Петр Первый - Николай Павленко

Новый этап во взаимоотношениях Петра и Екатерины наступает после того, как она стала его супругой. В письмах после 1711 года фамильярно-грубоватое «здравствуй, матка!» заменяется нежным: «Катеринушка, друг мой, здравствуй». Изменяется не только форма обращения, но и тональность записок: на смену лаконичным письмам-повелениям, похожим на команду офицера своим подчиненным, вроде «как к вам сей доноситель приедет, поезжайте сюды не мешкав», приходят письма с выражением нежных чувств к близкому человеку. В одном ис писем Петр советует при поездке к нему быть осторожной: «для бога бережно поезжай и от батальонов ни на ста сажень не отъезжай». Супруг доставляет ей радость дорогим подарком либо заморскими лакомствами.

Сохранилось 170 писем Петра к Екатерине. Только очень немногие из них носят деловой характер. Однако в них царь не обременял свою супругу ни поручениями что-либо выполнить или проверить выполнение задания кем-либо другим, ни просьбой дать совет, он лишь ставил в известность о случившемся — о выигранных сражениях, о своем здоровье. «Я курс кончил вчерась, воды, слава богу, действовали зело изрядно; как будет после?» — писал он из Карлсбада, или: «Катеринушка, друг мой, здравствуй! Я слышу, что ты скучаешь, а и мне не безскучно же, однако можем разсудить, что дела на скуку менять не надобно».

Одним словом, Екатерина пользовалась любовью и уважением Петра. Сочетаться браком с безвестной пленницей и пренебречь невестами боярского рода либо принцессами западноевропейских дворов было вызовом обычаям, отказом от освященных веками традиций. Но Петр позволял себе и не такие вызовы. Объявляя Екатерину супругой, Петр думал также о будущем прижитых с ней дочерей — Анны и Елизаветы: «еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутця, лутче бы могли свое житие иметь».

Екатерина была наделена внутренним тактом, тонким пониманием характера своего вспыльчивого супруга. Когда царь находился в состоянии ярости, никто не решался подойти к нему. Кажется, она одна владела тайной успокаивать царя, без страха смотреть в его искаженные гневом глаза.

Блеск двора не затмил в ее памяти воспоминаний о происхождении. «Царь, — писал современник, — не мог надивиться ее способности и умению превращаться, как он выражался, в императрицу, не забывая, что она не родилась ею. Они часто путешествовали вместе, но всегда в отдельных поездах, отличавшихся — один величественностью своей простоты, другой своей роскошью. Он любил видеть ее всюду. Не было военного смотра, спуска корабля, церемонии или праздника, при которых бы она не являлась». Другой иностранный дипломат тоже имел возможность наблюдать проявление Петром внимательности и теплоты к супруге: «После обеда царь и царица открыли бал, который продолжался около трех часов; царь часто танцевал с царицей и маленькими царевнами и много раз целовал их; при этом случае он обнаружил большую нежность к царице, и можно сказать по справедливости, что несмотря на неизвестность ее рода, она вполне достойна милости такого великого монарха». Далее дипломат дает единственное дошедшее до нас описание внешности Екатерины, совпадающее с ее портретным изображением: «В настоящую минуту (1715 год) она имеет приятную полноту; цвет лица ее весьма бел с примесью природного, несколько яркого румянца, глаза у нее черные, маленькие, волосы такого же цвета длинные и густые, шея и руки красивые, выражение лица кроткое и весьма приятное».

Екатерина действительно не забывала о своем прошлом. В одном из ее писем к супругу читаем: «хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, однакож и старая не забывает», — так она в шутливой форме напоминала, что в свое время была прачкой. В общем с ролью супруги царя она справлялась легко и непринужденно, будто этой роли ее обучали с детства.

«Любил его величество женский пол», — отметил один из современников. Этот же современник записал рассуждения царя: «забывать службу ради женщины непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне; у неприятеля скорее может быть свобода, а у женщины оковы долговременны».

Екатерина снисходительно относилась к мимолетным связям своего супруга и даже сама поставляла ему «метресишек». Как-то, находясь за границей, Петр отправил ответ на письмо Екатерины, в котором она в шутку упрекала его в интимных связях с другими женщинами. «А что шутить о забавах, и тово нет у нас, понеже мы люди старые и не таковские». «Понеже, — писал царь супруге в 1717 году, — во время питья вод домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам». Ответ Екатерины был составлен в таком же духе: «А я больше мню, что вы оную (метресишку) изволили за ее болезнью отправить, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего боже сохрани, чтоб и галан той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала».

