Плач серого неба - Максим Михайлов

— Не думаю. И никого к тому не принуждаю, — карлик коротко гыкнул, — это есть, понимаешь? Меня это устраивает. И все. Ясно тебе?

— Ясно.

— Ну вот и отлично. Готов?

— Один момент. — я справился с ремнем и даже накинул короткий альвийский плащ. Осталось только расправить шляпу Хидейка и отряхнуть ее от грязи.

И тут входная дверь мягко и ненавязчиво хлопнула, втолкнув во влажный полумрак волну холодного воздуха улицы и, как мне показалось, стройную девицу в черном цирковом трико.

Нет, не показалось.

И правда, девчонка-альв. Совсем юная, но уже активно заявлявшая права на фигуру. Только было на ней не трико, а вовсе даже наоборот: просторный рыбацкий комбинезон поверх рыбацкой же водонепроницаемой куртки. И то, и другое было черным.

Я, честно говоря, не представлял, что говорят в таких случаях. Карл, оказалось, знал.

— Ты погляди, кто к нам пожаловал. А чего так внезапно, без сигнала и предупреждения? Эй, да что такое? Никак, случилось что?

— Случилось, дядька Карл, — девочка мазнула по мне пустым взглядом, как будто и не заметила. Снова посмотрела на Тронутого. Э-э, а глаза-то у нее на мокром месте, того и гляди разревется, — случилось… Еще как… Их всех… того…

— Кого "того"? Почему всех?

— Всех… И Астана, и всех. А я поздно пришла. Я занята была, он меня отослал…

— Стой, стой, стой. Так, детектив, у нас непредвиденные обсто…

Договорить он не успел. Запруду прорвало. Девчонка часто завсхлипывала, вдруг вжалась в карлика и вжалась носом в бугристое плечо. Слезы хлынули ручьем.

— Ну… и зачем я вытирался? — ошеломленно вопросил Карл, осторожно поглаживая судорожно дергавшийся в такт рыданиям затылок внезапной гостьи. — Ты это, ищейка, иди, подожди меня… Хотя нет. Пойдем ко мне, разговор будет для всех. Чего-то мне кажется, что тут скорее по твоей части. Если кого-то "того".

Я, всем видом подчеркивая собственную незначительность, кивнул и тактично продолжил отряхивать шляпу. К моменту развязки — то есть, когда сотрясения тела уже не мешали альвийке самостоятельно передвигаться — подкладка цилиндра набухла от воды, но тулья стала заметно чище.

Жаль, у времени не было желания течь помедленнее, и подъем на второй этаж оказался довольно долог. Девчонка, прорыдавшись, впала в безразличие и двигалась медленно и неохотно, а мы оба оказались недостаточно жестоки, чтобы ее торопить.

В жилом кабинете Карла хозяин хитромудро развернул несколько трубок и колб Аппарата, распалил спиртовки и сварил на удивление приличный кофе. За окном вовсю рассвело. Классика Вимсберга — серое на сером.

С последним судорожным всхлипом гостья начала рассказ. И, едва поняв, о чем идет речь, я отринул все, что творилось по обе стороны окна, и постарался стать воплощением слуха и незаметности.

ГЛАВА 23,

в которой снова говорится о внутрисемейных отношениях,

но теперь с другой стороны

— Блудные дети. Потомки невообразимо глупых родителей, расплата за омерзительные решения. Сидите по сточным канавам, жметесь к теплым кучам дерьма. А едва в руках оказывается шанс все исправить, выйти наверх — прорываетесь, как нарыв! Ты, малолетний идиот, делаешь вид, будто весь мир пляшет под твою дудку. Да ни шиша подобного! Ты — лисеныш, которому еще материну сиську сосать и сосать, но гляди ж ты! Наш червяк гордо воротит морду и просит мяса. Знаешь, что бывает с такими несмышленышами? Они давятся и дохнут. Вот и ты разинул рот не на свой кусок, понимаешь? Укусишь, да не переваришь.

Каждое слово ударяет по самолюбию, больно бьет в разум и сыплет по душе стеклянным крошевом. Он сидит в собственном кресле, а седовласый альв ходит перед ним из стороны в сторону, и на лице нет и тени приветливой улыбки — исчезла сразу после приветствия. Вместе с ней сгинула и земля под ногами Астана Болзо.

Умиротворение от встречи с очередным отцом бесследно испарилось, едва ушей коснулось приветствие:

— Здравствуй, сынок.

Он мучительно хотел ответить. Сердце заколотилось о грудь, разум потерял равновесие и зашатался на краю черной пропасти. Сразу же принявшись бороться, истошно кричать, убеждать: "Зови на помощь!" "Сматывайся!" "Беги как можно дальше!" Вотще. Пауза оказалась недолгой — альв потерял улыбку и принялся говорить.

— Зачем ты все это устроил, а? Хотел показать, что можешь жить как взрослый? О, ты показал. Худшей демонстрации самодостаточности и представить себе нельзя. Что, не понимаешь и половины? Неграмотный недоросль! Да тебе в школу надо — там из тебя весь мусор выбьют и знаниями набьют! Ну что, что ты на меня уставился? Останешься… без обеда!

