Клубничка на березке: Сексуальная культура в России - Игорь Кон

Не по средствам были им и проститутки. Среди опрошенных Членовым в 1904 г. студентов Московского университета 42% начали свою сексуальную жизнь с проститутками и 36% – с домашней прислугой. Среди московских студентов, опрошенных Гельманом, проститутками были инициированы только 28%, а горничных в их семьях вообще не было; среди опрошенных Клячкиным молодых омичей соответствующие цифры составили 20 и 14%, а среди одесситов – 14 и 9%. Первый сексуальный опыт приобретается теперь не с наемными женщинами, а с подругами из своей собственной социальной среды (38,4% – по данным Баткиса и 26% – по данным Клячкина). Где здесь регресс?

Морально-психологическая «раскованность» студентов также относительна. Многие волнующие их (и составителей анкет) психосексуальные проблемы стары, как мир. Особенно много мучительных переживаний, как и в дореволюционные времена, связано с мастурбацией. Большинство одесских и омских студентов испытывают страх и отвращение к ней: «Что касается лично меня, я думаю, что она отрицательно повлияла на мою память, которая заметно ослабела». «В результате десяти лет ежедневной мастурбации я чувствую, что превратился из человека в чудовище». Вместе с тем от 43 до 49% опрошенных утверждали, что никогда, ни в прошлом, ни в настоящем, не мастурбировали. В 1904 г. так ответили только 27%. Возможно, отчасти это объясняется различиями в социальном происхождении студентов (выходцы из рабоче-крестьянской среды еще не усвоили, что мастурбация не так страшна, как ее малюют).

Лишь совсем немногие молодые люди готовы признать наличие гомосексуального опыта. Гельман и Клячкин нашли по два таких случая, Ласс – троих. Рабоче-крестьянским парням было гораздо легче признать факт сексуальных контактов с животными (в вузах Одессы и Омска его признали по 8% выходцев из крестьянской среды), чем секс с мужчинами. Можно ли доверять этим цифрам?

Во всех опросах явно чувствуется двойной стандарт. Мужчины сильнее озабочены вынужденным сексуальным воздержанием, импотенцией и мастурбацией, тогда как женщин гораздо больше беспокоит наличие сексуальных отношений. По сумме четырех студенческих опросов 55% женщин сказали, что являются девственницами, 37% – что они замужем или были замужем; из незамужних сексуально активными оказались только 13%. Хотя лишь треть опрошенных студенток сказали, что вышли замуж девственницами, большинство из них потеряли невинность не со случайными партнерами, а с будущими супругами. Какие уж тут «афинские ночи»?!

Взгляды молодых людей часто радикальнее их поведения. Многие из них скептически отзываются о браке и семье, говорят, что не верят в любовь. Каждый десятый студент высказывается за «свободу любви». Но их собственный жизненный опыт свидетельствовал о другом. Отсюда – кричащие противоречия в ответах. Например, лишь 44% одесских студентов-мужчин сказали, что верят в существование любви, в то время как 63% сообщили, что сами испытали ее!

По мнению Фицпатрик, освободительное влияние революции чувствуется в безоговорочном принятии студентами незарегистрированного брака, развода и аборта. По другим вопросам они скорее консервативны и во всем уповают на государство:

«В действительности, опросы показывают, что каких бы правил поведения ни придерживались студенты, меньше всего их можно обвинить в сексуальной беззаботности. Многие отвечали на вопросник так, как будто с ними советовались о государственной политике. Мужчины согласны в том, что секс – очень серьезное дело и создаваемые им проблемы не могут быть решены отдельными индивидами. Правительство должно открыть бесплатные бордели, или обязать студенток удовлетворять мужские сексуальные потребности, или запретить мужчинам, имеющим детей, оставлять своих жен, или облегчить брак, повысив студенческие стипендии. В любом случае, “половой вопрос в студенческих условиях чрезвычайно сложен и должен решаться в общегосударственном масштабе”» (Fitzpatrick, 1978. P. 275, 277).

Между прочим, многие респонденты М. А. Членова смотрели на эти вещи так же.

Короче говоря, молодежь 1920-х годов интересуется и занимается сексом, но не считает его исключительно частным делом и ищет защиты и помощи у государства. Но для этого государство должно было как минимум иметь определенную сексуальную идеологию.

Воспитывать или обуздывать?

