Грета Гарбо и ее возлюбленные - Хьюго Виккерс

Совершенно измученный и терзаемый головной болью, я в конце концов объявился в «Плазе» как раз в тот момент, когда мисс Клегхорн получала ключи от другого номера. Я экономлю на том, что снимаю сдвоенный номер на том же этаже, поэтому завтрак на тележке мне привозит все тот же Юджин, но зато счет за неделю не станет для меня непосильным бременем. Вот уже и путешествие на поезде забывается, словно сон. Но только не мои десять дней в Калифорнии.

Пару раз я позволил себе развлечься: к величайшему моему разочарованию — слабенькая пьеска о Голливуде, один весьма пикантный итальянский фильм и на редкость скучный обед у Пацевича для всех модельеров — более уродливо одетое сборище трудно себе представить. Как представители одной профессии, они были ограничены в своих интересах и даже менее терпимы друг к другу, нежели актеры.

Джордж Кьюкор открыл для себя в Англии настоящий кладезь жизненных сил и энергии и каким-то чудом умудрился переделать за столь короткий визит кучу дел. Он сказал, что Корда преисполнен энтузиазма сделать с тобой и с Джорджем любую картину. Нам и впрямь нужно вместе раскинуть мозгами. Я буду держать ухо востро, однако не стану понапрасну отвлекать тебя пустыми предложениями, если не буду до конца уверен, что из них действительно что-то выгорит. Неблагодарная работа — взвешивать все «за» и «против», не будучи уверенным, что занимаешься действительно чем-то стоящим.

Мне грустно думать о том, что тебе четыре дня нездоровилось. Ну а теперь ты должна как следует отдохнуть — пусть твое бедное тело немного расслабится. Не смей копаться в саду, пилить, красить, вносить удобрения, чтобы не напрягаться, и не позволяй никаким черно-белым треволнениям вторгаться в твою жизнь (намек на Мерседес де Акосту).

Я прекрасно понимаю, что пишу глупое, претенциозное письмо, из которого совершенно не видно, какие чувства я испытываю в душе, но тем не менее я его отсылаю, к тому же я испытал истинное счастье, пока писал его — ведь оно предназначено тебе.

Глубоко любящий тебя и преданный тебе

Сесиль.

P.S. Кстати, у меня на борту «Королевы Елизаветы» забронирована двойная каюта, а отплытие — 27 числа. И если ты пожелаешь воспользоваться лишней койкой, я буду более чем в восторге.

Не забывай также, что из Калифорнии в Англию ходят грузовые суда прямого сообщения, и я бы мог тебя встретить по прибытии в Саутхемптон, это недалеко от моего дома.

Не забывай!

Не забывай!»

(Вместо подписи Битон изобразил пронзенное стрелою сердце.)

Глава 7

Письма из Бродчолка

Сесиль вернулся в Англию счастливым человеком. И если в октябре 1947 года он мучительно переживал из-за того, что Гарбо не отвечает на его письма, то теперь у них был роман. Для Сесиля это означало победу, покорение величайшей звезды и наиболее загадочной фигуры двадцатого столетия. Для Гарбо же это было нечто иное. Она искренне была влюблена в Сесиля, восторгалась им, ей нравилось проводить с ним время. Однако ее отношение к сексу отличалось свойственным скандинавам практицизмом — их роман никогда не значил для нее то же, что для Битона.

Имелись и другие осложнения. Например, вечно таящее в себе угрозу присутствие Шлее и неуверенность Сесиля в природе их отношений. Шлее и Гарбо. История не дает ответа на этот вопрос. Можно утверждать одно — в основе этих отношений вряд ли лежал секс. Шлее стал для Гарбо, по словам Кеннета Тайнена, чем-то вроде стража в духе Кафки, призванным сопровождать ее на таинственные рандеву. Что еще более осложнило ситуацию, так это слухи о том, что у Гарбо якобы был роман и с Валентиной. И снова никаких доказательств.

