашевелилась.

— Я думал, ты спишь.

— А я думала, ты спишь!

Мы снова затихли. По комнате разливался аромат жимолости.

— Ты ничего не слышишь?

Я слышал. Это пес скулил внизу.

— Брайен просится к нам.

— Мало ли что. Нельзя.

— Ну почему, зайчик?

Мне неохота было вылезать из постели и открывать дверь.

— Собакам в спальне не место.

— Но он плачет. Он еще маленький.

— Тем более. Ему такое видеть рано.

Миртл нежно погладила меня.

— Сходи за ним, зайчик, будь добр.

Я послушался.

Суматошно шлепая лапами, рыжий дуралей кинулся вверх по лестнице. Миртл встретила его появление восторженно. Не без усилий его удалось уложить на половик, а я юркнул обратно в постель.

Миртл принялась щебетать. Она рассказала мне о последних событиях у нее на службе. Миртл отличилась. Благодаря одному ее удачному замыслу рекламное агентство получило выгодный заказ от новых клиентов из Лондона. Хозяин обещал ей прибавку к жалованью плюс премию.

Я слушал, радуясь от чистого сердца, что слышу голос здравого и деятельного рассудка, а не истерическую бессмыслицу.

Толково и со знанием предмета изложив, в чем состоял ее замысел, Миртл внезапно решила отступить в тень своей природной девической скромности.

— Все это — чистое везенье, и больше ничего, — сказала она. — По-моему, этим лондонцам просто захотелось сделать мне приятное.

Теперь я нежно погладил ее.

Веки у Миртл затрепетали.

— Не выдумывай, зайчик.

Я удвоил знаки своего внимания.

— Как у твоего хозяина подвигаются дела с любовницей? — спросил я, склоняясь над нею.

Миртл нахмурилась.

— Да все так же.

— А у тебя с ней?

Хмурое выражение сменилось опечаленным.

— Не очень. Кажется, ей не по душе, что у меня так успешно подвигаются дела на работе.

— Вот незадача!

— Неужели ей жалко, если я буду получать на пять фунтов больше в неделю? — продолжала Миртл с детским простодушием. — Ей ничего не стоит, палец о палец не ударив, получить пять фунтов в любое время…

— Как ты не понимаешь, — сказал я. — Она ведь знает, какое о ней сложилось мнение: мол, посадили хозяйскую кралю на теплое местечко! А она, чего доброго, относится к своему положению в агентстве очень серьезно.

— Ты это так объясняешь, дорогой? — Миртл подумала, примеряясь к новой точке зрения. — Во всяком случае, она добивалась, чтобы хозяин не брал этот заказ — дескать, для нее это повлечет слишком большую перестройку!.. Хозяин не уступил, но второй раз не пустил меня в Лондон, а поехал сам.

Я тихо посмеивался.

Миртл примостилась ко мне поудобней.

— Ну ничего, — сказала она с плутоватой и смиренной усмешкой. — Бог даст, придумаю способ его обойти.

Еще немного, и мы стали бы придумывать вдвоем, но что-то остановило нас.

Как оказалось, этот разговор был разумней всего, что мне предстояло сегодня выслушать. Впечатление, что ее веселость утратила шальную подоплеку, очень быстро рассеялось. Скоро она уже щебетала об автомобилях.

— …такой, как будет у меня через год.

— Миртл! Ты собралась завести автомобиль?

— В будущем году. Иметь деньги и не купить автомобиль — ну уж нет!

— Зачем он тебе?

— Ездить.

Я не стал мешать ей болтать. Через некоторое время я снова прислушался.

— Ружье у меня уже дома.

— Кто дома? — Что-то я стал все чаще не доверять своим ушам.

— Ружье. Я тебе разве не говорила, что хочу приобрести ружье? Вчера мне его доставили домой.

У меня голова пошла кругом: собака, автомобиль, а теперь еще и ружье! Да что она, в уме? Ружье!! Смысл этого слова вдруг проник мне в сознание, и я похолодел. Вероятно, вы призадумаетесь, прежде чем назвать меня героем. Но я знаю одно: когда девушка заводит себе ружье, мне настало время откланяться.

— Для чего тебе понадобилось ружье, объясни ты мне?

Миртл задумчиво подняла глаза к потолку.

— Стрелять.

— Кого?

— Тех же кроликов хотя бы.

— А где ты их возьмешь?

— Ну, не знаю… В поле, в лесу.

Я фыркнул.

— Скажи пожалуйста! А я и не знал, что ты умеешь стрелять. Ты что, училась где-нибудь?

— Нет еще.

— Так как же тогда, черт возьми…

Укоризненный, полный достоинства голос не дал мне договорить:

— Меня научат. Муж одной девочки из типографии.

— И что тогда?

— И тогда, — сказала Миртл рассудительно, — если я где-нибудь увижу кролика, я подстрелю его на обед.

Старое подозрение, что у Миртл не прекращается истерика, крепло во мне с каждой минутой. А также, надо сознаться, и страх, как бы это ружье не попало в руки к Хаксби.

— Я, честно говоря, жду не дождусь, когда смогу бабахнуть в кролика.

Нет, решил я, уж если выбирать из двух зол, пусть лучше Хаксби бабахнет в меня, чем Миртл бабахнет в кролика — так, по крайней мере, есть шанс уцелеть.

— Кстати, и — как бишь его — охотничье угодье вод боком, как раз не доходя до «Пса и перепелки».

Я вдруг сообразил, что у нее на уме.

А Миртл, хихикнув, продолжала:

— Я уже твидовый костюм заказала на осень.

Я подумал: осенью ты сюда больше не приедешь. Вот так — совсем просто. И без тени сомнений.

Она еще лежала рядом со мной, а я уже знал без тени сомнения, что между нами все кончено. Сегодня, впервые за много месяцев, мы сошлись вместе легко и мирно. Я вел себя просто, доброжелательно, с желанием ей угодить, не ранил ни единым словом — потому что больше не колебался. Меня не подмывало соскочить с кровати из опасения, как бы меня ненароком не сделали ручным. Я не задавался вопросом, как прожить всю жизнь с человеком, который не верит в меня как в писателя, — потому что вопрос так больше не стоял. Никаких cris de coeur! Борьба с собой кончилась. Наступила полная ясность.