В начале 1920-х годов в СССР по этому вопросу существовали две полярные стратегии: а) принятие сексуальности как законного элемента личной жизни и б) осуждение ее как противоречащей принципам нового общества. Первая, либеральная, точка зрения была сформулирована Александрой Коллонтай в нашумевшей статье «Дорогу крылатому Эросу!» (1923):

«В годы обостренной гражданской войны и борьбы с разрухой... для любовных “радостей и пыток” не было ни времени, ни избытка душевных сил... Господином положения на время оказался несложный естественный голос природы – биологический инстинкт воспроизводства, влечение двух половых особей. Мужчина и женщина – легко, много легче прежнего, проще прежнего сходились и расходились. Сходились без больших душевных эмоций и расходились без слез и боли. <...> Проституция, правда, исчезала, но явно увеличивалось свободное, без обоюдных обязательств, общение полов, в котором двигателем являлся оголенный, не прикрашенный любовными переживаниями инстинкт воспроизводства. Факт этот пугал некоторых. Но на самом деле в те годы взаимоотношения полов и не могли складываться иначе. <...> Классу борцов в момент, когда над трудовым человечеством неумолч но звучал призывный колокол революции, нельзя было подпадать под власть крылатого Эроса. <...> Но сейчас картина меняется... Женщина и мужчина сейчас не только “сходятся”, не только завязывают скоропроходящую связь для утоления полового инстинкта, как это чаще всего было в годы революции, но и начинают снова переживать “любовные романы”, познавая все муки любви, всю окрыленность счастья и взаимного влюбления» (Коллонтай, 1923. С. 111—113).

Как видно из этой пространной цитаты, Коллонтай отнюдь не отрицает серьезности любовных отношений и не защищает анархической «свободной любви». Напротив, она выступает против «полового фетишизма» и гедонизма, пренебрежительно называя случайные связи периода Гражданской войны всего лишь проявлениями недостойного большевика полового инстинкта.

Однако для коммунистических ортодоксов эта позиция была слишком радикальной (см. Пушкарев, 2004). Она противоречила не только привычному аскетизму старых революционеров, но и соображениям политической целесообразности. Уже в 1923 г. с критикой Александры Коллонтай выступили такие влиятельные деятели партии, как Полина Виноградская (которая выражала и мнение Н. К. Крупской), ректор Коммунистической академии Михаил Лядов, известный теоретик марксизма Давид Рязанов, нарком просвещения Анатолий Луначарский и Софья Смидович (Stites, 1978). Некоторые из них осуждали не только «секс», но и «любовь». По словам Виноградской, «любовью занимались в свое время паразиты печорины и онегины, сидя на спинах крепостных мужиков. Излишнее внимание к вопросам пола может ослабить боеспособность пролетарских масс» (Цит. по: Лебина, Шкаровский, 1994. С. 186).

Лучше всех жесткую авторитарную позицию по отношению к сексуальности сформулировал Арон Борисович Залкинд (1888—1936), автор популярных книг «Революция и молодежь» (1924), «Половой фетишизм: К пересмотру полового вопроса» (1925) и «Половой вопрос в условиях советской общественности» (1926). Врач психотерапевт по образованию, сначала активный психоаналитик, а затем ярый гонитель советского фрейдизма, один из основоположников педологии (подробнее о нем см. Эткинд, 1993. С. 328—333), Залкинд признает наличие у человека биологического полового влечения и вред «половой самозакупорки», но предлагает целиком и полностью подчинить сексуальность классовым интересам пролетариата.

Вот его знаменитые «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» (Залкинд, 1924):

«Допустима половая жизнь лишь в том ее содержании, которое способствует росту коллективистических чувств, классовой организованности, производственно-твор че ской, боевой активности... Так как пролетариат и экономически примыкающие к нему трудовые массы составляют подавляющую часть человечества, революционная целесообразность тем самым является и наилучшей биологической целесообразностью, наибольшим биологическим благом <...>.

Вот подход пролетариата к половому вопросу:

1. Не должно быть слишком раннего развития половой жизни в среде пролетариата. <…>

2. Необходимо половое воздержание до брака, а брак лишь в состоянии полной социальной и биологической зрелости (т. е. 20—25 лет) <…>.

3. Половая связь – лишь как конечное завершение глубокой всесторонней симпатии и привязанности к объекту половой любви.

Чисто физическое влечение недопустимо... Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как и половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу. <…>