Сам же Сесиль стоял перед вопросом: чего же конкретно ему хочется. В какой-то момент его заветным желанием было сфотографировать Гарбо. Что ж, заветная цель была достигнута, результаты опубликованы, а сам Сесиль прощен. Теперь ему не терпелось помочь ей вернуться в мир кино, чтобы он мог нарядить ее в свои творения. Ведь согласись Гарбо сняться еще в одной картине, как Сесиль тотчас бы прославил свое имя. В этом стремлении хорошо прослеживаются и его личные амбиции, однако амбиции положительные и конструктивные. Битон создал немало уникальных костюмов для сцены и кино. С его помощью многие актрисы превратились в неземные создания.

На протяжении их романа Битон также с завидным упорством записывал каждое ее движение, каждую смену настроения, каждый оттенок интонации. Долгие разговоры воспроизведены почти дословно. И эти строки вряд ли вышли из-под пера потерявшего голову любовника, поскольку наблюдение предполагает некую дистанцию между людьми. Это скорее напоминает труд бытописателя, и благодаря своим дневникам, с их удивительно точными портретами современников, Сесиль несомненно удостоился места в ряду современных историков. Однако с точки зрения Гарбо это было едва ли не предательством.

Сесилю хотелось закрепить одержанную победу. Он полагал, что его жизнь обретет завершенность, если он уговорит Гарбо выйти за него замуж и поселиться в Англии. И это желание не было минутным порывом. Вот почему следующим шагом в его военной кампании стала попытка вырвать Гарбо из цепких лап Шлее и перенести ее в безопасное место, а именно — под крышу его уилтширского дома. Этой кампании было суждено продлиться два с половиной года.

Сесиль вернулся домой из Нью-Йорка в начале апреля. В Пелхэм-Плейс его поджидала телеграмма, датированная 31 марта. В ней содержалось лишь одно слово — «Сесиль», а пришла она от Гарбо.

Как и в прошлом году, он засыпал ее письмами и время от времени звонил по телефону. Со всех написанных писем он снимал копии. Самое достойное объяснение этому факту заключалось в том, что он использовал их в качестве дневника, который вел при обычных обстоятельствах. Эти письма полны новостей, и он писал их регулярно и подробно. Недостойное же объяснение заключается в том, что Битон делал наброски для будущих публикаций. Вот почему эти письма нельзя назвать перепиской в прямом смысле этого слова. С апреля по ноябрь Гарбо написала лишь одно ответное письмо, хотя время от времени она отвечала на его послания буквально одним-единственным словом.

Когда Битон не был занят Гарбо, то со всей страстью предавался работе над своей, в конечном итоге крайне неудачной, пьесой «Дочери Гейнсборо». Он также продолжал обустраивать «Реддиш-Хаус» и принимал многочисленных гостей. В своем первом письме Гарбо он докладывает о том, как пересек Атлантику по маршруту Нью-Йорк — Лондон, и обращается к ней «Mon Seul Desir».

По прибытии в Англию Сесиль умудрился довольно легко миновать таможню и вскоре уже въезжал в «новые железные ворота к парадному крыльцу моего дома». Навстречу Сесилю вышли мать и тетушка Джесси. От Битона не ускользнуло, какая работа уже была проделана и что строители еще продолжают трудиться. Битон забрался в свою новую кровать под балдахином и принялся читать верстку своего «Портрета Нью-Йорка». Он написал Гарбо, а на следующий день написал снова, начав письмо на этот раз такими словами: «Mon Angel, Le Bébé dort bien». Он сообщал, что Майкл Дафф вернулся из Нью-Йорка и его мать, леди Джулиет, считает, что у него «ужасающий вид». Дэвид Герберт все еще в Марокко, однако его возлюбленный живет в его доме в Уилтоне с собакой, которая покусала мать Герберта.