Петр отправился в Прутский поход вместе с супругой. Меншиков был оставлен в Петербурге охранять «Парадиз» и только что завоеванные города в Прибалтике. В день отъезда между патроном и его фаворитом произошла первая размолвка, зарегистрированная источниками. Поводом к ней послужила ненасытная алчность Меншикова. Лишенный знатных предков, он с лихорадочной поспешностью стремился восполнить пробел в своем родословии. Каких только чинов и званий он не нахватал! Утолив непомерную жажду к славе, он начал удовлетворять жажду к деньгам. Меншиков брал без зазрения совести все, что плохо лежало. Датский посол Юст Юль заметил, что Меншиков «во всем, что относится до почестей и до наживы, является ненасытнешним из существ, когда-либо рожденных женщиною». Оценка Меншикова датским послом совпадает с той, которую Петр часто высказывал Екатерине: «Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила мать его, а в плутовстве скончает живот свой».

В начале карьеры Мешпиков еще позволял себе демонстрировать царю честность и неподкупность. В 1703 году обрусевшему голландцу, сыну основателя первого в России железоделательного завода Андрею Виниусу грозило освобождение от доходной должности руководителя Сибирского приказа. Последний дал Меншикову крупную взятку, взамен которой получил от него письмо к царю, снимавшее все обвинения. Выпроводив Виниуса, Меншиков тотчас отправил Петру через нарочного другое письмо, в котором уведомлял о попытке подкупить его и о своем негодовании: «Зело я удивляюсь, как те люди не познают себя и хотят меня скупить за твою милость деньгами». Карьера Виниуса на этом закончилась.

Позже от подобной щепетильности Меншиков освободился совершенно. А так как перед всесильным фаворитом заискивали все, начиная от родовитых вельмож, вынужденных подавлять свою спесь перед выскочкой, и кончая людьми такого же, как и он сам, незнатного происхождения, то недостатка в поводах для вымогательств не было. Известный прибыльщик Алексей Курбатов, пользовавшийся покровительством князя, как-то в письме Петру аттестовал своего патрона «избранным от бога сосудом, единственным человеком, который без порока перед царем». В действительности пороками светлейший был одарен не менее, чем талантами. Главный из них — алчность — не раз ставил карьеру князя под удар. Меншиков повторял извечную ошибку подавляющего большинства фаворитов — вместо того чтобы оставаться в тени, он демонстрировал свою силу и влияние, а главное, использовал это влияние в корыстных целях.

6 марта Петр отправил Меншикову письмо из Преображенского. Не умевший грамоте князь заставил денщика прочитать еще раз приятную для него фразу: «Ныне посылаю к вашей милости в презент кафтан здешнего сукна; дай боже на здоровье носить». Окинув беглым взглядом подарок, Меншиков нашел, что сукно уступало заморскому. Суконный двор, на котором его выделали, только недавно был пущен, производство еще налаживалось. Однако подарком все же остался доволен — он свидетельствовал о расположении к нему царя. Между тем в тот же день, 6 марта 1711 года, Петр прибыл в Москву, где ему пришлось выслушать жалобу сына вдовы бывшего великого литовского гетмана Огинского на бесчинства Меншикова. Князь во время пребывания в Польше в 1709 году воспользовался денежными затруднениями Огинского и купил у него за совершеннейший бесценок огромное староство Езерское. Вдогонку к ранее написанному царь отправил Меншикову письмо с упреком за поступок, отнюдь не содействовавший нормализации отношений с верхами общества союзной Польши. Погасив вспышку гнева, царь лишь слегка пожурил князя: «И николи б я того от вас не чаял, хотя б какой и долг на них был».

Поток жалоб на незаконные стяжания Меншикова нарастал по мере приближения царя к польской границе. Жертвами его алчности оказались и польские магнаты, и мелкая шляхта, он скупал, вымогал и просто захватывал прежде всего крупные владения, но не гнушался и мелкими. 11 марта из Горок царь отправляет князю еще одно послание, на этот раз с суровым предупреждением, заставившим адресата немало поволноваться: «В чем зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас, не оскорбитца о том, ибо первая брань лутче последней, а мне, будучи в таких печалях, уже пришло до себя и не будут жалеть никого».