Сопротивляться не получается. Разум все сильнее раскачивается, склоняясь ближе к зовущей черноте. Поток слов беловолосого, не теряя ни капли, низвергается прямо в сердце и закручивается там яростным смерчем. Дрожит в груди, трепещет, болит, ходуном ходит. Вот и до головы добралось: явилась в виски старая знакомая — боль. Кто этот альв? Чего он хочет? Зачем говорит с ним, как… отец с сыном? Отец. Разговор с отцом обычно притупляет боль, прогоняет ее далеко и надолго. А сейчас? Кто-то говорит с ним, как с сыном. Отец? Но не может же быть. Эта мысль… Как же она там? Ну, так просто… Ах, да: он альв, а ты — человек. Он никак не может быть твоим отцом. Но почему же он так разговаривает?

— Ты, негодный мальчишка, совсем стыд потерял! Одушевленных убиваешь? Полицию подкупаешь? Ну погляди-ка ты, какие мы взрослые и самостоятельные! Стыдоба, молодой человек, стыд и позор. Ремня давно не пробовал? И смотри мне в глаза, когда я с тобой разговариваю! Не смей отворачиваться!

Разве не так говорят настоящие отцы? Те, в подвале, никогда ничего подобного не произносили. Только и знали, что скулить от боли или просить пощады. А эти речи, словно кирпичи в руках умелого строителя, ложатся ровно на свои места.

Он… давно ждал этих слов?!

С тоскливым воплем разум низвергается в пропасть.

— Ну же, молодой человек, пора, наконец, повзрослеть. Смотри, ты же такой большой, а все играешь в какие-то дурацкие игрушки. И с кем ты водишься? С такими же шалопаями, как сам?

Голова клонится к груди под грузом вины. Щеки пылают от стыда. Ну и дел он натворил. Ох, влетит ему теперь, ох и влетит…

А ну-ка, прекратить! Этот седой — не отец и не может им быть! Он альв! А ты — человек! Уже душа ходит ходуном, но тело все еще недвижимо — как старик заговорил, все, что ниже шеи, куда-то исчезло. Глазам-то видно: вон грудь, вон живот, а вон и руки-ноги. Да только беда — он, кажется, забыл, как всем этим пользоваться.

— Ты же знаешь, как я не люблю тебя наказывать. Ты способный мальчишка, умный, прилежный. Симпатичный. Девчонки, наверное, стадами бегают. Зачем ты так со мной поступаешь? Зачем вынуждаешь идти на крайности? Ты ж подумай: убил человека! Здесь, в собственном доме! И главное за что?

Я думал, что это ты, отец… Нет! Не сметь! Не отец!

А мыслей почему-то остается все меньше.

— …Ножом! Безобразие. Запереть бы тебя в той же каморке до самого вечера. Вот и подумал бы над поступком, да поискал потерянный стыд. Авось где-то там завалялся?

…Если это не папа, то почему, почему он так говорит?

Взгляд ловит каждое движение. Руки альва словно живут своей жизнью; они не останавливаются ни на момент. Миг — и его палец, прервав одно движение, перетекает в другое — наставительно тычется Астану в лицо.

— Ты и твоя шантрапа — отвратительные маленькие бандиты. Возите и без того испачканный мир в грязи. Сосунки, королями себя мните? Да что у вас есть, кроме гонора? Но куда там, нас не трожь, мы такие грозные, что сами себя временами боимся. Пфе!

Снова кровь приливает к щекам. А ведь седой прав, мысль о том, что все вокруг неправильно, уже появлялась. Впервые в жизни осознав себя, он понял, что живет в канализации среди отбросов, нищих и крыс. То, что он не умер во младенчестве от какой-нибудь заразы, которой в сточных трубах копилось больше даже, чем дерьма, было просто чудом. А путь наверх? Это ли не волшебство? То, что он, вечно голодный оборванец, сейчас отдает приказы куче мальчишек и девчонок и живет в собственном теплом доме… Тогда, давным-давно, он поставил перед собой четкую цель — чтобы Вимсберг не пожрал Мух, Мухи должны владеть Вимсбергом. В городе, где правят сильные, они станут сильнее всех. И с того самого момента, как его маленькая шайка впервые собралась у южной стены, все их помыслы и устремления служили только этой идее. Они здорово преуспели.

Правда, до этого он почти ничего не помнит. Почему-то память тщательно бережет секреты.

Пытаешься вернуться — перед глазами моментально возникает знакомая мутная картинка. Воспоминания? Отбросы воображения? Не разберешь, сплошные пятна.

Но у каждого пятна есть свое настроение и свой запах.

Например, большое светлое и мягкое пятно — всегда теплое и пахнет едой. Весь день перетекает с места на место где-то рядом, звучит, и от его звуков становится уютно и спокойно. Иногда он кричит, и пятно подплывает, обволакивает, утоляет голод и прогоняет страхи.